Пролог
Иноккий Третий чувствовал, что нижние одеяния насквозь промокли. Еще чуть-чуть и с них на белый мраморный пол тонкими мутными ручейками начнет струиться пот. Такое происшествие непременно кинет тень на его репутацию и даст повод гиенам и волкам, окружающим архигэллиота, попытаться оттяпать кусок пожирнее от священного тела империи, пастырем которой являлся «Наставник королей».
Собственно, лето в Священных Землях выдалось не таким и жарким – обильные дожди поливали почву, воздух всегда оставался свежим, а ветер с легкостью остужал разгоряченные тела совокупляющихся мирян, заставляя их либо покрепче закрывать ставни окон, либо поглубже зарыться в стога сена.
Проблема состояла в самом одеянии архигэллиота. Помимо шелковой рубахи по случаю Дня Покаяния на нем была шелковая бордовая ряса, перехваченная тяжелым золотым поясом – фашьей с ликом Гэллоса на бляхе. К рясе был пристегнут меховой капюшон, что тоже не способствовало току воздуха к телу. Довершали картину громоздкая широкополая шляпа сатурния и красные кожаные туфли, сшитые извергом-сапожником на гораздо меньшую стопу, чем у Иноккия.
Глава Церкви Крови решил после окончания церемонии найти сапожника и кинуть его в казематы на год другой, а то и казнить. От мысли о заслуженной каре вредителя престола ему полегчало. Иноккий покрепче взялся за скипетр, погладил отполированную поверхность державы и кивком дал знак прислужникам начинать церемонию.
Грянули фанфары, трубный глас глашатаев дал знать всем собравшимся перед Обителью верующим о том, что Солнцеликий Гэллиот готов явиться пред очи толпы.
Он поднялся с золотого трона, собрался с силами и, стараясь не обращать внимания на мозоли, гордо прошествовал к балкону.
Сидевшая по левую руку от него Стэфания также покинула свой куда более скромный деревянный трон и присоединилась к Иноккию, соблюдая этикет и отставая на шаг.
Именно так и должны вести себя все истинно верующие, подумал архигэллиот. Мы должны знать свое место в мире, лишь тогда бесконечные войны и смуты покинут земли Священной Империи. К сожалению, кроме архиалланессы и нескольких кардиналов высшего клира остальные думали иначе.
Иноккий знал, что в затылок ему смотрят многие взгляды сильных мира сего – одни, как например королей миниатюрных королевств Кальса и Эльса – с мольбой, другие - монархов Виллии, и южных королевств, с глубоким почтением. Но больше всего Солнцеликого беспокоил полный алчности и холодной ненависти взгляд извечного противника империи, короля Делии, Ричарда Второго. И не менее злобный взор из-под кустистых бровей «короля-варвара», монарха Борейи Глендайка. Эти двое были готовы своими руками задушить архигэллиота, лишь бы получить возможность единолично править в своих землях, не оглядываясь на престол в Солнцеграде.
Иноккий обернулся, кивнул подвластным ему и только ему монархам и тонко улыбнулся. Ему ответили полными надежд кивками и скупыми ухмылками.
Архигэллиот изо всех сил сжал скипетр. На золотом, тонко инкрустированном самоцветами жезле самыми искусными мастерами прошлого были вытеснены названия всех королевств Священной Империи. Он, простой смертный, в прошлой мирской жизни простолюдин, держал их всех в одной своей руке. В другой же…
Иноккий посмотрел на левую руку, бережно хранившую «яблоко империи» - державу. Шар из чистейшего, полупрозрачного янтаря с опоясавшей его миниатюрной короной надежно приютился в старческой ладони Солнцеликого. В сердцевину шара белыми инквизиторами была вложена реликвия церкви – Лепесток Солнца, единственное и неоспоримое доказательство существования богов в этом мире.
