Enjoy the silencе
А девочки худеют ради любви
I Другие герои
Берешь с собой --- и идешь по улице. Это не улица Москвы, Питера или Челябинска, это вообще не улица какого-то города; она похожа на все улицы и не похожа ни на одну. На асфальте лежит журнал, солнечный луч читает его; слышен шум газонокосилки, но никто не стрижет траву у себя во дворе, и ты знаешь это. Так рано, но никакие бродячие собаки не выбегут тебе навстречу и не будут лаять на тебя, а ты не будешь орать и плакать от страха под чьим-то глухим забором. Заборы... Хм. Тут нет заборов, кстати.
Берешь в руки – и идешь, медленно идешь. Это утро, так светло.
Очень тяжело.
Так, ну теперь время рассказать. Если ты пойдешь по дороге и пройдешь ее всю до конца, до тупика с мусорными баками и желтой песчаной ямы, и не выпустишь из рук ---, то... Что случится? Ну, ну? Не знаешь. Никто не знает, ха-ха. Да, такой безумный смешок появляется у всех, кто ходит этой дорогой.
Я уже несколько раз была здесь, а мне до сих пор страшно.
Солнце в глаза; все заплывает слезами.
II Италия
Солнца слишком много; кто бы мог подумать, что будет так тепло и светло, что город будет так удивительно красив, как стареющая красотка при грамотном освещении, что песок будет блестеть, как алмазная пыльца, что будет золото, молоко и жемчуг небес.
Пффф, как много эмоций.
Кто бы мог подумать, что в Москве будет столько солнца.
Саша приехала сюда в первый раз, ей было плевать на стандартную экскурсионную программу, ей было плевать на памятники культуры, архитектуры, истории; она первый раз приехала в другой город одна, ее жизнь сделала поворот, от которого у нее кружилась голова, а теперь еще и недобрая столица была до самых крыш заполнена солнцем, жарой, мороженым и цветастыми платьями. И мама осталась плакать дома одна, а не мучала ее своими темными мыслями, которые все чаще навещали ее с тех пор, как она не поступила в институт.
Пфффф, какая разница.
Саша отвечала так на любой заданный ей вопрос. Особенно маме. А мама теперь думала, что МГУ сломал жизнь ее дочери.
Учиться во Владимире не было смысла, да и время уже было упущено. А мама не могла поверить, что ее дочь никогда не станет математиком. Она хотела этого больше чего-либо. Она обзвонила всех своих знакомых в Москве, чтобы найти хоть какой-то шанс, лазейку, но... Ничего.
Официантка, промоутер, продавец-консультант, сучечка в униформе, которая затащит тебя в социально-опросную мафию, которую все эти властные мужики с волосатыми руками время от времени шлепают по попе, - это была тупая работа, это был тупой город, это была тупая жизнь, не желавшая меняться ни в какую из сторон, и Саша была уверена, что... Она не хотела так жить. Не хотела работать, не хотела замуж, не хотела маму; она ведь даже в школе типа неплохо училась, она любила физику и математику, у нее все было хорошо. Достоевского она никогда не понимала, и Достоевский ее тоже бы не понял; она просто хотела быть математиком. Она могла, но не смогла.
У мамы была знакомая – так, мелочь, НИИ, инженерия, но у той тоже была знакомая, и еще одна, и... такой сложной цепью мама вышла на некую женщину, А.И. Она была богатой вдовой известного профессора, она не была слишком старой или слишком молодой и искала себе личного секретаря – да, тетка, прекрасная во всех отношениях. Саша думала о том, каково это – быть богатой и одинокой, и ей нравилась эта мысль. Да, нравилась.
Прощай, мама.
Все закончилось. Земля уплывала у нее из-под ног. Так или иначе, Саша не была теперь туристкой, командировочной, бедной родственницей из далекой провинции, даже студенткой не была, и ей было запредельно, фантастически хорошо, даже при 18 годах, брошенных под колеса электрички Орехово-Зуево - Москва. Она знала, что будет работать; она знала, что все будет с нуля, никаких друзей, никаких парней, мужей, детей, родителей... Пффф, отлично. И она была рада этому. А особенно тому, что была здесь и сейчас, что было южное тепло, сухая кожа, цветы и розовое масло.
Маленькие палатки с хот-догами. Девушки купаются в фонтанах. No women, no cry.
Эта Москва была уже не тем городом, куда она приезжала с мамой поступать в институт. Улицы так долго, невыносимо долго тянулись и были такими похожими одна на другую, улицы-близнецы, тройняшки и котята черной кошки от черного кота; солнца было так много, и оно перетекало с одного тротуара на другой.
