[Диана]

продолжаю свой путь к лаврам Льва Толстого

Скрытый текст - продолжение повести "Дальняя дорога":

IV Олег
Не хочу помнить о том, что было, и что бывает со мной теперь так часто.
Надо бы рассказать вам, кто я, но это, на самом деле, совсршенно не суть... Не все ли равно? Я есть я, просто я. Просто я прохожу эту улицу до конца, от первого столба до последнего. И каждый раз они все, эьти существа, издеваются надо мной, никакого секса или насилия – они просто издеваются надо мной, они бьют меня, даже если на теле не остается синяков – бьют, бьют, и Она – всех злее.
Кто такие эти существа? Я не могу описать. Они не страшные, просто они не животные и не люди, они – из других миров. Таких вы не видели в ужастиках, о таких вам не расскажет ни школьный учитель, ни экзорцист, просто я сверхъестественно их боюсь.
Но опять хожу. Я бы никогда не возвращалась оттуда, и это не потому, что мне нравится то, что они творят надо мой.
Лежа на холодном бетоне ступенек пятиэтажки, я думала, что уже умерла. Жмурилась так отчаянно, хотела проснуться.
А потом открыла глаза и оказалось, что я уже не лежу, а...
Олег. Тот день был месяцем без него – а теперь это было уже 30 апреля, лучший день моей жизни, когда я еще ничего не знала.
Я любила Олега, а он не любил меня. Ну, как всегда. Он любил мою подругу – может, тоже не слишком, но... Плен «отношений». Я готова была съесть белые пуговицы с его белой рубашки. Я любила его так, что у меня замирало сердце, что его голос был лучшим из всех голосов, каждое его слово было золотом. Видите, я же плачу, это не было просто так.
30 апреля я не могла себе представить, что после школы он уедет в свой родной город Хабаровск, что он бросит меня в одиночестве; мы с ним никогда не разговаривали толком, это только я говорила с ним и мне не требовались его ответы.
30 апреля мы проходили диспансеризацию, а в конце стояли в очереди в гардероб, чтобы забрать свои пальто. Хотя они были уже и не нужны – стало уже тепло, я помню...
30 апреля – это снова сегодня. Я стояла рядом с Олегом, пропустив вперед себя человек пять, просто я хотела быть ему поближе, я даже могла потрогать его ( но он же уехал, этого не может быть, не может...) и Сережка, сирый и бесцветный рядом с моим божеством, стоял и от души ржал над шуткой Олега. У него смешные шутки – хоть я и позабыла многие.
Я ослеплена.
Я взяла пальто со стойки (нет, нет, нет), одна рука двинулась по извилистому пути рукава, другая...
Мое сознание билось внутри моего резинового-упругого тела, не подчиняющегося моим командам, отдаваемым из другого времени. Я хотела притронуться к его щеке и идеально-рыжим волосам, но не делала этого. «Ну же, почему нет, почему ты не сделаешь этого, почему, разве...»
Пальто было мне тесно. Я помню, все дико смеялись – я случайно, в ослеплении олеговой карамельной рыжестью, схватила чужое пальто не глядя... Смешно, да... Я буду плакать до скончания веков.
Мне нужно было так мало. Я же видела его.
Мы шли домой все вместе, солнце било в глаза; нас окатила поливальная машина, мы визжали и смеялись, я рассказывала о фильме «***», а Олег спросил меня:
- Что значит «амбивалентный»?
Мы так много смеемся и щеки все время болят.
Почему я не могу дотронуться до него? Почему?

Час черные существа убивали меня, а я получала взамен один день возвращения в прошлое. Что я делаю? Зачем? Я такая глупая.

***
Институт – Саша думала о нем, делала какие-то планы, но даже самой ей не верилось в то, что есть шанс на их исполнение. Она поступит – да никогда, никогда она не поступит, куда, зачем, ничего не будет, пффф...
Сумка на плече была как-то странно тяжела. Песок.
И вдруг, откуда ни возьмись, появился папа.
Они развелись с матерью еще очень давно, когда Саша вообще не особенно волновалась на этот счет, и ее только успокоили прекратившиеся ссоры каждый вечер. Они совсем не общались, Саша выросла и стала совсем другим человеком, и даже не знала, в каком городе отец живет.
- Привет, Сашка.
Они шли и песок забивался им в обувь.
- Ну что, как планы на будущее?
Саша не удивлялась и сама не могла понять, почему ее ничто не удивляет. В голове – мед и золото. Отец не постарел ни капли, он был таким же, каким она помнила во времена, когда ей было шесть или семь.
- Не знаю, пап. Все ок.
Солнце заливает все на свете, слепит и делает тебя беспомощным в этом солнечном аквариуме.
- Ты несешь что-то тяжелое? Дай я понесу...
Его руки, совершенно чужие, незнакомые, - не более родные чем руки какого-нибудь вонючего мужика, которые виснет у тебя над головой в метро, - они тянулись к ее плечу, и тут...
Саша побежала. Солнце погасло, хоть и не совсем. Песок выворачивался у нее из-под ног, но не с пляжной веселостью, а с вязкостью и зыбкостью ночного кошмара. Он гнался за ней; к плечу, перекошенному и перетянутому сумкой, вмиг отяжелевшей в несколько раз, тянулось все это тепло и холод, тепло разложения, лед земли.
Это больше не была солнечная летняя Москва. Саша бежала и уже знала, что не убежит далеко, она никогда не бегала хорошо, только вдруг

Конец, кстати, уже близок.
Не злитесь на меня за излшнюю ванильную слезливость этой части. Я нечасто злоупотребляю этим делом.