[B][CENTER]Интерлюдия 3
Многоликий
Дик любил бывать в Зале Мудрости. Здесь, среди колонн из синего, без единой прожилки, мрамора даже воздух сочился знаниями. Пахло, правда, не страницами из воловьей кожи, а ладаном и маслом, использующимся для светильников.
– Сегодня я хочу рассказать вам о вере, – обратился к своим ученикам Иноккий. – Она бывает разной. Люди могут верить в свои силы, в то, что сражаются за правое дело. Кто-то может верить в сказания или же тому, что написано в древней рукописи. И часто вера одних вступает в конфронтацию с верой других. Разгораются войны. Знайте же, дети мои – самая беспощадная из них – война за веру.
Иноккий покинул кафедру и подошел к огромному цветному витражу. Отраженные лучи солнца заиграли на обшитой золотом плаще-моццетте, и ветхий старец, до этого едва держащийся на ногах, превратился в сошедшего с небес святого. Первый после богов указал жезлом на изображение, под которым он встал.
– Альберто, назови мне этого человека.
Альберто, принц Аргестийский, наследник династии Пэлли больше походил на девушку. У молодого человека были глубоко посаженые, зеленые глаза и пухлые губы. Священные Земли оказались холодны для изнеженного южанина и его идеальное лицо постоянно обезображивали маленькие прыщи. Принц пользовался мазью, которая сильно сушило кожу. Видимо, сегодня он нанес очень толстый слой на губы и постоянно их облизывал.
– Вы указываете на Клемента Пятого, Миротворца, учитель, – Альберто облизал губы и замер в ожидании.
Дик поднялся на носки. Он был самым маленьким из учеников Наставника королей. Постоянно оказывался за спинами старших и потому более рослых мальчишек.
С больших витражей на него взирали отцы церкви. Клемент, в небесно-голубых доспехах и крыльями за спиной, опирался на громадный двуручник; блуждал взглядом по залу, выискивая в присутствующих слабину. Дик никому не хотел признаваться, но он почти боялся изображенного художником святого. Седые, длинные до плеч волосы Клемента обрамляли аскетичное лицо и только глаза пылали уверенностью.
– Миротворец жил в далекие времена. Времена смут и Столетней войны. Он прославился как великий воин и никогда не избегал поединка, – продолжил Иноккий. Тогда отцы церкви мало походили на нынешних священников. Суровые времена требовали суровых мужей. Неоднократно Клемент сходился в бою один на один с неверным, проверяя крепость чужих доспехов и своей веры. И последняя всегда оказывалась крепче любого металла.
Дик смотрел на святого, округлив голубые глаза. Клемента изобразили самым высоким из архигэллиотов. Широкоплечий, он мог обхватить всех архигэллиотов, делящих с ним один витраж. Мальчик не сомневался, что Клемент при желании мог голыми руками задушить любого неверного, или же разорвать пасть падальщику. Он попытался прошмыгнуть в первый ряд, но Кэн, сын лорда Долнлэнда пинком отбросил его назад и показал кулак.
– Ответь мне, Альберто, почему вера помогла Клементу выдержать все уготованные судьбой испытания? – спросил архигэллиот.
– Он верил в богов, – южанин облизнул губы и поспешно добавил. – Он верил в то, что Гэллос направит меч во врага, а Аллана отклонит летящее копье.
– Люди испокон веков поклонялись разным богам, – ответил ему архигэллиот. – Норды верят в ледяных богов – Стужу и Мороз. На западе так до конца и не искоренили культистов Немого бога, а желтоглазые в Дальноводье утверждают, что их предки покорили ветер и сделали его своим божеством. Бог в рабских кандалах. Каково, а?
Иноккий улыбнулся опешившим ученикам. Никто не ожидал от Солнцеликого таких слов.
– Но ведь их вера ложная, – сказал Альберто.
– Известно ли вам, ваши высочества, что в Восточном халифате нас тоже зовут неверными? Тамошние священники утверждают, что нет истинного бога, кроме Прародителя и называют себя его пророками. Сколько людей, столько и мнений. Клемент знал это, но все равно вел за собой армии, называя халифов и их людей неверными и отбившимися от стада овцами. Может, он был просто жадным до крови и убийства безумцем?
