Есть города, над которыми нависает тень. Невидимая чернота окутывает улицы и проулки давящей пустотой. Люди, марионетки, управляемые другими марионетками, блуждают среди пластиковых домов и приводят в движение машину хаоса. Пепел, сжигаемых этой машиной душ, сыплется с небес подобно хлопьям копоти от доменных печей. А жители смотрят на эти падающие лепестки и ловят их дрожащими руками. Думают, что это снег.
Анчар был одним из таких городов.
Зеленая преграда деревьев по левую сторону, красный факел солнце – по правую. Темно-синий «Мустанг» мчал автомобильной тропой. Яркий свет фонарей рассекал серую пелену падающих с небес капель. Дворники шустро разгоняли мокрые дождинки, а те образовывали тоненькие струйки, и спасались бегством под одеялом металлического капота.
Холодно. Безжалостная осень пугала своей сыростью. Даже автомобильная печь не спасала.
Сутулый старик укутался в плащ.
До города оставалось всего пару часов езды. Благо, что на трассе не было других автомобилей.
Туда, вперед, в темень, скрывающую город.
В машине было тихо, лишь легкая дрожь прокатывалась волнами по «Мустангу», что изредка позвякивал старенькими детальками. Дорога прямая, ровная, поэтому поездка напоминала томное ожидание, нежели увлекательное приключение.
Старик смотрел в окно, смотрел, как стекают капли. Он волновался. Грабежи, убийства – это одно, но когда сталкиваешься с тем, что стучится в двери сознания, становиться действительно не по себе. Это неизвестное, пугающее, но, в то же время, играющее с разумом в прятки, привлекает. Привлекает, пугает и вносит в тронутую годами жизнь смысл.
Старик закрыл глаза и попробовал уснуть
Еще немного, совсем чуть-чуть.
- Я не пойму, зачем мы отправились в такую даль. Фэд, ну ответь мне? – водитель повернулся к старику. Улыбка оголила верхние зубы, а глаза блеснули легкой наивностью.
Следователь бросил на Аггера взгляд, но ничего не сказал.
- Федя, тебе что, действительно интересна вся эта чушь? Я, конечно, понимаю, работа есть работа, но не до такой же степени! А отдых?!
- Аггер, - одернул старик. Колкий взгляд пронзил водителя.
- Всё понял. Молчу, молчу.
«Мустанг» сбавил скорость. Вот она – дорожная петля на шее растущего города.
По-над трассой появились рекламные щиты и плакаты. Картины подмигивали красками. Сотни метров проводов тянулись равномерными волнами от столба к столбу. Поворот влево – перекресток. В центре, окруженная дорогами, стояла стела. Каменная женщина держала в руках щит. «Добро пожаловать в Анчар».
Кольцо, перекресток, пара кварталов по левую руку, поворот в тоннель. Сотня метров кишкообразной трубой, и вот он – город.
Промышленные районы дымили сотнями труб. И хорошо, что пошел дождь. Пока влажно, пахнет озоном, а не индустриальной гарью.
За спинами небоскребов скрываются узкие улочки и обнесенные колючим забором заводы. Там воздух всегда тяжелый, даже после дождя.
Автомобиль остановился возле десятиэтажного здания. Среди небоскребов-великанов из белого пластика, каменно серый дом выглядел мрачно.
- Это здесь, - старик вышел из машины. Аггер поспешил за ним. Тихий щелчок – раскрылся купол зонта. Федор не обратил внимания, лишь сильнее натянул капюшон. Из-под серого края виднелось морщинистое лицо.
- В этом плаще ты на гробовщика похож, - заметил водитель.
- Знаю-знаю, - отмахнулся старик.
Следователь и помощник поднялись по ступеням. Высокие деревянные двери, бронзовые ручки.
- Психиатрическая клиника города Анчар, - в полголоса прочел Аггер. Федор хлопнул его по плечу и шепнул.
- Вот ты и пришел.
Скрипнула дверь, старик вошел внутрь.
- Федя, ну, зачем ты так? – Аггер развел руки. – Я начинаю тебя бояться.
Начальник рассмеялся.
Коридоры, коридоры, крашенные в светло-синий цвет стены. Лампы отбрасывали легкий матовый свет. На встречу шли доктора и медсестры. Облаченные в белые халаты, они не были похожи на тех безумных ученых, что проводят эксперименты над людьми в грязных подвалах. Нет, это были просто люди в белых халатах.
Мужчины подошли к окошку регистрации. За стеклом сидела женщина. Она перекладывала папки, что-то черкала в тетради, изредка щелкая клавишами компьютера.
- Добрый вечер. Я Федор Рустабро – следователь особого отдела, - старик прислонил к стеклу удостоверение. Женщина оценила стоящих взглядом, затем улыбнулась.
- Чем могу помочь?
- У меня назначена встреча с доктором Бредалем. Августином Бредалем.
Администратор опустила голову, пару раз щелкнула клавишами.
- Вам на шестой этаж. Кабинет 617. Можете воспользоваться лифтом.
- Спасибо.
Следователь и помощник удалились.
Шестой этаж психиатрической клиники полностью принадлежал администрации. Управляющие, заведующие, главврач, специалисты узкого профиля – никаких палат и буйных подопечных.
Пол украшали ковровые дорожки, стены – абстрактные картины. Светильники из матового стекла создавали приютную атмосферу. И только люди в белых халатах напоминали о том, что это больница, а не казино.
Полупрозрачная дверь. Цифра 617. Табличка: «Августин Бредаль. Психопатолог».
Федор постучал в дверь и зашел. В кабинете было темно. Горела одна настольная лампа, да и то, света она давала немного. За столом сидел мужчина. Тощее лицо, круглые очки держались на самом кончике длинного носа. Под халатом виднелся коричневый костюм. Из-под белого воротничка торчал уголок галстука.
Мужчина привстал и обратился к следователю.