Архигэллиот взошел на широкий балкон и взмахнул скипетром, приветствуя собравшихся на площади Восхождения людей. Сотни крошечных цветных пятен покрывали вымощенную гранитными плитами площадь, многие забрались на мраморные статуи и роскошный фонтан, располагающийся на мученической улице. Овации и крики готовых впасть в религиозный экстаз тысяч истово верующих взорвались в центре города. Ежегодно сотни сотен паломников, кто пешком, кто верхом, добирались до столицы Священной Империи, Розы Запада – Солнцеграда. И, как и в прошлые разы, Иноккий поразился этим зрелищем. Он знал – ни одного человека никто так не приветствовал, как в этот день встречали его. Ни один король не собирал такого количества преданных людей, ни одно поле брани не сталкивало стольких воинов. А кто простые верующие как не святые воины?
Архигэллиот подошел к перилам балкона, украшенного лепниной и барельефами с ликами Гэллоса и Алланы, и посмотрел вниз. Темно-красный алтарь резко контрастировал с белизной мрамора. Маленькая капля крови в поле, покрытом девственном снегом.
Если настанет мой смертный час, подумал Иноккий, я не умру как мои худосочные предшественники. Нет, я из последних сил доберусь до балкона, вскарабкаюсь на перила и упаду вниз, принеся себя в жертву богам. Под ноги сотням людей, с призывом к покаянию. Последний красивый жест от «Наставника королей». И никто из монархов не сможет очернить мое имя после кончины.
Он опустил скипетр. И тут же все на площади смолкли, ожидая напутственных слов. К уху архигэллиота наклонился Шэддоу и прошептал:
- Ваше святейшество, мы готовы. Можете говорить.
Шэддоу, глава ордена белых инквизиторов, был одним из немногих людей, которых побаивался сам Иноккий. Его голос, смиренный и тихий, был голосом хладнокровного убийцы. Не будь услуги Шэддоу такими неоценимыми для святого престола, архигэллиот давно бы от него избавился.
- Дети мои, - тихо произнес Иноккий. Усиленный магией инквизиторов голос разнесся по улицам. Архигэллиот знал, что даже за стенами города его смогут услышать те паломники, которым не нашлось места в Солнцеграде. – Я знаю, как тяжек был путь многих из вас к святому престолу и молю Гэллоса придать вам сил и смирения, ибо только оно отличает истинно верующего от аспида, пригретого на груди.
Солнцеликий почти почувствовал, как скрипнул зубами Ричард; он сложил ладони, образуя круг – символ церкви, благословляя тем самым всех паломников, и продолжил:
- Сегодня я расскажу вам одну историю, притчу, подернутую патиной времен, но от этого не менее правдивую.
Когда мир был юн – солнце висело так низко, что люди могли обнять его и прошептать светилу любое желание – и оно исполнялось. И вот пожелал один из них, душою белый, именем нареченный Гэллос, заполучить себе в жены красивейшую из женщин - Аллану, и было так. Сочетались они брачными узами, и было солнце свидетелем тому. Но жил на свете еще один человек, душою черен и ликом грозен, Зароком матерью названный, да будет имя его проклято в веках. Желал и он красивейшую из женщин и тоже хотел взять себе в жены. Но он опоздал со своим желанием и возненавидел соперника. В гневе лютом он смертельно ранил Гэллоса и хотел уже насильно овладеть его женою, убитою горем. Но только не далась она злодею и, вырвавшись из рук его, бросилась в объятия солнца, попросив унести ее и мужа далеко-далеко, под купол неба, чтобы никогда не смог убийца овладеть ею. Солнце выполнило ее просьбу. Злодей же остался ни с чем. Аллана так крепко сжимала солнце, что от него откололся маленький кусочек и, подобно лепестку, упал на землю. – Иноккий воздел над головой державу, показывая всем скованный янтарем, ослепительно ярко сверкающий на солнце лепесток.
- Тогда дал клятву Зарок – что не умрет до тех пор, пока не спустится к нему солнце и не принесет оно ему красивейшую из женщин. Так грозил он злыми словами солнцу и брызгал слюною окрест и становилась его слюна чистым злом, лезли из нее черви и гады разные, звери лютые и твари невиданные и все они несли с собой зло, губящее все живое на своем пути. Так бы и сгубил землю негодяй проклятый, но восстали сыновья и дочери Алланы и Гэллоса, и кровью смыли желчь грязную, скормив плоть и кровь свою взамен чужой. Погибли почти все они, кроме одного. И увидели люди, как нужно бороться с напастью и основали они Церковь-на-Крови, строя храмы и везде уничтожая желчь Зарока. Присоединялись к ним еще люди, отдавшие всех себя на благо других. И пока светит солнце, пока свет негасимый не меркнет пред тьмою Зарока, есть в людях и надежда, что спустится солнце на землю и исполнит наши пожелания.