Альберто открыл рот, но так и не нашелся с ответом. Наследник Аргестии еще раз облизал губы и с затаенной мольбой посмотрел на лик святого Клемента. Миротворец и не думал подсказывать верный ответ.
– Есть среди вас истинно верующие, знающие правильный ответ на мой вопрос?
Теперь уже большинство наследников царств Священной империи разглядывало мозаику из цветного стекла. День выдался особенно солнечным и картины казались почти живыми. Великаны на них сверкали серебром, золотом и самоцветами. Одни держали мечи, другие свитки, третьи осеняли зрителей святыми знаками. Такие разные, они имели одну общую черту.
– Клемент побеждал, потому что знал правду.
Дик прикусил язык, но было уже поздно. Мальчишки теперь смотрели на него, самого младшего из них. Особенно недовольными казались Альберто и Кэн.
– Объясни, сын мой, – покровительственно сказал Иноккий. – Расскажи мне и твоим друзьям, что открыли тебе боги.
– Вера Миротворца была крепкой, потому что он не только верил. Он знал, что в мире есть только два настоящих божества. И имя им Гэллос и Аллана. То, что для него они – боги так же верно, как и то что солнце садится на западе и встает на востоке.
Дик набрался храбрости и подошел к архигэллиоту. Клемент пристально следил за ним и Дику казалось, что огромный меч начинает подниматься. Мальчик невероятным усилием воли унял дрожь в руке, когда указывал на сияющий шар, покоящийся в левой руке святого.
– У Клемента было то, чего нет ни у кого из неверных. Яблоко империи.
Иноккий улыбнулся ему и погладил по голове. В этот момент Дику показалось, что Клемент не так уж и страшен. Ведь он был архигэллиотом, а они никогда не обижают истинно верующих.
– Жизнь бывает строга к нам, – обратился к своим ученикам Иноккий. – Трудности, злоключения, беды выбивают почву из-под ног. Слабые духом гибнут. Стойкие в вере выживают. – Архигэллиот вернулся к трибуне и вытащил из неприметной ниши державу. Оправленный в янтарь Лепесток Солнца ослепил венценосных особ, залив расплавленным золотом и без того ярко освещенный зал. – Гэллос и Аллана существуют и вот тому доказательство. Кусочек солнца, отколовшийся после исполнения последнего желания. Запомните мои слова, дети. Вера способна творить чудеса. А истинно верующие непобедимы.
***
– Кардинал Клодо Де Брюгге был смелым и бесстрашным человеком, истинным слугой церкви, ее воином, ее мечом, ее факелом, освещающим путь во мраке. Как смиренный раб божий, я не могу приказывать, только просить. Неужели его имя недостойно быть высеченным в зале Славы? Ваши преосвященства, молю вас о последней милости, о дани уважения перед тем, кто не щадя себя отдал жизнь во служение богам.
Иноккий бережно свернул пергамент с донесением. Официальное подтверждение прибыло только вчера. Половина высшего клира сейчас отсутствовала, и участие в решении о причислении Клодо де Брюгге к лику святых принимали только пятеро из десяти кардиналов.
Шэддоу наблюдал за советом издалека. Глава белых инквизиторов аккуратно счищал цедру с апельсина. Сок брызгал на пальцы, марая каплями мраморный пол.
В другое время он слизал бы их, так как имел такую отвратную привычку, но не сейчас. Руки, сапоги, камзол покрывала густая дорожная пыль. От дверей к нему тянулась цепочка четких следов, но никто не посмел бы сказать пару ласковых о нарушении этикета и неприличном виде. Шэддоу хорошо запоминал людей. И никогда не медлил с отплатой.
Кардиналы долго перешептывались и, наконец, выразили общее мнение о том, что такой серьезный вопрос следует обсудить всем клиром. Тогда Иноккий предложил огласить недельный траур по усопшему и заявил, что будет поститься месяц, оплакивая безвременно почившего кардинала.
Клир пообещал присоединиться к нему. На том и закончили.
Шэддоу обладал поразительной проницательностью. Смотря человеку в лицо, он с легкостью понимал, что у того на уме. Белый инквизитор читал кардиналов как открытую книгу. Страх, скрытая похоть, чревоугодие, затаенное счастье, гнев. Ни жалости, ни покаяния.