- Доктор Бредаль. Чем могу помочь?
Федор достал удостоверение.
- Я следователь. Мы с вами говорили по телефону.
Августин протянул костлявую руку, второй поправил спадающие очки.
- А, господин Рустабро. Рад, что вы приехали. Я столкнулся со странными обстоятельствами, думаю, они вас заинтересуют, - Бредаль погасил лампу и вышел в коридор. – Прошу за мной, нам на десятый этаж.
Следователь и помощник последовали за доктором.
- Я уже работал с особым отделом, знаком с вашими методами и сферой расследований. Поэтому, хочу вас заверить, дело стоит вашего внимания.
- Так что же произошло, - оборвал Аггер.
Дверь лифта открылась.
- В начале прошлого месяца, - начал Бредаль, - к нам поступил один пациент с сильнейшим расстройством личности. А точнее, с её полным и безвозвратным разрушением. Он был не просто болен, он был безумен! – доктор съежился, лицо перекосило, как от кислого лимона. – Об этом случае вспомнили совсем недавно, когда за полтора месяца к нам поступило еще семь больных с таким же расстройством. Седативное и нейролептики не дали никаких результатов. Медикаментозное лечение оказывало исключительно физиологическое влияние. Проще говоря, у нас не получилось разбудить сознание больных потому, что его попросту и них не было.
- Погодите, доктор. Как это понять, что у них не было сознания? – Аггер остановился.
- Молодой человек, ваши эмоции, переживания, работа мозга и сердечной мышцы – это проявление телесной физиологии. Уровень гормонов, кровяное давление и прочее легко измерить приборами. Всё то, что выходит за рамки физиологического тела, называется психическим: ваше субъективное восприятие мира, интерпретация реальности, ценности. И если тело является физическим Я, то сознание – ментальным Я. Так вот, мы не смогли обнаружить ментальное Я у этих больных.
- Доктор Бредаль, вы правильно сделали, вызвав нас, - заговорил Федор, что до этого шел молча. – Какие результаты вы получили при предварительном осмотре?
- Никаких. Томография, химиоанализ, резонансное сканирование – одним словом, ничего. Не повреждений мозга, не опухолей, не отравления. Восемь человек лишилось рассудка, при этом оставаясь абсолютно здоровыми.
Железная решетка, за ней продолжался коридор. У металлической ограды сидел санитар. Доктор показал пропуск, и двухметровый гигант открыл дверь.
- Доктор, а вы встречали подобные случаи? – спросил помощник. Бредаль поправил очки, вытер лоб.
- За свою карьеру, это без малого двадцать лет, мне встретилось всего четыре человека с полной личностной деструкцией. Это были наркоманы, употреблявшие ЛСД и псилоцибин в течение долгого периода времени. А наши ребята физически здоровы.
Крыло для безнадежных. Закрытые камеры, видеонаблюдение, санитары-охранники. Больных здесь не лечат, их содержат. Тяжелые двери, круглые окошки-иллюминаторы, звуконепроницаемые стены. В воздухе улавливался запах волнение я безумия.
- Вот, - доктор остановился около двери с красной пометкой. – Здесь лежит один из последних пациентов. Иммель Варком. Работник какой-то юридической конторы. Попал к нам всего три дня назад. Его нашли около речного порта…
Аггер оставил бубнящего доктора, и заглянул в иллюминатор, за которым скрывался больной Иммель. Квадратная комнатушка, оббитая подушками. Посреди камеры лежало человеческое тело в обездвиживающей одежде. Тело крутилось, извивалось, подобно змее. Лицо то замирало, то вновь оживало пугающими масками. То, что валялось на полу, было чем угодно, но не человеком.
Помощник следователя отшатнулся в сторону.
- Спасибо, доктор Бредаль, что оповестили нас. Мы займемся этим делом. Если возникнет необходимость, мы с вами свяжемся, - Федор пожал руку. – Ах да, чуть не забыл. Если что-то вспомните, позвоните мне вот по этому номеру.
Следователь протянул помятый клочок бумаги с написанными от руки цифрами.
На Анчар опустилась ночь. Расправив крылья, подобно алконосту, она покрыла тенью печали город.
Визг покрышек на мокром асфальте, вопли клаксонов и сирен патрулей – кислотная мелодия струится по набережной. Груженые баржи выдают мощный бас, что глухо резонирует внутри человеческих тел. У-у-у… волны Одры разносят гул по всему городу. От станций метро до Анчарского театра, от каменной стелы до железных ворот завода Убмальт. В десятке метров над дорогой и автомобилями стучат скоростные вагоны монорельсов. Бум-бац, бум-бум-бац; поезда задают бешеный битый ритм. Звуки электрического синтезатора окутали улицы – подстанции играют на медных проводах, словно на струнах гитар.
Жизнь танцует под музыку городского техно.
Аггер расхаживал взад-вперед по комнате. Туфли шуршали по ворсистому ковру. Помощник следователя подошел к барной стойке и налил в бокал коньяк.
- Федя, вот скажи, когда ты обзаведешься нормальными, человеческими визитными карточками? Писать телефонные номера на клочках бумаги – это нонсенс, - Аггер сделал глоток.
Федор покачивался в кресле. Он думал о предстоящей работе. Странное предчувствие пряталось в глубинах рассудка от зоркого глаза следователя.
- Шеф, так что будем делать?
- Для начала, необходимо выяснить, что оказало на потерпевших столь сильное влияние. Что свело их с ума? Я думаю, начнем с внешних факторов, - Федор щелкнул пальцами. – Аггер, поедешь обратно в Серафим, заедешь в университет Датта. Встретишься с профессорами. Думаю, нейрофизиологи станут тебе в помощь. А я отправлюсь в городской архив, покопаюсь в бумажках. Вдруг попадется что-то интересное.
- Опять ехать, - протянул помощник. – Ну, как скажешь.