На асфальте старуха разложила книжки, и они тоже превращались в бриллианты на солнце, даже розово-голубые обложки дешевых любовных романов.
Мамы не было рядом. Зрело желание выбросить свою старую сим-карту, чтобы не было тупых бесконечный звонков, не было кое-чьего несчастного обеспокоенного голоса; но все еще было так зыбко, и можно было усомниться в том, что у Саши таки есть работа, что она будет жить в Москве у этой тетки... Она, может, вовсе не примет ее и скажет: «Гуд-бай, детка!» Но уже теперь Саша знала – она никуда не вернется, у нее новая жизнь. Прощай, малая родина.
Карта вела ее все дальше. Хотелось забросить карту, идти, куда глаза глядят, прыгать и махать руками, и юбка так кинематографично вилась вокруг ног, не глупо, не задираясь, а красиво, красиво... Фонарики из цветного стекла тщетно спорили с дневным светом, и все было чисто в тот день, словно в то время пока Саша покупала билет, пока мама душно плакала ей в шею, Москву отчищали сотни маленьких эльфов.
У Саши было немного денег. Она к чертям упустила свой выпускной, свой последний звонок, свою эпоху школоты и не то чтобы жалела об этом; только теперь ей пришла в голову мысль купить вина – белого, красного? – и применить штопор с бесценного многофункционального брелка по назначению.
К черту карту. Только чемодан и прижимал ее к земле, больше – ничего. Машин не было, она шла по самому центру улицы, двигаясь к большой арке, встречные мужчины заглядывали ей в лицо и она тоже заглядывала, все старики внезапно исчезли с лица мира и все жители этого города были молоды, дивно молоды.
Это Италия, подумала Саша. Это Италия, в которой она никогда не была; это точно Италия.
***
Я просто шла по улице, я ничего такого не хотела. Было 30 июня – месяц без Олега. 6-7 утра, ни одного прохожего; подходящее время для того чтобы поплакать в одиночестве, сидя в парке на солнышке.
Я уже плакала, мне казалось, что солнце бьет в глаза; ну, девочки, вы же меня понимаете, невозможно плакать просто так, без легкой наигранности и драматизма, без прижимания пальцев к лицу, и вот я шла так, у меня тряслись плечи, словно они были вообще отдельно от меня, и тут
черное, черное, черное, черное.
Оно ущипнуло меня за икру. Оно больно ущипнуло меня за икру, и для него я не была живой, оно не могло даже подумать, как мне больно, какую боль оно мне причиняет, что мое тело – это не пластилин в его руках, что я живая, что каждая моя нервная клетка с криком стучится мне в мозг, потому что ей больно, больно, больно...
Все смотрели это фильм, ладно, все наверняка боялись засыпать после него – так вот, представьте себе это волосатое существо, его цепкие пальцы с гнилыми ногтями, и думайте, что это оно вцепится в вас, когда вы переступите границу его владений. Представьте себе Самару, я до сих пор так думаю, чтобы не боятся слишком сильно того, что не имеет образа.
Мне больно, больно, больно.
Солнца больше не было. Я кричала, я прыгала, но ничто не могло бы вырваться из ее когтей. Ее. Буду считать ее девкой. Только женщины способны на такую жестокость.
- Отдай, - короткие слова, брошенные коротким голосом в перерыве между моими криками. – Отдай мне.
Нет, нет, отпусти меня, пожалуйста, нет, нет, нет.
Трудно кричать долго и трудно плакать долго; я не думала, что во мне может быть столько слез, но пока я кричала, все мое лицо было мокрым.
- Отдай.
Отдай. Отдай, отдай.
Я лежала на асфальте и не видела, с какой Она стороны. Я боялась смотреть и боялась, что она снова станет калечить меня. Моя туфелька на каблуке свалилась с ноги, теперь лежала подо мной ирезала каблуком позвоночник.
Отдай.
Она пинала меня ногами, она была не одна – кто-то еще набежал, кто-то еще крутился вокруг меня, и все они ненавидели меня, и все ---.
Отдай, отдай, отдай.
На карачках я пыталась убежать от них; все дурной сон, ноги еще шевелятся, руки едва выдерживают тяжесть собственного тела, но я ползу, и мне кажется, что серая ступенька подъезда приближается, что я спасусь. Все нормально, все сейчас будет хорошо; белая крыша машины, припаркованной на обочине, бросила в небо прозрачный луч отраженного дымного солнца. Поднявшись на ноги, сумку прижала к животу, открыла дверь – а там она. Она.