Эти люди не будут оплакивать Клодо де Брюгге. Некоторые даже порадуются его смерти. Он был моложе их. Считал себя самым одаренным. Шэддоу знал, что кардинал был глупцом. Юным наивным глупцом с большими связями.
Из-за Клодо он ни свет, ни заря поехал в Борейю. Хотел узнать, почему молодой кардинал вдруг решил поохотиться вместе с королем северян, хотя до этого не проявлял интереса к сокольничей забаве. Он хотел выяснить, почему умелый наездник вдруг не справился с норовистой лошадью и размозжил себе голову о камень. И наконец, Шэддоу желал понять, почему ему вместо трупа отдали кучку золы.
Тело сожгли по давней борейской традиции, так сказал Глендайк. Ложь. Шэддоу прочитал короля так же легко, как и кардиналов. Он мог поставить свой магический дар на то, что король замешан в его убийстве. Или же сам убил Клодо. Борейцы все еще варвары в глубине души. Такие же, как и норды, только пахнут немного получше.
Апельсин оказался кислым. Во рту скопилась слюна. Он любил только сладкие плоды. В другое время глава инквизиции выплюнул бы мякоть, но не здесь. Не сейчас, когда клир косится на него.
Он хорошо понимал эти взгляды. Зависть, черная всепоглощающая зависть и бессилие. Что либо сделать с ним мог только архигэллиот. Инквизитор знал, что не проживет и дня, окажись в немилости у Солнцеликого. Но также он понимал, что как никто другой делает все возможное для святого престола и того, кто на нем сидит. Иноккий не прогонит верного пса.
Совещание подошло к концу. Кардиналы один за другим вышли через массивные, инкрустированные топазами, двери. На одной створке мастер выложил солнце из желтых самоцветов. На другой был изображен месяц, окаймленный голубыми камнями. Это негласное послание означало, что архигэллиот готов выслушать любого верного церкви и днем и ночью. Конечно, если такой человек прорвется через стражу.
Иннокий тяжело поднялся с золотого трона и, кряхтя, двинулся к противоположной двери, скрытой за тяжелым занавесом с вышитым в центре гербом церкви, мужчиной и женщиной, обнимающими восходящее, полыхающее золотом и багрянцем солнце.
Шэддоу нехотя доел ломтик, оставив большую часть плода на подоконнике, и присоединился к Солнцеликому.
Они прошли вдоль узкого коридора, пропустив два проема и войдя в третий. Там оказался каменный пандус, ведущий в густую, чернильную тьму. Шэддоу взял из крепления факел, и начал спускаться, освещая путь.
Он мог бы соткать светильник, но архигэллиот не любил магии. Говорили что тому виной его собственная бездарность в этом ремесле. Власть имущие ужасно чувствительны к своим недостаткам.
– Что открыли тебе боги, сын мой? – степенно спросил архигэллиот.
Вопрос холодным лезвием скользнул по спине. Обычно он обращался к нему по имени. Значило ли это, что Шэддоу теперь в немилости? Если так, скорее всего уже на следующий день у белых инквизиторов появится новый глава.
Хотя, будь дело так плохо, Иноккий говорил бы с ним перед кардиналами, восседая на своем золотом троне, а не здесь, на полпути в казематы церкви. К тому же в рукаве Шэддоу всегда имелся козырь. Белый инквизитор никогда не рискнул бы вернуться пред очи наставнику королей с пустыми руками. Он знал, что Иноккий питает к ним слабость.
– Простите, ибо я грешен, – медленно начал Шэддоу. – Я прогневил Гэллоса, хотя и не могу вспомнить чем. Он не захотел развеять облака и указать виновного в смерти кардинала.
Иноккий осенил инквизитора святым знаком.
– Все мы грешны перед богами. Кто-то больше, кто-то меньше. Но если уж среди церковников есть порченое семя, действительно настали тревожные времена. Грустно лицезреть как всемогущие инквизиторы, опора и гордость церкви, опускают руки и просят о помиловании вместо того чтобы продолжать расследование. Гэллос милостив, Шэддоу, он может простить любой грех, если виновный искренне раскаивается. Я же прощаю далеко не все.
– Ваше святейшество?