Аггер поставил на журнальный столик недопитый бокал и ушел в свой номер. Федор же остался раскачиваться в кресле.
Старик выключил свет. Теперь только ночные светлячки доносили крохотные фотоны до сорок восьмого этажа отеля. Большое окно радостно впускало светящиеся волны, что раскосыми линиями падали на белые шторы.
Темно. Глаза смотрят в потолок, стараясь уловить туманные очертания границ. Цвета замирают, на их место приходит глухая игра полутонов и теней. Вот появляются еле различимые образы, линии, кружева. Они живые, они дышат. Черные полосы сворачиваются в петлю и начинают пульсировать. Белые точки заблудших огоньков водят хоровод вокруг бьющегося черного сердца. Вся эта богатая картина – игра воображения где-то в глубинах сознания.
А сознание кричит. Оно рвется на свободу, как можно дальше от собственного тела. Но разве это возможно? Мысль живет в рабстве бездушной биологической машины. И нет никакой возможности освободиться от её оков при жизни. Сознание – это пространство, в котором существует материя, пусть даже эта материя отчаянно борется с ним, с сознанием.
А мысль кричит, стараясь избавиться от фактора собственного самосознания.
Старик закрыл глаза и уснул. Яркая игра воображения уснула вместе с ним.
Аггер Груммад, помощник следователя, уехал в Серафим ранним утром. Федор же никуда не торопился. Он вообще не любил куда-либо торопиться.
После легкого завтрака, ближе к обеду, он отправился в городской архив.
Город Федор знал хорошо. Будучи работником особого отдела, он не раз приезжал в Анчар. Психиатрические экспертизы, иридиевая шахта, самое дешевое пиво – город, покрытый тенью промышленной пыли, запомнился именно этим.
Улица Брег-Форма, здесь удивительно сочетаются новейшие технологии и старые стили. Если по одну руку вам встретиться стеклянный небоскреб – осмотритесь. Где-то поблизости обязательно должен быть низенький домик из красного кирпича.
Машины, дороги, трассы; светофоры моргают светодиодами. 63 объездное шоссе проходит через весь город. Почему его назвали объездным – загадка. Возможно, это из-за того, что южная часть Анчара появилась относительно недавно, и пару сотен лет назад дорога действительно огибала город.
Широкие ступени – пешеходный переход, нескончаемая струя людей. Поворот, и вот он – мост Лангебро, единственный в своём роде. Он не только соединяет два берега Одры, но и является воздушным причалом для барж, паромов, рыбацких лодок. Большой лифт, размером с футбольное поле, опускается на воду, позволяя мелким кораблям принимать грузы и пассажиров. Многотонные баржи разгружают специальные подъемные краны. Гигантские клещи могут поднять за раз до десяти тонн. Всё из-за крутых берегов реки. Вода, вымывая известь, превратила русло в глубокую расщелину. Поэтому ближайший порт лежит в километрах тридцати вниз по течению. И мост Лангебро – это единственный путь к сердцу Анчара, к острову преподобного Семингена.
Капитан дал длинный гудок. Винты закрутились что есть сил, и паром пошел в сторону острова.
Федор держал путь именно туда.
На двадцати одном гектаре поместились биржа Сенруен, национальная глиптотека, зеленая зона отдыхи и анчарские архивы.
Здание архивов представляло собой кирпичный коробок, под которым прятались подъемные механизмы, да контрольно-пропускную будочку. Все документы хранились под землей. После пожара, бумаги, записи, которые удалось спасти, перенесли в брошенное военное убежище. Из бывшего здания архива сделали глиптотеку.
Следователь показал человеку в форме удостоверение. Тот выписал бумажку-пропуск и впустил Федора на территорию.
Закрылись двери лифта, сверкнула красная лампочка – платформа стала медленно опускаться.
До квадратного столика доносились отголоски гитарных мелодий. Пара молодых ребят что-то играла на маленькой сцене. Официантка уже принесла заказанные пиво и молоко. Мужчина, с легкой небритостью на лице, отпивал большими глотками пенный напиток. Он сидел свободно, закинув ногу на ногу. Мягкий угловой диван, спокойная атмосфера – чего еще желать?
Рядом сидел другой мужчина, значительно старше. Он подсыпал чайной ложкой корицу в стакан с молоком. Скрупулёзно, отмеряя каждый грамм, чтоб, не дай бог, не сыпнуть лишнего.
- Тебе удалось что-нибудь выяснить? – пожилой человек, отложив ложечку, отпил холодного молока. – Что тебе сказали в университете?
- Давай, сначала ты.
Старик облокотился на спинку дивана.
- В архивах я не нашел ничего путного. Самоубийцы, наркоманы – это пожалуйста, а вот группового нету. Хотя, - Федор почесал подбородок, затем достал из кармана плаща блокнот. – Попался один занимательный случай пятилетней давности. Молодой водитель парома, некий Хаймер, захватил в заложники двадцать человек на своем судне. Единственным его требованием было… - старик сделал паузу, - вернуть ему сознание.
- Да ладно. Террорист вымогал себе мозги?!
- Примечательно то, что в переговорщики вызвали психиатра Давлара Сандовского. Тот за пару минут уговорил паромщика сдаться.
- Полагая, это не всё
- Лечением этого Хаймера занялся, как ни странно, сам Сандовский. Но врач не успел что-либо выяснить. Больной умер от сердечного приступа в палате психиатрической клиники.
- Жуть, - добавил Аггер. – Ну, а у меня новости попроще. Я переговорил с профессорами нашего университета. Внешних факторов, которые могут привести к личностной деструкции, много. От алкоголизма и наркомании, от генетических дефектов и сверхчувствительности к тектоническим разломам, до магнито-резонансного влияния. Как видишь, вариантов завались. Но среди тех, что приближены к нам, остаются сверхчувствительность и магнито-резонансное влияние. Первое с легкостью проверяется парой несложных тестов, а второе не проверяется в принципе. Разогнать мозг в синхрофазотроне не получиться, да нам и не дадут такого развлечения. Радует, что людей с синдромом сверхчувствительности ничтожно мало. Не более сотни тысяч. Так что, вряд ли в одном месте окажутся сразу восемь человек.