Ну да. Я плакала.
III Анна и ванна
Мы играем на гитарах, а вы не играете.
Тень и солцне путались в ветках деревьев, голуби сидели, тесно прижавшись, хотя потребности греться друг от друга у них не было – на кирпичном углу дома, во дворе которого торчала теперь Саша, она увидела адрес, который был записан у нее на нескольких бумажках – в кармане, в сумке, в обложке паспорта, чтобы не потеряться.
На вокзале она услышала классную песню, она теперь крутилась у нее в голове. Ручная сумка стала загадочно тяжелой, хи-хи, да потому что там лежала бутылка Арбатского вина, хи-хи, а никто и не знает.
- Так-так, ты случайно не заблудилась, детка?
Спину обдало холодом. Саша резко развернулась, и увидела ее – тетка стояла перед ней, какая-то странная, непривычная глазу, гость из других миров. Лицо морщинистое, смуглое – и глаза дикие, страшные, блестящие так, как у людей глаза не блестят, как не бывают губы такого красного цвета от природы. Шмотки – не модные и не отстойные, но светлые брюки, майка, расшитая монетками и розовый шарф в тон – нелепость, странность, когда она могла бы сидеть тут на скамейке и листать журнальчик в ситцевом халатике.
- Нет. Я ищу...
Без слов – они обе уже знали, что одна встречает гостью, а другая на сегодня достигла своего причала, пришла таки по адресу.
Они обе так внимательно изучали друг друга: А. И. отошла даже подальше, чтобы посмотреть на Сашину длинную юбку, на стоптанные балетки и блуждающий румянец на щеках.
Она поселила Сашу у себя в доме и дала ей день на акклиматизацию. Они вместе ходили по ближним магазинам, но там, кажется, А. И. была не более знакома, чем Саша, продавщицы безучастно продавали ей сырок или колбаску, а Саша запомнила дорогу с первого раза и вскоре потребность в штурманском управлении со стороны новой хозяйки исчезла. Зато теперь Саша могла купить себе там кое-чего, чтобы уборка, которая также входила теперь в ее обязанности, не была очень уж скучной. Обычно кое-что Саша прятала за холодной батареей в своей комнате.
Как-то А. И. Попросила заняться ее бумагами, счетами ЖКХ и позвонить в пенсионный фонд. Должны были придти бумаги из суда; она тянула старое дело с дележом части мужниного имущества, это было нетрудно, но нудно и волнительно, требовало сил и времени на изучение постановлений и повесток... Саша села за длинный черный стол, телефон моргал на нее оранжевым глазом, а ее руки не желали шевелиться и даже просто притрагиваться к этим острым белоснежным листочкам. Ну да, она же типа математик.
Ни тогда, ни в другой день Саша так и не сделала ничего путного; один звонок в пенсионный фонд, неверно записанный телефон, по которому А.И. и вовсе не стала звонить, - все уходило в молоко, никаких плодов своей деятельности Саша не замечала и была рада этому. Уборка спасала. По крайней мере, так Саша успокаивала саму себя, когда думала о том, за что она получает в месяц свои 10 косарей – пусть мама думает, что она занята исключительно интеллектуальным трудом и готовится из последних сил в институт. Она домработница, но живет в Москве, и мамы тут нет. И кое-что за батреей. И все ОК.
«Почему она не уволит меня? Зачем я ей нужна?» - Саша задавала себе это вопрос, но не слишком настойчиво.
Месяц прошел, как сон золотой. Саша не устала убираться целыми днями, ходить в магаз за продуктами, не устала упиваться своим одиночеством и свободой. Дома они почти не разговаривали; Саша покупала себе глянцевый журнал-дурнал и уходила упиваться чужим богатством в свою тесную комнату с дымчато-зеленоватыми занавесками. А.И., Анна Иванна, Анна и ванна, не досаждала ей разговорами или нотациями. Приведи Саша домой какого-нибудь парня от метро, она и тогда верно не слишком бы разозлилась.
Один раз:
- Кто это на фотографии?
Насчет фотографий – хотя бы одна черно-белая карточка с изображением темноволосого мужчины лет 35 висела тут в каждой из трех комнат, на кухне, в прихожей, на балконе, Саша даже пыталась найти ее в туалете. В комнатах висели разные фотографии: лицо чуть повернуто вправо, чуть повернуто влево, он сидит сложив руки на груди или сжав пальцы замком – на кухне была копия одной из фото в комнате А.И.