Каменный пол винтовой лестницы был сух и начисто вычищен. Раньше Шэддоу ни за что не поверил бы, что тюрьма может быть настолько чистой. Это место всегда представлялось сырым, полным болезней, вшей и крыс. В камерах всегда начисто убирались, тщательно стирали красные пятна, оставленные после предыдущих обитателей. Толстые стены поглощали крики и стоны. Шэддоу точно не знал, на сколько уровней тянутся казематы. Раньше еретиков хватало, и корзина под плахой никогда не бывала пустой. Сейчас многие камеры пустовали, раз в неделю их мыли, стелили свежую солому, потакая застарелой привычке.
Они достигли верхнего яруса. Шэддоу пошел вперед, считая про себя находящиеся по левую руку двери и думая, где еще мог совершить ошибку. Мог ли он подвергнуться поклепу? Вполне. Инквизитор знал, что находится в особой немилости у кардиналов Сергестио и Севиллы. Могли они подкупить одного из его собратьев? Нет, в мире не сыщется такого количества золота. Его люди знали – Шэддоу всегда прочтет, что у них на уме и очень хорошо понимали, что он с ними может сделать.
– Коэншир, Шэддоу. Почему я узнаю о таком важном событии не от тебя? Почему архиалланесса знает о том, что творится в мире больше, чем моя ищейка? Может, дать сожрать тебя кардинальским псам и передать должность ей? В отличие от тебя, у Стэфании к шпионажу талант.
– Коэншир? – Шэддоу усиленно копался в памяти. Мелкое княжество в Землях Тринадцати, владения сира Гарольда Коэна, Седобородого. Славится мастерами по дереву и тканям. Тихая заводь и сельская глушь. – За последнее полугодие оттуда почти не поступало вестей. Ваше Святейшество имеет ввиду казнь пяти ведьм в позапрошлом году? Девушки виновны, их поймали на волшбе.
– Значит, инквизиция действительно не знала, – рассмеялся архигэллиот. – В ваших рядах не зреет заговор, потому что вы идиоты. Вам дали по носу, Шэддоу, а вы даже не отреагировали.
Глава инквизиторов терпеливо ожидал пояснений. Наконец Иноккий продолжил:
– Две недели назад в деревеньке под названием Бельвекен свершилось чудо. Самое настоящее, одно из тех, что описываются в Книге Таинств. Один молодой человек убил тварей из преисподней голыми руками. Не инквизитор, не ведьмак – так говорят очевидцы. Просто взял и прихлопнул, словно перед ним стояли не чудовища, а мухи или комары. Знаешь, дитя мое, кто это?
– Святой?
Шэддоу остановился перед десятой дверью. Постучал. Засов гладко отъехал в сторону. Даже за такой мелочью как петли здесь следили так же тщательно, как и за мощами.
– Где твоя вера, инквизитор, – вздохнул Иноккий. – Не просто святой, этот молодой человек спасение святого престола, мессия, посланный нам во спасение. Он – дитя Потерянного Семени.
Самым страшным в словах Иноккия был тон, которым они сказаны. Твердый, серьезный, полный благоговения. Внезапно Шэддоу понял, почему архигэллиот был для него самым опасным человеком в мире. Не из-за власти, нет. Глава инквизиции не мог его прочесть, сколько бы ни пытался. За одной маской оказывалась следующая, еще более правдоподобная, а за ней еще одна. Иногда ему казалось, что архигэллиот самый набожный человек из всех живущих.
В камере витал запах пота и крови. Посреди комнаты сидел дрожащий человек, почти старик, но не такой ветхий как Иноккий. Он нервно поглядывал на них и лишь изредка на своего ката, копошащегося в пыточных инструментах. Тот раскладывал ланцеты, распорки, лезвия так буднично, будто был выставлявшим товары торговцем.
– Сын мой, – обратился архигэллиот к узнику. – Известно ли тебе, за что именно ты здесь находишься.
– Я не знаю, святой отец, – прошептал старик. – Я всего лишь сапожник и не сделал ничего плохого церкви.
– Обычно ко мне так не обращаются, – грустно произнес Иноккий и указал на вышитую золотой нитью эмблему архигэллиота.
Он подобрал полы мантии, открыв взору ярко-красные кожаные туфли. Разулся, показывая покрытые кровавыми мозолями ноги.