- С этим понятно, - отмахнулся Федор. – Ты мне, старику, лучше объясни, что еще за магнитное влияние.
- О-о-о, это современная теория. Феномен сознания рассматривается как квантовый компьютер, в котором каждый атом становиться носителем информации. Это мне сам профессор Крибб рассказал. Так вот, сверхкороткие колебания магнитных полей могут входить в резонанс с колебаниями электронов, что приводит к увеличению амплитуды, повреждению информации, и даже полному краху квантового компьютера. В теории, человек сойдет с ума.
- А если отбросить теорию?
- Тогда отвечу словами профессора Крибба. Случайно такое произойти не может, а машина по генерации поля была бы размером с Луну.
- Убедительно, - заметил Федор.
Пиво, молоко – дружественная беседа. Аггер рассказывал о своей поездке, а следователь старательно пытался показать на пальцах красоты острова преподобного Семингена.
Зазвонил телефон. Федор достал из плаща аппарата и нажал треугольную кнопку.
- Слушаю.
- Господин Рустабро? Это Августин Бредаль, - голос доктора дрожал. – Вы просили позвонить вам, если что-то произойдет. Это самое «что-то» произошло. Приезжайте сегодня в клинику.
Темно-синий «Мустанг» ловко лавировал между плывущими навстречу автомобилями. Федор указывал дорогу, а Аггер – бывалый шофер, уверенно вел машину.
Сыщиков встретил сам доктор Бредаль. Он быль очень взволнован, руки-спички тряслись.
Августин пригласил подняться на десятый этаж.
- Господин Рустабро, вы должны на это взглянуть. Такого я еще не встречал. В прошлый раз, когда вы приехали, я показывал одного из наших последних пациентов.
- Да-да, я помню.
- Иммель Варком. Его госпитализировали сегодня утром, сразу, как обнаружили. Сейчас он в городском хирургическом отделении.
- Что произошло? – спросил Аггер.
Южное крыло. Теперь железные решетки были открыты – санитары ждали следователя. В больничном пространстве витало жуткое напряжение.
Бредаль подошел к камере с красной пометкой.
- Это произошло здесь. Прошу, - дрожащей рукой доктор пригласил заглянуть внутрь. – Посмотрите сами.
Белый пол был залит лужей крови. Бурые разводы, следы больничных тапочек. Багряное пятно поблескивало в свете карманного фонаря. На одной стене была сделана надпись кровью. Кривые буквы скакали то вверх, то вниз.
- «Мы делали всё правильно» - прочел надпись Аггер. – Шеф, что это значит?
- Не знаю, - старик спрятал фонарь в карман. - Как это произошло?
- Пациент №148 откусил себе язык, запачкал кровью пол. А затем написал эту надпись носом.
- Что? Как? – Аггер внезапно сорвался. Прежде ему не приходилось сталкиваться с подобным.
- Всё нормально. Доктор Бредаль, у вас есть соображения по этому поводу?
Августин вытер взмокший лоб, поправил спадающие очки.
- Импульсивное кататоническое возбуждение могло стать причиной. Неконтролируемые движения, порывы, агрессия. Учитывая, что пациент был в специальной форме…
- Смирительной рубашке, - перебил Аггер.
- Да, в специальной форме, то лицевые мышцы вполне могли, так сказать, поглотить импульс.
- Хотите сказать, что он откусил себе язык случайно? – заметил Федор. – Тогда как он написал это сообщение? В приступе человек не может себя контролировать, в то время, как надпись свидетельствует об обратном. Иммель понимал, что он делает.
- Шеф, хочешь сказать, он откусил себе язык осознанно, чтоб написать эту чушь?
- Вполне. Подобная техника существует в спецслужбах. Когда агент попадает в плен и не имеет возможности самоликвидироваться, он действует согласно предписанию 16Б. Щелк – и ты уже ничего не скажешь. Иммель, конечно, не секретный агент, но если надо – техника позволяет. Доктор?
Бредаль пожал плечами.
- Наука – деспотичная штука. Когда встречаемые феномены не помещаются в старую парадигму, их просто вытесняют за рамки научности. Что необъяснимо, то не существует. Мне, как врачу, нечего сказать. А как человек, я согласен со следователем. Представьте – вы психически больны. Ваше сознание покрыто пеленой тумана, весь окружающий мир разбит на сотни мелких частиц. Вы невольный свидетель, но ваше тело, разум – не подчиняются воле более. И вот, наступает момент, когда сознание просыпается. Мутное, усталое. Неизвестно, сколько оно пробудет с вами. Камера заперта, руки связаны, вокруг звукоизоляция: кричи во всё горло – тебя никто не услышит. И, чтоб сказать нечто потенциально важное, то, что может помочь потерянному разуму, остается только один вариант, - доктор тяжко вздохнул.
- Откусить себе язык, - закончил Аггер. – Но я не могу понять, что, в таком случае, Иммель хотел сказать. «Мы всё делали правильно» - что это значит?
- Думаю, мы скоро это выясним.
Федор попрощался с доктором и ушел прочь.
Бесконечной светящейся змейкой тянулись фонарные столбы. Оранжевые, красные, зеленые полоски танцевали на зеркальном асфальте. Тысячи машин, за многие годы, отполировали шинами дороги так, что в матовом блеске можно увидеть себя. Вот это серое пятно, похожее на разлитую чашку кофе, и есть лицо, лицо города.
«Мустанг» катил вечерними улицами. Аггер крепко держал руль руками. Казалось, он вцепился в него, чтоб никакая сила не смогла вытащить его наружу.