- Хм, - ответила А.И.
- Это ваш муж?
- Да.
Никаких разговоров. Несколько раз, когда хозяйки не было дома, Саша примеряла ее вещи и поражалась тому, из чего и как они сделаны. Ничего похожего на то, что носила Саша, ее мать, подруги, одноклассницы, и все так красиво. С удивлением обнаружила – старушка А. И. ведь не толще ее!
Был август, снова было хорошо. Вместо тяжести пылесоса (старье, могла бы и новый прикупить – распродажи ведь) Саша хотела бы снова пойти погулять, или сходить в клуб, просто поехать в «Охотный ряд»... Все, что угодно. Но:
- Саша, я хочу, чтобы ты сделала для меня кое-что.
- Что именно?
Она почему-то хотела, чтобы Саша пошла по этому адресу.
- И никуда не сворачивай. Я не довольна тем, что ты все время бродишь где-то,вместо того чтобы заниматься делом. - У Саши на щеках тут же выступили красные пятна – не стыда, а злости.
- Ладно.
Она еще и должна была взять именно эту сумку. Тяжелая. *** тяжелая сумка.
Саша не встречала во дворе никого и никогда, словно этот дом принадлежал одной А. И. и они жили в этом доме одни. Вольная воля, как после переезда из коммуналки.
Автобус, трамвай или метро совсем не требовались – это был тот же самый район, полоса джунглей в виде бульвара, раскопанная тепломагистраль... Саша видела кучи песка, разнесенные по всем тротуарам суетливыми ногами прохожих. Светило солнце, сумка была такой тяжелой и тянула плечо. «Не забыть зайти на обратном пути в магазин. Мб куплю сигарет».
IV Олег
Не хочу помнить о том, что было, и что бывает со мной теперь так часто.
Надо бы рассказать вам, кто я, но это, на самом деле, совершенно не суть... Не все ли равно? Я есть я, просто я. Просто я прохожу эту улицу до конца, от первого столба до последнего. И каждый раз они все, эти существа, издеваются надо мной, никакого секса или насилия – они просто издеваются надо мной, они бьют меня, даже если на теле не остается синяков – бьют, бьют, и Она – всех злее.
Кто такие эти существа? Я не могу описать. Они не страшные, просто они не животные и не люди, они – из других миров. Таких вы не видели в ужастиках, о таких вам не расскажет ни школьный учитель, ни экзорцист, просто я сверхъестественно их боюсь.
Но опять хожу. Я бы никогда не возвращалась оттуда, и это не потому, что мне нравится то, что они творят надо мой.
Лежа на холодном бетоне ступенек пятиэтажки, я думала, что уже умерла. Жмурилась так отчаянно, хотела проснуться.
А потом открыла глаза и оказалось, что я уже не лежу, а...
Олег. Тот день был месяцем без него – а теперь это было уже 30 апреля, лучший день моей жизни, когда я еще ничего не знала.
Я любила Олега, а он не любил меня. Ну, как всегда. Он любил мою подругу – может, тоже не слишком, но... Плен «отношений». Я готова была съесть белые пуговицы с его белой рубашки. Я любила его так, что у меня замирало сердце, что его голос был лучшим из всех голосов, каждое его слово было золотом. Видите, я же плачу, это все не просто так.
30 апреля я не могла себе представить, что после школы он уедет в свой родной город Хабаровск, что он бросит меня в одиночестве; мы с ним никогда не разговаривали толком, это только я говорила с ним и мне не требовались его ответы. Но так или иначе его больше не было, я больше никогда не видела его, он не отвечал на мои письма, он переселился в другой мир.
Тот день был днем моей беспричинной золотой радости. 30 апреля мы проходили диспансеризацию, а в конце стояли в очереди в гардероб, чтобы забрать свои пальто. Хотя они были уже и не нужны – стало уже тепло, я помню...
30 апреля – это снова сегодня. Я стояла рядом с Олегом, пропустив вперед себя человек пять, просто я хотела быть к нему поближе, я даже могла потрогать его (но он же уехал, этого не может быть, не может...) и Сережка, сирый и бесцветный рядом с моим божеством, стоял и от души ржал над шуткой Олега. У него смешные шутки – хоть я и позабыла многие.
Я ослеплена.
Я взяла пальто со стойки (нет, нет, нет), одна рука двинулась по извилистому пути рукава, другая...
Мое сознание билось внутри моего резинового-упругого тела, не подчиняющегося командам, отдаваемым из другого времени. Я хотела притронуться к его щеке и идеально-рыжим волосам, но не делала этого. «Ну же, почему нет, почему ты не сделаешь этого, почему, разве...»