- Истинно так, - смиренно закончила архиалланеса Стэфания. На этом, собственно, ее роль в ежегодном ритуале окончилась.
Разделенная на мужскую и женскую, церковь не знала ни бунтов, ни внутренних интриг. Дети Гэллоса, священники и кардиналы, стали советниками королей, брали наделы в Священных Землях, следили за хозяйством и пополняли казну. Дети же Алланы – матери-настоятельницы, алланесы и низший клир занимались благотворительностью, проповедями, образованием благородных и другими менее важными для церкви делами.
Алтарь на площади озарился внутренним светом. К обступившим его людям потянулись призрачные до поры щупальца с разверстыми пастями на месте присосок. Народ охнул и разом отшатнулся. В разных местах раздался детский плач.
С каждым годом врата открываются все раньше, подумал архигэллиот. Многие кардиналы видят в этом плохой знак. Если бы они знали, как все худо на самом деле меня бы давно подвергли анафеме и казнили на этом самом алтаре. Когда-нибудь, да не допустят этого боги, мы не сможем больше это сдерживать.
Архигэллиот всем своим существом не хотел оставаться главой церкви, когда неизбежное все же произойдет.
Он невольно поежился и продолжил:
- Но жив еще Зарок, и жива скверна, исходящая от него. Этому подтверждение ужасная дыра, червоточина в нашем мире, что открывается в День Покаяния в Солнцеграде. Врата эти освобождают детей ночи, создания ужасные и противные богам. И только покаяние истинно верующего может закрыть их. Есть ли здесь такие?
Многие голоса утвердительно закричали о своей готовности принести покаяние за всех людей.
- Выйдите вперед, достойные дети церкви, - сказал Иноккий.
Служители церкви быстро отобрали несколько самых рьяных людей и подвели их к балкону.
- Назовитесь, дети мои.
- Кастор Клэйм, ваше святейшество.
- Мария Тэсс.
- Канесса Вэй.
- Теод, так же прозванный Мирным…
- Теод Мирный, твоя жертва угодна Гэллосу. Мужайся, сын мой, да осветится над тобой солнце, - воскликнул Иноккий. Толпа подхватила имя, угодное богу, и вознесла молитву будущему великомученику.
Кастор вызывал у архигэллиота неприятные ассоциации с кастрацией, к Канессе никак не вязалась приставка «святая», ну а одну Марию уже сделали великомученицей в прошлом году. Иноккий позволил тени скорби накрыть свое лицо и продолжил:
- От имени главы церкви, последнего из детей Гэллоса, Иноккия Третьего объявляю тебя великомучеником и назначаю Псом Господа.
Временному Псу Господа дали церемониальный кинжал, мужчина осторожно принял его и поклонился.
По окончании церемониальной фразы Шэддоу выступил вперед. Иноккий не знал в точности, как это удается белым инквизиторам, да и не хотел знать. С него было достаточно осознания того, что за подобный дар расплатится большинство адептов присутствующего здесь ордена Псов Господа, чьи магические возможности полностью исчерпаются и им придется не один месяц искать святые места, чтобы восполнить потерянную энергию. Слава богам, в Священных Землях их довольно много.
Теод преклонил колени перед стоящим на балконе Солнцеликим, его губы беззвучно шевелились – доброволец шептал молитву Гэллосу.
Тем временем червоточина росла в размерах, призрачные жгуты стали толще, их концы прощупывали слабину в стенах замка, пытались оплести вычурный пятиярусный фонтан – творение гения Фиосетто. Свитая из мерзких червей паутина оплела алтарь, поглотив его своей массой.