Заплывшие от побоев глаза сапожника открылись в изумлении. Он попытался бухнуться на колени, но стягивающая тело веревка не дала этому произойти.
– Простите старика, Ваше Святейшество. Мне дали крайние сроки и сказали только примерную мерку. Моя жена готовилась разродиться, и я не досыпал ночами. Если бы я знал.. если бы я знал…
Сапожник заскулил, сопли хлынули на подбородок, затем на рубаху. Шэддоу скривился. Грустно видеть взрослого человека в таком состоянии. Хотя не исключено, что сам он выглядел бы в подобной ситуации еще менее приглядно.
Иноккий гладил сапожника по седой голове, утирал лицо платком, чья стоимость превышала годовой доход семьи из трех человек.
– Скажи мне, Шэддоу, зачем мне держать при себе такого бесполезного человека как ты?
Шэддоу понял, что настал черед для козыря в рукаве.
– Потому что я таким не являюсь, Ваше Преосвященство. Я опытен, я сильнее любого из инквизиторов. И иногда мне улыбается удача, – он позволил себе скромную улыбку.
– М-м?
– Вы были правы, подозревая заговор.
– Заговоры вершатся всегда, – усмехнулся архигэллиот и опустился перед заключенным на колени, взглянул тому в лицо. – Без заговоров не существовало бы ни великих людей, ни их королевств, ни священных империй.
– Но и с ними они рушатся также легко, как карточный домик, если на него дунуть.
– Хм-м, и все же ты кое-что нашел в Борейе.
– Только слух, но произнесли его верные престолу уста. Они сказали, что существует заговор против вас, Ваше Святейшество. Заговор перчаток.
– Успокойся, дитя, боги милостивы к раскаявшимся, – сказал Иноккий. Пленник шмыгнул носом и робко улыбнулся. – Перчатки, Шэддоу?
– Перчатки, Ваше Святейшество. Восемь перчаток, снятых с восьми разных рук и еще одна, меховая, с защитными железными кольцами. Такие носят северяне. Такие до недавнего времени носил Глендайк, король Борейи. И я имею все основания полагать, что остальные перчатки, подтверждающие участие в заговоре, принадлежат не менее важным особам.
Архигэллиот не спешил с ответом. Он целиком сосредоточился на узнике. Взял за руку, поднес ближе к подслеповатым глазам.
– Грубая кожа, ладони бугристые, кругом мозоли, словно холмы и предгорья. Ты трудишься с детства. Верно, сын мой?
Сапожник усердно закивал. Глаза пожилого узника слезились. Он перестал дрожать и смотрел только на архигэллиота. Иноккий чуть сжал его руку, и сапожник ответил крепким рукопожатием.
Кат, наконец, определился с инструментом. Серп, острый как клинок святого, отразился в пламени редких свеч. Мужчина поправил маску, плотно прилегающую к лицу, и встал позади пленника.
– Ты хороший человек. Работящий. Когда я одел сшитые тобой сапоги, то понял – боги испытывают мою веру. Вот почему я до сих пор хожу в них. Я чист пред Гэллосом и Алланой и готов до конца жизни испытывать лишения, ибо знаю – если выдержу то, что уготовано судьбой, мне воздастся стократно.
– Боги говорят с нами, сын мой, – продолжил архигэллиот. – Только не все могут их услышать. У нас есть шанс предстать перед ними после смерти, и только самые смиренные и верные им удостоятся такой чести. Скажи мне, сапожник, готов ли ты к испытаниям Гэллоса и Алланы?
– Да, да ваше Святейшество! – сказал пленник. – Я верю в богов, я верен церкви. Я готов пройти испытание!
– Хорошо, – ответил Иноккий и посмотрел на Шэддоу. – Потому что люди далеко не так добры к тем, кто оступается. Люди не боги, они редко даруют второй шанс. Запомни это. Запомни хорошенько.
Иноккий зашептал молитву. Это был знак палачу. Один взмах клинком и сапожник лишился рук.
Мало кто мог за один раз отрубить две кисти. Этот парень мастер, отметил про себя Шэддоу. Такие становятся идеальными солдатами. Ни страха, ни упреков, и всегда тонкая работа. Вот только обычная служба не для них. Нет. Таким людям всегда необходимо нечто большее, чем война. Они хотят стабильности, чтобы не затупить талант.