Пальто было мне тесно. Я помню, все дико смеялись – я случайно, в ослеплении олеговой карамельной рыжестью, схватила чужое пальто не глядя... Смешно, да... А я буду плакать до скончания веков.
Мне нужно было так мало. Я же видела его.
Мы шли домой все вместе, солнце било в глаза; нас окатила поливальная машина, мы визжали и смеялись, я рассказывала о фильме «Уроки вождения», а Олег спросил меня:
- Что значит «амбивалентный»?
Мы так много смеемся и щеки все время болят.
Почему я не могу дотронуться до него? Почему?
Час черные существа убивали меня, а я получала взамен один день возвращения в прошлое. Что я делаю? Зачем? Я такая глупая.
***
Институт – Саша думала о нем, делала какие-то планы, но даже самой ей не верилось в то, что есть шанс на их исполнение. Она поступит – да никогда, никогда она не поступит, куда, зачем, ничего не будет, пффф...
Сумка на плече была как-то странно тяжела. Песок.
И вдруг, откуда ни возьмись, появился папа.
Они развелись с матерью еще очень давно, когда Саша вообще не особенно волновалась на этот счет, и ее только успокоило прекращение ежевечерних ссор. Отец ушел, не оставив денег и адреса, ему было плевать на дочь, ей было плевать на отца. Они совсем не общались, Саша выросла и стала совсем другим человеком, и даже не знала, в каком городе он живет.
- Привет, Сашка.
Они шли и песок забивался им в обувь.
- Ну что, как планы на будущее?
Саша не удивлялась и сама не могла понять, почему ее ничто не удивляет. В голове – мед и золото. Отец не постарел ни капли, он был таким же, каким она помнила его во времена, когда ей было шесть или семь, а ему... Да, она и этого не знала. Она не знала, сколько ему лет, старше он мать, моложе или они учились в одном классе.
- Не знаю, пап. Все ок.
Солнце заливает все на свете, слепит и делает тебя беспомощным в этом солнечном аквариуме.
- Ты несешь что-то тяжелое? Дай я понесу...
Его руки, совершенно чужие, незнакомые, - не более родные, чем руки какого-нибудь вонючего мужика, которые виснет у тебя над головой в метро, - тянулись к ее плечу, и тут...
Саша побежала. Солнце погасло, хоть и не совсем. Песок выворачивался у нее из-под ног, но не с пляжной веселостью, а с вязкостью и зыбкостью ночного кошмара. Он гнался за ней; к плечу, перекошенному и перетянутому сумкой, вмиг отяжелевшей в несколько раз, тянулось все это тепло и холод, тепло разложения, лед земли.
Это больше не была солнечная летняя Москва. Саша бежала и уже знала, что не убежит далеко, она никогда не бегала хорошо, только вдруг
***
Это тоже было тепло. Все люди, если подумать, теплые, как батареи, от некоторых людей можно согреваться, заряжаться энергией, и тут чья-то рука обвила ее, но не так, как это могло сделать существо, казавшееся ее отцом. Только тепло, никакого зла или холода; она как-будто тащила ее,и в то же время Саша шла своими ногами.
- Ммммм... Ты кто?
Саша не успела заплакать, только немного заикалась после каждого слова. Они сидели на полу, за широкой стеклянной витриной была видна улица, машины, небо, деревья, все-все, просто мир, просто город; только они сидели на полу, он был холодным и шершавым, а девчонка, которая смотрела на нее, выглядела как-то... странно. Вроде бы ничего особенного: натурально русая, светлокожая, простые серые глаза, немного сонные, губы, едва сжимаемые, уголки рта, чуть опущенные. Саша долго смотрела на нее и сама не понимала, что пялится на чужое лицо.
- Это ты кто, - вдруг агрессивно спросила девчонка. Она передернула плечами.
- Кто это был?
- Откуда мне знать, - так же резко ответила девчонка.
Закрыть глаза, открыть их; может сон плохой, может, она слишком много выпила, не может же всего этого...
- Да может, может. Все, как в кино.
Ее звали Маша, она сидела рядом с еще одной такой же потеряшкой и ждала, когда призраки придут внутрь.
- Нет, может, они не придут?
- Нет. Им ничего не стоит пробраться сюда. Обычно они всегда...
- Что это за место? Что ты тут делаешь?
- Не ори на меня. Я знаю, что тут делаю.
- Зачем? Я хочу обратно, мамочки, я не хочу этого всего.