Федор сидел рядом. Он листал адреса, которые дал доктор Бредаль.
- Аггер, поверни сейчас налево, и высади меня у станции монорельса.
- Что ты задумал?
Старик передал клочок бумаги.
- Поезжай по этому адресу и поговори с господином Сандовским. А я наведаюсь к нашим потерпевшим. Посмотрю, где жили, с кем говорили. Теперь я уверен, наши безумные друзья не просто жертвы.
- Ох, и не нравиться же мне это, - вздохнул помощник. Федор, как всегда, ничего не ответил. Он молча вышел из машины. Аггер остался один.
- Сандовский, Сандовский, - стал думать водитель. – Еще один мозгоправ. И почему я так не люблю этих докторов? Давлар Сандовский, чем же ты можешь мне помочь? Хотя… неужто Федор считает, что водитель парома и наши ребята как-то связаны? Как шефу удается видеть то, что не удается мне?
Аггер завел автомобиль и поехал по указанному адресу.
- Паромщик захватил двадцать человек, - продолжал рассуждать шофер. – Он не требовал ни денег, ни чего другого. Его желание – это вернуть сознание. Но ведь удерживание людей в заложниках не может происходить рефлекторно, случайно. Выходит, паромщик понимал, что он делает, хотя бы на то время… Стоп! – Аггер хлопнул себя по лбу. – Зачем желать то, что и так есть? Выходит, Хаймер страдал циклическими приступами безумия, как Иммель. А когда к нему вновь вернулся рассудок, единственное, что оставалось делать – кричать, кричать что есть сил… Ты видишь, как твой разум не подчиняется тебе.
Перекресток, подземный тоннель. Азбукой Морзе мигают лампочки. Человек за рулём «Мустанга» уже не выглядел встревоженным. Глаза блестели неуловимым задором, на лице виднелась улыбка.
До дома Сандовского оставалось минут пятнадцать езды.
Воздушные потоки, поднимаемые из недр силой собственного наличия, дуют в лицо. Ветер холодный, влажный. Он доносит мелкие частицы стоптанных туфель. Густой, тяжелый запах. Маслянистый туман поземкой стелется на дорогах. Где все люди? Люди, а не эти, блуждающие в потёмках собственного невежества, телесные оболочки. Мужчины, женщины; тела никогда не были носителями жизни, бьющиеся красные мышцы не источали тепла. Живые куклы, променявшие души на информационный мусор. Подобно шакалам, жрущим падаль, они питаются отголосками человеческих судеб. И это роднит их с камнями; их, жителей Анчара.
Деревянная калитка, тропка до двери. Треугольная кнопка звонка. Легкое прикосновение – колокольчик выдает звон. Слышится шарканье комнатных тапочек.
Дверь открыл низкорослый мужчина в бордовом халате. Круглую голову украшали взъерошенные волосы и глаза-точечки. Черные бусинки безудержно бегали.
- Чем могу помочь? – спросил мужчина.
- Вы Давлар Сандовский?
- Да, но я уже не веду аналитическую практику. Если вам нужна помощь, обратитесь к другому специалисту. Всего доброго, - мужчина хотел было закрыть дверь, но рука незнакомца помешала.
- Я Аггер Груммад, работник особого отдела. Мне необходимо задать вам пару вопросов. Это не займет много времени.
- В таком случае, прошу в дом.
Гостиная была большой. Темно-коричневый диван, тройка высоких кресел. Два окна были задернуты красными шторами. Одну из стен украшала черно-белая репродукция Авеля Россо. Посреди комнаты стоял круглый стол на металлических ножках. В свете настенных ламп, черное дерево загадочно светилось.
Хозяин дома пригласил сесть.
- Пить что-нибудь будете?
- От коньяка не откажусь.
Давлар поставил на стол бокал с золотистой жидкостью.
- Так о чем вы хотели со мной поговорить?
- Около пяти лет назад, вы участвовали в переговорах с захватчиком парома. Расскажите, пожалуйста, детали этого происшествия. Как вам удалось убедить преступника сдаться, что с ним было потом?
- Ну и вспомнили же вы историю столетней давности, - Давлар развел руки в стороны. – В то время я вел лечебную практику психоаналитика. Также у меня было заключено временное соглашение с отделом расследований местного департамента. Я выступал в роли предварительного эксперта. Когда Хаймер захватил паром, местные органы сразу связались со мной, ведь дело было необычным. Штатные переговорщики отказались работать, а для меня это был выгодный случай.
- В газетах писали, что вы уговорили паромщика сдаться за считанные минуты. Это правда? – Аггер задал вопрос.
- Всё, на удивление, прошло легко. Хаймер оказался рассудительным человеком, и мое предложение стать его лечащим аналитиком, возможно, и было тем, в чем он нуждался.
- Вы предложили помощь, и он согласился?
- Не сразу, конечно.
- Что было потом.
- Потом мы отвезли Хаймера в городскую клинику. Там он пробыл около недели, пока не скончался.
- Вы согласились быть его аналитиком, за это время удалось что-нибудь выяснить?
- Признаться, это была моя ошибка. Я не имел права так поступать, - Давлар опустил голову. – Ну, вы понимаете? При работе с людьми нельзя переходить определенные границы. Аналитик должен оставаться аналитиком.
- Что вы имеете в виду?
- Просто в один день я понял, что наши встречи носят не терапевтический характер. А когда он скончался, я бросил практику. Нельзя было с безумцем играть в безумные игры.
- Расскажите о Хаймере подробней. Кто он?