Архигэллиот умел выбирать людей и наставлять на путь истинный. Шэддоу испытал это на себе.
Когда они вышли, глава инквизиции подал Солнцеликому батистовый платок. Иноккий вытер испачканные кровью руки и лицо. Посмотрел на безнадежно испорченные одежды и печально вздохнул.
– Мне нужны имена, Шэддоу. Все девять. Не важно, как их добудешь, не важно какой ценой. Я хочу знать, насколько большое гнездо сотворил змей.
– Сейчас же займусь этим, ваше Святейшество. Есть сведения, что на собрании Круглого Стола будет поднят волнующий нас вопрос. Я лично…
– Ты займешься другим, – отрезал архигэллиот. Они поднимались по лестнице. Глава церкви трясущейся рукой цеплялся за локоть Шэддоу. Каждый новый шаг давался ему тяжело. Солнцеликий часто дышал и останавливался перевести дух. – Бери мой корабль. Отправишься в земли Гарольда Седобородого. Найди этого человека, Потерянное семя. Дело очень важное, Шэддоу. Мы не можем позволить себе ошибиться. Боги милосердны. Люди – нет.
– Да, Ваше Святейшество.
Они зашли в покои Иноккия через тайный ход. Шэддоу помог старику снять испачканные одежды и усадил в кресло. Архигэллиот почти сразу начал клевать носом.
В дверь постучали. Шэддоу открыл дверь и увидел Кальвино, мастера-бальзамировщика.
– Солнцеликий сейчас не может вас принять, зайдите завтра.
– Но дело касается нового заказа… Я должен знать, на какие сроки могу рассчитывать, – пробасил бальзамировщик. – Какого цвета лак использовать, какую форму придать конечностям. Руки, они та же глина – из них можно сотворить шедевр. А завтра… Завтра товар испортится. Нет, господин, мне нужно многое уточнить!
– Удивите его, мастер Кальвино. Только сделайте работу качественно, архигэллиот не любит, когда его разочаровывают.
Мастер Кальвино пробовал возражать, но вскоре сдался. Он знал, что спорить с такими людьми, как Шэддоу опасно.
Глава инквизиции тихо затворил дверь. Он знал, почему Иноккий показал ему кровавую сцену с беднягой сапожником. Трон под ним качался, в такие времена нужны надежные люди и жесткие меры. Если он не выполнит приказ, не доставит нужного ему человека, архигэллиот украсит кистями инквизитора свою частную коллекцию.
Он отчалит сегодня. Только перекусит апельсиновым пирогом. Верный пес служит лучше, если ему бросить кость.
***
Петручо проснулся от звона бубенцов. Пять медных глашатаев перерезали горло сну, выбросили убаюканное сознание в огромный серый мир без красок.
Он наскоро оделся, начал вслепую искать тапки. Колокольчики надрывались. Они звали, требовали, кричали. Господин хотел его видеть. Немедленно.
Петручо прошлепал в коридор босяком, зябко ежась от прикосновений ледяных каменных плит. Юноша почесал копну густых волос и раскрыл рот в зевке.
Что ему снилось? Мария. Ему всегда виделась Мария. Ее светлые волосы, ее глаза цвета аметиста. Он уже не помнил черты лица, только ее смех иногда слышался в грезах. Задорный, веселый, игривый.
Юноша свернул за угол и чуть не стукнулся лбом о статую. Осенил себя святым знаком.
Сколько ему тогда было? Лет восемь, может меньше. Ей больше. Ненамного, но все же. Тогда он еще не понимал, что чувствует, но догадывался. Если бы он мог вернуть прошлое не только во сне… Как же много накопилось слов, а сказать уже некому.
Кто-то тонко пискнул. Звук донесся со стороны центральной лестницы. Петручо затаил дыхание.
– Отпусти меня!
– Ты забыл волшебное слово, малек, – шикнули в темноте. – Проси прощения… Ух!, Ах ты стервец! Кэн, держи его крепче. Кусаться вздумал?! Сейчас получишь по первое число!