- Нет. Ты же пришла...
- Да я по улице просто шла!
Женская ненависть.
- Нет, не просто.
Саша сидела, прижав к груди руки, сумка валялась рядом, она совсем забыла о ней, только руками хваталась за нее, боясь, что она пропадет – хотя на что ей теперь все это? Она же сейчас умрет, умрет... Маша схватила сумку:
- Ты не могла не знать! Ты тут не просто так!
Ее руки рвали подкладку, трещала синтетическая ткань, Маша порезала пальцы упрямыми нитками; у нее по щекам вдруг потекли слезы, она вытащила какой-то небольшой кружок и бросила его Саше.
- На. Что это, как ты думаешь?..
- Я ... Я не знаю.
Маша плакала.
- Они сейчас придут, - всхлипнула она.
- Что это? Почему ты плачешь?
- Я не знаю. Спроси у того, кто тебе это дал. Я нашла эту штуку через некоторое время, как начала ходить этой дорогой. У меня такая же. Она была под стелькой новых туфлей, разбита надвое, одна половинка на каждую ногу, - усмехнулась, - Но призрак хотел отнять твою сумку. Я подумала...
- Откуда эта хрень берется? – Саша тоже заплакала. Это все было так тяжело, невыносимо тяжело, и она не могла справиться со всем этим, она не хотела этого всего.
- Я не знаю. Откуда она у тебя?
- Мне ничего не говорили. Я просто взяла ее с собой, - пальцам было прохладно от меди в черно-зеленых рисунках.
- Они почему-то не приходят.
- Почему ты плачешь? Ты тут уже не в первый раз?
- Зачем, зачем ты сюда ходила?
- Я просто хотела увидеть его еще раз, посмотреть на него, послушать, побыть рядом с ним. Ты даже не можешь себе представить, какой он красивый. Он самый красивый. Я так люблю его, господи,так люблю... – Да, хотя обычно все так говорят, как раз за эпоху до фразы: «Какие же они все сволочи».
Они сидели, обнявшись, ничего не происходило, за витриной улица меняла цвет с зеленого на красный, на синий, на белый, на серый, возвращалась к природным цветам.
- Я хочу обратно. Выведи меня отсюда. Ты же должна знать все здесь...
- Они должны были придти и убить нас, и тогда мы попали бы... Я не знаю, куда бы ты попала. Цветов пока нет. Может, уже можно... Пошли?
Растерзанная сумка, медный кружок, какие-то бумажки... Саша взяла их с собой, просто так, потому что не могла оставить здесь, в этом странном месте, что-то свое, свой след.
На улице – был воздух, был ветер. Журнал лежал на лавочке, и то же самое лицо, что и на последнем выпуске телепрограммы у А.И., улыбалось с его страниц. Машины. Только с одного дома, обычной белой бетонной коробки, почему-то текла вода, словно это был природный водопад, и словно это нормально, ничего особенно, нормально, что весь мир, весь этот гребаный мир сошел с ума, зеленое, красное, ах!..
- Ты чего?
Маша смотрела на свою новую знакомую, она дергала ее за руку. Водопада больше не было.
- Я хочу домой. Отведи меня домой, пожалуйста...
- Я не знаю. Я не знаю, как тут все...
Солнце залило Сашу по макушку.
V глава. Запахи Европы
Это было похоже на просмотр фильмов в кинотеатре; Саша чертовски давно не ходила в кино. Ей просто не с кем было сидеть там, в темноте, целоваться или не целоваться, есть попкорн, –сладкий или соленый, - плакать или ржать от души вместе с какой-нибудь тесной компанией школьников. Это было похоже на кино. Она знала, что это Маша, но как-то « не узнавала ее в гриме», она никогда бы не поверила, что это она – только здесь, в мире снов и сказок, верилось во все, что угодно, особенено с этой вязкостью в области ног.
Самое главное – Маша сияла. У нее сияло лицо, сияли глаза, улыбка не сходила с губ, зубы были белее белого; она казалась какой-то очень красивой и несчастной, будто истощенной болезнью; Саша не верила в бога и не ходила в церковь, но, разумеется, знала истории о Христе – вот, Маша напоминала ей воскресшего Иисуса Христа, такой она была красивой и истерзанной.
Это было как кино. Саше, первой из людей, удалось видеть все со стороны, видеть даже больше, чем кто-либо мог видеть. Снова Христос – третий взгляд Бога. Она видела как она радуется, как мысли пересекают ее лицо, как она хмурится или смеется. Она видела. Как она чувствует, как вертить браслет на запястье.