Ну, давай увалень, делай свое дело, а я совершу свое, прикусив губу, думал Иноккий. Нельзя было допустить ни малейшей оплошности – его предшественника не причислили к лику святых после смерти, а все потому что выбранный им великомученик не смог выполнить свой долг в самый последний момент. Врата, конечно, закрыли, но в тот день многие из верующих не вернулись к своим семьям.
Он ненавидел псалмы – их позволено было петь только кастрированным мальчикам из церковного хора. Когда-то давно мать отдала своего среднего сына в лоно церкви. Он пел так хорошо, что казалось, будто сама Аллана вот-вот спустится на землю и задерет перед ним юбку. Конечно, святые отцы захотели сохранить голос мальчика, уберечь его от огрубения вызванного взрослением.
До сих пор он вскакивал по ночам, увидев во сне приближающийся серповидный нож, а проснувшись, еще долго принюхивался, так как был уверен, что в воздухе витает едва ощутимый запах горелой плоти.
Мы сделаем все быстро – отрежем греховную плоть и прижжем рану, сказал ему тогда монах. Поверь, еще никто из созданных мною хористов не жаловался. Запоешь соловьем.
Много позже, став кардиналом и получив положенные саном земли, он отыскал этого монаха. Когда полуживого от страха старца приволокли к Иноккию, он улыбнулся теплой улыбкой святого и спел ему самый длинный псалом из Книги Таинств.
Ты подарил мне самый лучший голос во всей империи, сказал он монаху, позволь же и я отплачу тебе, добрый человек. Твои руки не должны истлеть никогда, мы сохраним их, чтобы дети церкви даже спустя столетия могли поразиться тому, как искусно ты создавал ими свои творения.
Кисти монаха до сих пор украшали покои архигэллиота. Они его успокаивали, являясь доказательством существования высшей справедливости.
Понимая, что каждая секунда на счету, Иннокий воздел скипетр к небесам и запел. Голос его, чистый, берущий самые высокие ноты, разнесся по всей площади. Люди, затихшие на мгновение, в благоговении опустились на колени и, в меру отведенного им таланта, стали подпевать главе церкви.
Теод прервал молитву и огляделся. Осознав, как много людей поддерживает его в последний час новопосвященный смело пошел к алтарю. Усыпанные мерзкими пастями щупальца попытались обвиться вокруг него, но, словно бы наткнувшись на невидимый барьер, отпрянули прочь. Теод Мирный взобрался на алтарь, взглянул в глаза архигэллиоту, и сказал:
- Спасибо за честь Солнцеликий. Во имя Гэллоса и супруги его Алланы я приношу им самый большой дар, который у меня есть.
С этими словами он вскрыл себе вены на руках. Кровь щедро окропила алтарь, толчками выливаясь из быстро слабеющего тела.
Наконец-то, я начал было в тебе сомневаться, подумал Иноккий. Теперь моя очередь.
Прикрыв полой мантии державу, он прокрутил опоясавшую шар корону вдоль оси. Лепесток слабо загорелся; даже сквозь толщу янтаря Иноккий ощутил его тепло.
Щупальца под радостные крики верующих втягивались обратно в алтарь. Окружавшая его паутина распалась невесомым пеплом. Вскоре червоточина затянулась, не оставив по себе и следа. На площади Покаяния остались лишь возносящие молитву богам люди да обескровленный труп.
- Слава Теоду Мирному, великомученику, причисленному к лику святых в год тысяча двести тридцать девятый от Восхождения Солнца, - провозгласил Иноккий. Толпа второй раз за день взорвалась рукоплесканиями и пожеланиями долгой жизни архигэллиоту. Помахав на прощание, Иноккий величественно развернулся и неспешно прошествовал внутрь своего замка.
Теперь Теод Мирный официально зачислен в лоно церкви и займет свое место возле трона Алланы и ее супруга Гэллоса. Этой чести удостаивались только архигэллиоты, архиалланесы и те, кто пожертвовал собой ради жизни остальных.
Говорят, самые заветные желания никогда не сбываются, мы можем только молиться Гэллосу и Аллане, и надеяться на то, что они смилостивятся над нашими душами, думал Солнцеликий. Возможно, это в некоей мере справедливо. Вожделения душат в нас стремление к улучшению. Если бы все, чего бы мы ни пожелали, тут же сбывалось, мир обязательно погряз бы в распутстве и хаосе междоусобных войн. Люди забросили бы пашню и принялись набивать свое чрево даровой пищей в угоду слабой плоти.