Еще до того как осознал, что делает, Петручо прикрикнул:
– Ваши высочества, а не полагается ли вам сейчас набираться сил перед дневными лекциями? Не ждет ли вас теплая постель и девятый сон?
Он не ошибся. Малыша звали Ричардом. Ему заломил руки Кэн, сын лорда Эшли Долнлэндского. А раздавал тумаки Альберто, принц Аргестийский. Мальчик пытался вырваться, но и не думал просить прощения. Он только тихо сопел, получая очередной тычок в бок.
– Чего тебе, служка, – шикнул Альберто. Принц ощупывал укушенную руку. – Иди себе куда шел. У нас с принцем Делийским серьезный разговор.
– И вы трое с удовольствием передадите, о чем шла речь, самому архигэллиоту, – медленно, с расстановкой, сказал Петручо. Сон как рукой сняло. Он забыл, что стоит в одной сорочке и не производит ровным счетом никакого грозного эффекта. Но это и не требовалось. Солнцеликий не тот человек, чьим именем можно пренебречь. – Так как, мне стоит доложить ему о вашей беседе, или же вы трое случайно столкнулись на лестнице? Скажем, когда хотели справить малую нужду в саду?
Альберто досадно поморщился. Петручо грубил, но делал это грамотно. Принц посмотрел на подельника и покачал головой. Кэн отпустил мальчика. Дик шмыгнул носом и потер ушибленные места. Мальчик стал возле Петручо и угрюмо смотрел на своих обидчиков.
Служка ободряюще похлопал мальчика по плечу и пожелал спокойной ночи. Сегодня его уже не тронут. Но отстанут ли? Петручо знал, что нет.
Когда он повернулся к принцам спиной, Альберто поцокал языком и с придыханием сказал:
– Хорошенько ублажи старичка, служка. Он ведь так любит своих мальчиков… Во всех местах.
Альберто и Кэн заулюлюкали и запели вслед Петручо похабные песенки.
Он стиснул зубы. Слова не ранят. Это только ветер. Непослушный воздух вырывался из человеческого рта.
Архигэллиота оскопили в детстве, чтобы уберечь голос молодого хориста от огрубения. В Обители никто не смел шутить про главу церкви. По крайней мере, прилюдно. Но Петручо знал – толки ведутся постоянно. И с каждым разом архигэллиоту приписывали все более тяжкие грехи.
Вначале он пробовал обелить его имя, говорил о доброте и святости Иноккия, но никто не верил.
Петручо забрали из дому в непогожий день. Была гроза и шел ливень. Он так и не попрощался с Марией. А потом была пышущая жаром комната и раскаленный добела инструмент.
Всем наплевать, что Солнцеликий спас юношу от того, чего не смог избежать сам. Но только не Петручо.
Юноша отворил инкрустированную золотом дверь. Кое-как зажег свечу впотьмах. Иноккий, весь в поту, с очень бледным, словно у покойника лицом, сжался на кровати и массировал грудь.
– Мой мальчик, ты так долго шел ко мне, – прошептал старик. – Они опять снились мне. Клещи, залитые темной кровью. И запах, боги, я словно опять очутился там, на столе, привязанный и беззащитный. Клещи терзали плоть, смердело горелым мясом. Сердце, как оно колотится…
Петручо присел на край кровати и помассировал грудь старику.
– Успокойтесь, это сон, только сон.
Архигэллиот застонал и схватил его за руку.
– Я спас тебя, мой мальчик. Хотя мог и не делать этого. Мир порочен, скверна среди нас. Только самые достойные воспротивятся ей. Стань таким человеком. Стань таким же справедливым, как я. Стань лучше, чем я. Обещай мне.
– Я обещаю, – сказал Петручо.
Иноккий до боли сжал его руку. Колючие глаза архигэллиота буравили насквозь. Но Петручо не испытывал страха. Он верил, что старик не способен причинить ему зло. Поэтому он не отвел взгляд, и продолжал массировать грудь, пытаясь унять сердечную боль.
– Хорошо, – казалось, Иноккий убедился в том, что слова проникли в душу юноши и немного успокоился. – А теперь расскажи мне притчу из Книги Таинств.
– Какую, Ваше святейшество?
– Не важно. Главное, чтобы она была о достойном человеке. Таком же, как и мы с тобой.