- О-о-о. Хаймер – уникальный случай. У него наблюдалось чередование крайне бредовых, безумных состояний с состоянием критичной разумности. Проще говоря, он был то безумцем, то здоровым человеком. Вначале я принял это за рекуррентную, периодическую, шизофрению, но дальнейшее исследование опровергло предположение. Циклы носили атипичную форму. Хаймер прекрасно помнил события и чувства, что возникали во время приступов, но напрочь терял контроль. Он описывал состояние, как немое самосознание марионетки. Его болезнь носила паразитирующий характер, она жила собственной жизнью. Как вы понимаете, науку такое определение не удовлетворяет, - Давлар встал с дивана, подошел к окну. – Я не буду пересказывать психоаналитическую теорию, объясню образно. Представьте, что наше психическое состоит из трех комнат: «хочу», «нельзя» и «есть». «Хочу» выражает тайные желания, вытесненные переживания, страхи. «Нельзя» - это социальные запреты, законы, мораль. «Есть» - это наше сознание, все мысли, что крутятся в голове. Первые две комнаты отличаются исключительно содержанием, в то время как сознание имеет нечто особенное. Это фактор наблюдения. Наше «Я» наблюдает мысли, что бродят в комнате сознания, и присваивает их себе. Поэтому схему психического можно ещё упростить. «Есть», в которой находиться «Я» и черная дыра – «Хочу и нельзя». То, что находиться в черной дыре «Я», не наблюдает, оно бессознательно. Сутью аналитической терапии является ремонт этих комнат психического. Поэтому в идеале, анализ считается доведенным до конца, когда бессознательное становиться содержание сознания. Когда «Я» начинает видеть, что твориться в черной дыре.
- Вроде всё просто, - Аггер просто запоминал, что говорит Сандовский. Работу понимать сказанное, он планировал переложить на следователя.
- Да, в теории действительно всё просто. Вот в жизни такого никогда не происходило, так как есть один нюанс…
- Что за нюанс?
- Вы затеяли в спальне ремонт. Вынесли вещи, занесли инструменты. Теперь в комнате пыль, грязь, шум. Вам приходиться спать в гостиной на диване, или на кухне в раковине. А теперь представьте, что вы решили отремонтировать весь дом. Теперь негде спать, и вы идете ночевать к друзьям, или спите на улице. Вы можете видеть всё, что происходит в доме, но спите на улице.
- Не улавливаю, как это связанно с психикой?
- Когда стираются границы, когда содержание бессознательного переходить в сознание, наше «Я» выталкивается им за границы. Наш наблюдатель уже не нужен. То, что раньше было разрозненно фактором наблюдения, сливается воедино и начинает самостоятельное существование. Вот только наблюдателю тут нет места. Он остается на улице смотреть на свой бывший дом.
- Погодите. Хотите сказать, задача терапии – вышвырнуть разум на улицу?
- Не совсем. Вполне возможно, что новая, возникшая после слияния, система обретет потенциально новые возможности, качества, умения. Вот только всё это теория, и кто знает, что получиться на самом деле.
- И всё же уточню, - Аггер быстро складывал части головоломки. – Значит, Хаймер – это и есть ночующий на улице наблюдатель?
- Верно, это его схема. Вот только Хаймер не согласился жить во дворике, он регулярно штурмовал свой дом. И когда это ему удавалось, разум вновь подчинялся ему – он становился здоровым человеком. А когда внутреннее содержание вновь выталкивало его через окно – болезнь возвращалась.
- А какова причина того, что границы вдруг исчезли?
- Это, к сожалению, мне неизвестно. Слишком мало времени. Знаю только то, что на этот вопрос Хаймер говорил что-то о «Пятничном послании». Возможно, это и было причиной болезни.
- Что за послание?
- Не знаю.
Аггер допил коньяк. Сандовский оказался разговорчивым собеседником. Выложил всё, что наболело на душе. Больше вопросов нет.
- Думаю, это именно то, что мне было необходимо, - заявил Аггер и направился к выходу.
- Был рад помочь, господин Груммад, - Давлар запнулся. – У меня есть маленький вопрос, чем вызван интерес к этому делу?
- Ерунда. Очередная квартальная проверка, сверка данных. Ничего особенного. Вы не волнуйтесь, вы нам очень помогли.
Аггер ехал в отель. Дальний свет фар – длинная дорога. В зеркале заднего вида отражались осколки города. Мелкие частицы, подобно атомам, кружили в беззаботном танце.
Ехать, вперед, только вперед.
Сверхкороткие колебания электронов отсчитывают время. Гигантские песочные часы безудержно мчат вперед, приближая темень дня грядущего. Шестерни жестокого механизма продолжают вертеться. Стальные жернова стирают в прах прошлое. Затем таинственный садовник удобряет этим прахом землю. Проходит время, и на ней вырастают цветы.
Золоченые поручни, окна, витражи. Лифт до сорок восьмого этажа, ковровая дорожка и дверь с номером 436. Щелчок ключ-карты – дверь открывается.
Зеленая палитра стен радовала глаз больше, чем мрачная коричневая обстановка. Никаких лишних вещей, картин, украшательств – классический минимализм. Желтый плафон рассевал свет, что матовыми волнами ложился на ковровое покрытие.
У окна стоял Федор. Он задумчиво всматривался в пейзаж города. Дома, небоскребы – бетонные джунгли пигмеев современного мира. Если долго жить среди серых цветов и красок, постепенно начинаешь выискивать в черно-белом мире недостающие оттенки. И находишь их. Черные тени уже не кажутся настолько мрачными, в них виднеется нотка зеленой свежести. Бетонные плиты отдают легкой синевой, а асфальтная полоска – словно яркая розовая лента, закрученная в бант.
Старик обернулся. На пороге стоял сердитый, измотанный помощник.
- Аггер, а вот и ты. Я уже начал думать, что ты заблудился, - Федор попытался улыбнуться. – Как успехи?
- Фэд, скажи, пожалуйста, ты меня специально отправил на эту встречу? Ты же знаешь, я не силен в логических паутинах. Сандовский выгрузил на меня тонну информации, и я теперь вообще не знаю что думать.
Аггер плюхнулся в кресло. Уставший за день, он теперь не вызывал впечатления невозмутимого человека. Федор сел рядом. Старик был как никогда серьезен.