Его служка, Петручо, снял с него тяжелое облачение и золотые украшения. Поздно вечером, вытерпев весь нудный церемониал дня и выслушав все прошения верховных лордов, он смог позволить себе расслабиться и обдумать, как лучше всего воспользоваться даром солнца.
Правители Кальса и Эльса просили отправить безликих на защиту земель от падальщиков. Посол приболевшего и потому не сумевшего принять участие в церемонии правителя Сеннайи вежливо напомнил о грядущем неурожае. В Дальноводье творятся какие-то темные дела. Говорят, желтоглазые начали декламировать в людных местах абсурдные сказки своего народа о конце света. Лорды западных земель не поделили целинные земли.
Тело архигэллиота натерли оливковым маслом, разминая онемевшие от тяжелого дня мышцы. Ему помогли сесть в наполненную горячей водой ванну. Остатки масла покрыли поверхность воды золотистой пленкой. Лицо Иноккия отразилось на ней в неестественном свете, будто ниспосланном свыше. Петручо открыл фарфоровую вазу и высыпал в исходящую паром воду душистые лепестки роз.
Так много просящих и так мало возможностей. Желания никогда не сбываются так, как мы того хотим. Иначе Гэллос был бы жив, а Аллана никогда не попросила забрать ее на небеса. Людям пора привыкать творить судьбу собственными руками и не забивать голову калечащими души небылицами.
Миниатюрные королевства получат только треть от запрашиваемого числа храмовников. Он отдаст приказ поститься всем священнослужителям Сеннайи. Если Гэллос смилостивится, южане получат в этом году свой урожай. Если же ураганы пригнут к земле колосья, а ниспосланные Зароком жуки-древоточцы в труху перемелют корневища деревьев… Что ж, много еще грешников осталось в южных странах. Гэллос и Аллана испытывают людей, проверяя их веру.
- Оставь меня, - приказал он слуге.
Когда тяжелая, инкрустированная золотом и серебром дверь беззвучно затворилась, Иноккий потянулся к шару, бережно поднял его двумя руками и прижал к себе. Холодный янтарь обжег разомлевшую старческую кожу. Ему нравились эти ощущения.
- Мы сами творим судьбу, - прошептал он державе. – Каждый в меру своих сил и стремлений шьет полотно своей жизни. Кто-то желает заполучить в жены милую девушку, а получает сварливую толстую бабу с бородавкой на носу, кто-то хочет стяжать боевую славу, но награждается только кинжалом милосердия в горло. Я же хочу сохранить мир на земле. А для этого нужно быть жестким и не жалеть средств. Благородные цели всегда совершаются благородными людьми? Видят боги, плевать я хотел на эти предубеждения.
Борейя по-своему обрела веру. Тамошние священнослужители наряду с Гэллоссом и Алланой еще почитали старых богов севера. Он устал читать сообщения о казненных на площадях в Землях Тринадцати лжепророках и сектантах Немого Бога. Южные королевства все меньше оглядываются на церковь, того гляди пропустят в гавань галеры неверных.
Церковь теряла контроль над империей. Пусть не сейчас, даже не через десятилетие, но этот день наступит.
Церкви нужен символ, что-нибудь, что заставит простолюдинов и впредь выполнять волю церкви, а их королей преклонить колени и даже не думать поднимать голову.
Клемент Пятый прекратил столетнюю войну между западом и востоком, Бонифаций мечом и словом истины заставил делийцев прийти в лоно церкви. Эти люди в самый жуткий час не дрогнули, смогли укрепить в людях веру. Именно на их мраморных плечах теперь держатся своды многих храмов.
Что-то должен предпринять и он.
- Желания не исполняются просто так. За все нужно платить. Я готов заплатить за свое, - сказал он шару.
Лепесток в янтаре блеснул желтизной, на миг осветив погруженную в полумрак богато украшенную шелками комнату и скорчившегося в ванне старика, правившего судьбами многих.