Потом она увидела Олега. Первые секунды – бегущая строка мыслей, счастье владеть собой и своей душой. «Рыжий. Пффф. ---. Неплохо тут. Тепло. У него длинные ноги. Рыжий. Нос. Такой европейский. Глаза – зеленые? Боже, зеленые глаза. Какой он красивый.» И все. Полная шиза – Саша плохо помнила все дальше. Она только знала, что он красивый, и это была главная радио волна ее настроений.
Малютка Машенька сияла и не могла притронуться к нему, только у нее за спиной дергалась, колебалась серая тень, привязанная к ее тяжелому земному телу; тень, которая все так же не могла притронуться к его мягкой светлой щеке. Малютка Машенька.
Такие чудесные волосы. Саша не знала, о чем она думала – мысли убегали вперед, а она оставалась тут и могла погладить его волосы своей бестелесной рукой.
«Это чужое место. Уходи!» - кричала серая тень. Но она ведь всего лишь тень...
Это было чудо, что он был таким красивым. Серая тень колебалась, крюки земли раздирали ее на части; эта тень тоже была Машей, но той, у которой вместо глаз были бледно-серые дыры, которая больше не могла держать спину прямо или смеяться так, как смеялась раньше.
Улица, солнце, весна и тепло; и вдруг Саша увидела, как чья-то такая же длинноногая тень ложится на асфальт, как он, этот человек, идет к ней, и она видит...
У него было лицо, и она знала его – это темное лицо с фотографии в комнате А. И. , лицо, запечатленное во всех возрастах, молодым или уже не слишком, во всех возможных ракурсах... Он шел к ней. Он шел.
Олег пожал плечами.
- Что значит слово «амбивалентный»?
Маша настоящая видела только Олега, только его, никого больше, даже смотря на других людей; Машина тень видела еще кое-кого, пришельца из иных миров, почему-то жаждавшего подобраться к ним, жаждавшего Ады, Ады, Ады...
Издалека сигналила поливальная машина.
***
Я же все видела, я все знала. Я видела, как эта девица смотрела на него. Все. Конец. Ничего мне больше не надо.
Я все видела. Я видела того человека, который шел к ней.
- Ада? Ты пришла, я знал, ты...
Она не была Адой; она не звала его, этого не могло быть. И все уже закончилось, мы вернулись. Все та же улица, то же красное и зеленое.
- Кто это был?
Саша не отвечала. Она смотрела в пустоту, зрачки у нее мелко подергивались, она не отвечала на прикосновения, на голос, на крик...
- Сейчас. Подожди. Я знаю, кто это. У тебя есть сигареты?
Мы пошли вперед, все дальше и дальше, красная алюминиевая банка сверкала у меня под ногами, весело звенела, подбрасываемая моей туфлей. Саша рассказывала мне о Владимире – о городе, а не о парне. Хотя обычно девушки болтают о парнях, а не о городах.
Олег немного умер во мне. Ничего нет. Конец. Больше не могу.
Саша рассказывала мне о своей прошлой жизни. Она выщелкнула сигарету из воздуха, вокруг нее разнесся этот вязкий тошный дым.
- Ты давно куришь?
- Нет. Я как раз стала работать у А.И. Знаешь... Сейчас моя жизнь поменялась. Я стала по-другому смотреть на все.
Да. И на Олега.
- Он классный мужик, - она затянулась. Маша вздрогнула, у нее на спине восстала целая армия ледяных мурашек.
- Кто это был?
- Да так... Не важно.
Саша повернулась, посмотрела на Машу. Такая сутулость, сухие волосы и бледность – все это не вызывало у нее никакой жалости, пффффф. Она всего лишь тень. Она ничто.
- Нет, скажи мне. Ты знаешь его? Что он хотел от тебя?
Она не отвечала мне. Она стала какой-то другой. Сигарета, которую ей было удобнее дрежать в правой руке, а не в левой; ее косая улыбка и заломленная бровь, и тело, которому были страшны все эти движения. Она рассказывала ей о своей матери, отце, сказку о переселении из Владимира в столицу, и Маша видела, как там, в конце улицы, загорается красноватое царское свечение, манящее и теплое, как кровать и одеяло в конце холодного трудного дня. Выходом был тот же самый путь, что и приводил всех сюда – просто пройди до конца, просто не сворачивай, просто иди. Раньше там правда был выход – а теперь красное.
- ... я ни разу не пила до 18 лет. Такая я правильная девочка.