- Ты хороший друг, - начал он, – без твоей помощи мне не справиться. Но знаешь, время ползет вверх, уносит года жизни. Признаться, с каждым днем становиться всё труднее думать.
- Я понял, - оборвал Аггер. – Я понял.
Старик тихо спросил.
- Что тебе рассказал Сандовский?
Помощник глубоко вздохнул, собрался с силами и начал рассказ. В подробностях, почти дословно, он передал всё, что услышал от аналитика. Рекуррентная шизофрения, размытые границы сознания, «Пятничное послание». Федор внимательно слушал, задумчиво кивал, угукал.
Аггер закончил. Следователь минуту помолчал, затем ответил.
- У меня тоже есть новости. Я объездил наших потерпевших, и вот что узнал. Так или иначе, наши ребята знали друг друга. Кто-то вместе учился, кто-то – работал. Не могу утверждать, знакомы ли они лично между собой, но то, что аналитик Сандовский был хорошим другом Иммеля, о многом говорит.
- И о чем же?
- Потерпевшие, вполне возможно, были втянуты в общее дело. Другими словами, то, что мы сейчас расследуем, и есть общее между жертвами.
- Голову сломать можно, - пожаловался Аггер.
- Ну, это если думать неправильно, - Федор посмотрел на часы. Черные стрелки показывали одиннадцать ночи. – Ладно. Я иду спать. Нам завтра рано вставать, поэтому отдохни хорошо.
- А что за спешка? Ты кого-то подозреваешь?
Федор посмотрел на помощника тусклым взглядом.
- Я не подозреваю, я исследую.
За окном томилась ночь. Погаснет последнее окошко, и укроется сладостным сном земля. Затихнут улицы, птицы в садах перестанут петь. Машина жизни сделает перерыв, на мгновение оставив песочные часы. И капельки дождя застынут в воздухе.
Что свело людей с ума? Какая сила вытолкнула разум за границу происходящего? «Пятничное послание». Именно оно стало толчком на пути к забвению… Толчком, импульсом, но никак не движущей силой. Что свело людей с ума? Силы внутреннего сопротивления достаточно, чтоб справиться с внешней угрозой. Значит… потерпевшие сделали это добровольно. Они сознательно запустили в голову логическую бомбу, которая взорвала сознание. Только остается вопрос – зачем? Зачем специально сходить с ума? В этом нет никакого смысла. Никто не станет стремиться к безумию, если только за безумие не кроется что-то еще. Может, в погоне за одним, жертвы столкнулись с болезнью? – тут Федор вспомнил о надписи в больнице, - «Мы делали всё правильно».
На улице было холодно. Тело еще не отошло от теплого одеяла, и каждый выдох превращался в тонкую струйку пара.
Было тихо. Утром выходного дня всегда тихо. Люди отсыпаются, восполняют утраченные за неделю силы в праздном валянии в кровати. Ах, вернуться бы сейчас домой и закутаться в теплый плед.
Воздух пахнет чистотой. От него веет влажностью, прозрачностью – ночью был дождь.
Мужчина в черной куртке ежился от холода. Он тер ладони друг о дружку, переступал с места на место.
Из парадного входа вышел следователь.
- Шеф, наконец-то ты спустился? Чего так долго? А чемодан зачем?
Старик открыл багажник автомобиля и положил сумку.
- Я собрал вещи. В отель мы возвращаться не будем.
- Ты меня удивляешь, - Аггер вставил ключ зажигания, завел автомобиль. – Куда едем?
- К Сандовскому. У меня есть предположение. Надо проверить.
Взревел мотор, легкая дрожь прошла по салону. «Мустанг» помчал пустыми улицами
На этот раз дорога не заняла много времени. Аггер за считанные минуты доехал до дома Сандовского.
Следователь вышел из машины. Треугольная кнопка, металлический звон. К двери не подходили. Старик нажал еще раз – тишина. Прошла пара секунд, и за дверью послышались ленивые шаги.
- Кого там принесло в такую рань? – щелчок замка, и на пороге появился мужчина в бордовом халате.
- Доброе утро, господин Сандовский, - начал старик. – Я следователь Федор Рустабро, ну а с моим помощником вы уже знакомы. Прошу прощения за столь ранний визит, но нам вновь нужна ваша помощь.
- В таком случае, - Давлар зевнул, прикрыв волосатой рукой рот, - прошу внутрь.
Со вчерашнего дня в доме решительно ничего не изменилось. Всё те же красные шторы да черный стол.
- Вам кофе налить?
- Нет, - бросил старик.
- Тогда, я сделаю только себе.
Через минуту в гостиную вошел Сандовский. Он поставил на стол чашечку, из которой витиеватой струйкой тянулся горький аромат. Затем, сел в кресло.
- Так чем могу вам помочь?
Без лишних слов и намеков, без разъяснений, следователь сразу перешел к делу.
- Восемь человек угодили в психиатрическую лечебницу со странной картиной болезни. Это привлекло моё внимания. Вскоре я вышел на некоего паромщика Хаймера. У него, как и у других восьми человек, были разрушены границы сознания. Жизнь сводилась к бесконечному чередованию прозрения и забвения. Тогда я стал искать причины болезни. Но никак не мог понять, какая внешняя сила смогла преодолеть барьер внутреннего сопротивления? Как воры смогли пробраться в охраняемый дом через стальные двери? И представьте мое удивление, когда я, вспомнив о «Пятничном послании», пришел к выводу, что потерпевшие сами впустили вора в дом. Или всё было совсем иначе? Одно я знаю точно, чтоб открыть двери собственного сознания, одного желания недостаточно.
Агеер внимательно слушал речь следователя. Он не знал, к чему клонит старик, а вот Сандовский, похоже, догадывался.
