Под ногами рыпело - снежная корка неохотно поддавалась натиску лыж. Перекошенные телеграфные столбы подпирали заиндевелые лохмотья облаков, в просветах меж которыми нервным оскалом таращилась луна.
Холодно. Так холодно, Стасу еще никогда не было. Пальцы костенели в рукавицах, он боялся, что они примерзнут к лыжным палкам и их придется отдирать с мясом. Мороз, не стесняясь, забирался под маскхалат, стеганый полушубок, гимнастерку, исподнее, и студеными лапами мял нутро, заставляя вздрагивать и обмирать от каждого прикосновения.
Рука впередиидущего комроты на миг взметнулась вверх. Остановиться. Следы автомобильных шин уходили сторону маячащего чуть левее подлеска.
Придется снимать лыжи и дальше ползком. От мысли, что надо ползти по насту, Стаса передернуло.
Стволы деревьев пронизывали пространство над головой артериями голых ветвей, пряча отряд от, и без того скудного, лунного света. Автомат на и спине то и дело сползал вбок, приходилось останавливаться и поправлять. Гортанные, ломаные фразы чужого языка раздавались все громче и явственнее, наполняя нетерпением и прогоняя холод.
Автомат на спине только замедлял, но без него никак, а руки сейчас нужны, чтобы ползти. Левой-правой, левой-правой.
Лес расступился, расплескиваясь поляной и уходящей к дороге просекой. Сгрудившиеся в кучу грузовики сливались в одно, чернильного цвета, ископаемое чудовище неясных форм. По птичьи переваливаясь, вокруг сновали угловатые фигуры. Урчали незаглушенные двигатели, мерцали рубиновым огоньки сигарет, доносились негромкие обрывки речи.
У Стаса от напряжения сводило скулы. «Ну же, ну!» - пульсировало в голове. Сзади с тихим шорохом подтягивались остальные из отряда, прячась за деревьями, занимая позиции для стрельбы. Все знали, что делать, оставалось лишь дождаться сигнала. Автомат наконец-то перекочевал со спины в руки. Стас зубами содрал рукавицы: какой холод! - никакого холода и в помине. Зрачок прицела на перфорированном дуле уперся в одну из «птиц». Палец лег на спусковую скобу, дрожа, точно цепной пес, учуявший чужого и разве что не гавкая. Спокойно, ждать. Ожидание - невыносимая штука. На секунду - на час - на вечность - все вокруг замерло, затихло, укуталось вуалью немоты.
Лишь палец на крючке дрожал… И разве что не гавкал.
Винтовочный выстрел - сухой, точно кашель астматика. Одна из фигур, вскинув руки, упала и пузырь безмолвия лопнул - изрешетился очередями, посекся осколками. Часть «птиц» смело сразу же, остальные заметались, заполошно вжимаясь в снег, заогрызались в ответ, но как-то вяло, без должного напора. Застрекотавший было пулемет умолк, стрелок уткнулся лицом в казенник, разметав, точно крылья, полы шинели. Багровым нарывом взрыва лопнул один из грузовиков - поляна вспыхнула негативом и тут же захлебнулась гротескными тенями и багряными отблесками. Истошно орущий факел нырнул из кабины в сугроб. Сладко запахло паленым.
Стас бежал вперед, стреляя от бедра, надсаживая легкие громогласным «Ура!». На ходу сменил опустевший диск уже короткими очередями, прицельно: «Тебе! И тебе! И тебе тоже!».
Нога предательски перецепилась через труп в дымящейся вермахтовской шинели, и Стас плашмя рухнул заземлю. Руки, вместо чтобы нащупать опору, канули в пустоту.
Яму только-только начали засыпать. Голые - как, на таком морозе?! - тела лежали вперемешку, чуть присыпанные мерзлой глиной. В свете пожара мерцали изможденные лица, провалы раскрытых ртов, глазниц, торчащие под противоестественными углами конечности. Их не расстреливали, может, из-за нехватки патронов, а может в силу национальной бережливости, «птицы» не тратили патроны. Ставили на колени и ударами прикладов дробили затылочные кости.
Стас забыл, что надо дышать. А, может, не забыл, может испугался это сделать. Тела навалили почти вровень с краями и у него мелькнула мысль, почти кощунственная, что дыхни только и этим теплом отогреешь мертвую кожу, уже начавшую покрываться кристалликами льда. Отогреешь, пустишь жизнь обратно, почти насильно туда, где ей уже нет места.
Затихла какофония перестрелки. Трещал оплавленный металл, рыпел под ногами снег, раздавались короткие приказы комроты. Кто-то протяжно стонал, кто-то на плохом дребезжащем русском умолял: «Найн! Найн! Капитулирен! Сдаваться! Мы есть Сдаваться!».
В ответ лишь винтовочный выстрел - сухой, точно кашель астматика.