- Мне представляется такая картина, - продолжал Федор, - восемь единомышленников организовали клуб. Не для игр в бридж или преферанс, конечно. Они занимались вещами более изысканными, скажем, расширением пределов сознания. Вот только без человека, знающего, как работать с разумом, это невозможно. И именно вы, господин Сандовский, были этим знающим. Я прав? Скажите, что я упустил?
Давлар выронил чашку из рук. Бледное пятно наложило свой отпечаток на лицо, а коричневая жижа впиталась в ковер, оставив лишь крошки молотых зерен.
- Я... я… - стал заикаться Давлар, - Я не знаю что сказать. Как? Как вам это удалось? Я…
- Начните с начала, - подтолкнул Аггер.
- Так всё запуталось... После общения с Хаймером что-то во мне оборвалось. Он словно открыл мне глаза. Вся моя жизнь, моя практика – они стали ничтожны, бессмысленны. В течении пятнадцати лет я помогал истеричкам, истекающим пеной в припадках при виде очередных скидок на распродажах, решать их псевдо-проблемы. Но тут я получил возможность сделать нечто большее. Поймите, мир погряз в хаосе, и глупо надеяться, что человечество возьмется решать эту задачу. Потому, что человечеству в настоящее время вообще ни до чего нет дела. Единственный выход – пытаться найти единомышленников, и решать проблему собственными силами. С поисками людей мне помог Иммель. Вскоре нас уже было девять.
- Что конкретно вы делали?
- Мы практиковали тантру, медитацию, использовали холотропные методики. Нашей задачей было расширить разум так, чтоб и в бессознательном было сознание. Это стало бы первым шагом в просветлении всего окружающего. Представьте, если и камни, и воздух, и небо будут обладать разумом?
- Расскажите о ваших встречах.
- Мы встречались три дня в неделю: в понедельник, в четверг и в субботу. И так в течении трех лет. А потом ко мне пришел Иммель, и сказал, что у ребят начались проблемы. Я вспомнил о Хаймере. И страх, что до этого таился где-то в недрах, схватил меня жесткими щупальцами. Я распорядился прекратить собрания, и это стало фатальным решениям. Я просто бросил своих друзей сходить с ума поодиночке. Кто знает, возможно, был шанс что-то исправить, изменить. Но я его упустил, и получилось так, как получилось. Но мы, ведь, всё делали правильно. Мы всё делали правильно! Почему так получилось, почему?! – Сандовский поднял с полу чашку и запустил её в стену – фарфоровые осколки разлетелись в стороны. Аналитик сел в кресло и крепко сжал голову руками. Послышался тихий стон.
Федор подошел к Давлару.
- Теперь всё хорошо, господин Сандовский, - голос старика звучал с придыханием. – Нам пора идти, но я с вами не прощаюсь, а говорю «До встречи». До встречи, господин Сандовский, до встречи…
Следователь направился к выходу. Аггер, растерянный, удивленный, пораженный происходящим, последовал за ним. Давлар остался один наедине со своими мыслями.
По правую сторону мелькала преграда тополей. Высокие деревянные шпили стремились ввысь. Как средневековые кирасиры, сжимающие латными рукавицами фламберги, они охраняли проходящих мимо путников. Их серые ветви раскачивались в такт дуновению ветра. Величественные гиганты дышали. В короткие мгновения, между вдохом и выдохом, когда дыхание замирает на секунду, мысли останавливаются, прекращают свое движение. И это – легкий миг спокойствия. Но он настолько краток, что теряется в шумихе человеческих жизней.
Скоро из-за холмов покажется кайма красного светила. Она прогонит холод, прогонит тьму и запустит вечный двигатель ещё на день. Потом настанет ночь, что скроет одеялом мир от любопытных глаз. Дни сменяют друг друга, сливаясь в бесконечную петлю. Солнце мчит по орбите, стремится вдаль, но никак не может вырваться из этого круга. Вырваться, чтоб передать эстафету жизни тому, другому. И только дерзновение что-то изменить достойно быть.
Федор молча смотрел в окно, следил, как деревянные солдаты сливаются в единую гвардию. Аггер вел машину. «Мустанг» катил пустой дорогой, и только шум колес нарушал тишину. И это хорошо. Ведь может настать тот день, когда хлопнешь в ладоши, но никакого звука не услышишь – он навсегда останется в прошлом.
- Федя, - обратился Аггер. – Я только одного не смог понять. Что это за «Пятничное послание»?
Федор поднял седую голову. Глаза его были блеклы и пусты.
- Около пятидесяти лет назад в Национальную Исследовательскую Академию пришло письмо. В нем говорилось о распаде вселенной на блуждающие элементы с ростом энтропии. И если человечество не примет меры по превращению хаоса в космос – нас ждет забвение.
- И какая же была реакция на это «предупреждение»?
- Через пятнадцать лет к письму вернулись. Чем вызвано это решение – мне не известно. Но тогда правительство запустило научную программу по изучению хаоса. Инструментом хаоса – структуры обладающей минимальной упорядоченность, стал разум – высшая форма упорядоченности.
- Дай-ка угадаю, - Аггер почесал подбородок. – Вся затея с треском провалилась?
- Да. Ученые, кроме головной боли, ничего не получили. Все попытки внедрить сознание в неорганическую форму заканчивались неудачей. Программу закрыли, её место занял новый проект – «Особый отдел»; расследование и изучение проявлений нерегистрируемых феноменов.
Аггер кивнул, показывая то, что теперь ему всё понятно. А потом, так, невзначай, спросил.
- А кто написал-то это «Пятничное послание»?
Старик откинул спинку сиденья, прилег – дорога предстояла быть долгой.
- Некий Грифтельгрумм. Выяснить, кто он так и не удалось.
«Мустанг» мчал домой. За спиной оставался Анчар. Серый туман скрывал его пороки ватным маревом. Вымытая дождем дорога блестела. Цветные оттенки молчаливого свечения акварельных красок вибрировали частицами кристальной мелодии.