Заломленная истонченная бровь.
Кто была эта женщина? Кто она? Знает ли она о...
Небо было рыжим, таким рыжим, что кололо мне сердце.
VI глава. Единицы человеческих душ
Кто она? – Саша не желает отвечать на этот вопрос.
Они снова были на итальянских улицах Москвы, Саша зачем-то вела Марью в свой новый дом и у нее в души уже комкался твердый бумажный комок против происходящего. Она не хотела, чтобы Маша знала что-то. Что-то о странном месте, об А.И. и о ней самой.
- Не выпьешь со мной?
Она могла говорить все, что угодно, но Маша слышала не только то, что ей говорили. Так ей вдруг открывалась суть вещей. Она просто приходит, безо всяких причин и следствий, она просто есть и она просто с тобой, теперь уже навсегда.
Когда она говорила, что рада жить в Москве, что ее жизнь тут прямо-таки не жизнь, а малина – она говорила, что не знает, почему стала пить. Зачем, почему, откуда взялось это все? Этого ничего никогда не было, и вдруг пришло, и она не могла даже понять, почему она хочет вдруг всего такого, почему... Она не собиралась поступать в институт – но ведь она всю школу хотела учиться, она хотела быть кем-то, она хотела изменить мир. Ее тошнило от сигарет, она не могла повесить куртку на вешалку, когда бывала пьяна, она не может сказать Маше, кто был этот человек, не может, не может, не хочет...
Маша знала это, потому что кто-то кроме нее знал это. Она знала даже, кто такая была эта Ада, которую звал тот (косой кивок головой вправо).
Олег. Ослепляющая вспышка. И того тоже кто-то любил, точно как она, кто-то...
Двор был пуст, солнце уже не казалось таким ярким, ничто не напоминало больше Саше об Италии. А.И. сидела на скамейке, закинув ногу на ногу; Маша никогда не знала ее и в то же время была знакома с ней вплоть до ее манеры одеваться – потому-что кто-то тот, другой, знал ее.
- Здравствуй, Саша. Долго же тебя не было. Так-так, детка.
С ее майки на девушек смотрели черно обведенные глаза еще кого-то, и взгляд это был живым и мертвым одновременно.
- Так-так. Кого это ты привела?
- Никого, - прозвенело у Маши над ухом.
- Почему? Почему ты не встретила его?
Тонкие руки А.И., смугловатые и морщинистые, потянулись к Саше, забрали у нее медный ---.
- Что это за вещь? – Маша, зачем, зачем спросила?
- Это? Ах, это...
- Откуда они берутся?
- Много будешь знать – будешь старая, как я.
- Кто вы такая? Вы Ада?
Маша хотела плакать, но все мешало ей – и то, что Саша была с ней рядом, тоже.
- Так-так. Рассказать тебе кое-что?.. Расскажу.
Это место – не совсем подходит для прогулок. Я была там так много раз и сохранила даже ---. Призраки – они не злые, нет. Им ведь тоже тяжело и больно все время, как всем, и они не хотят видеть чужих, и они не хотят видеть, что кто-то идет мимо них к кому-то... «Целовался с кем-то кто-то вечером во ржи...»Ну, скажи, к кому ты туда ходила? Читала про зону? Это все неправда, но есть кое-что похожее. Им так больно, что ты станешь немного счастливее. Нет, не спорь. Ты радовалась, хоть и недолго. Они просто забрали бы ---, если бы ты отдала его, и все. И все было бы хорошо. Ты никогда не пошла бы туда, они никогда бы тебя не тронули.
Жила-были два человека, и любили друг друга, и хотели изменить мир. Жизнь проходит так незаметно, смерть подбегает и выхватывает у тебя жизнь, как эстафетную палочку. Как же тяжело одной. Я просто хотела вернуть его. Я так соскучилась... Ну, ты ведь все сама знаешь. И я смогу. Жаль, что я сама не могла его вытащить – ну, кто знает, почему нужен кто-то третий для того, чтобы забирать что-то оттуда (лукавая локовая улыбка). Если бы Сашка привела его сразу, все было бы хорошо уже теперь... А так...
Не ходи туда больше. Я знаю, что говорю. Нельзя туда так часто ходить. Ты стареешь, милая Машенька. Тебе опасно там. Не отдашь мне свой ---? Ну ладно. Иди. Счастливо, иди.
Саша сидела на скамейке. Она ничего не чувствовала и ни о чем не думала, не следила за разговором, которого не понимала и только делала вид, что слышит, думает, понимает... У нее болело что-то внутри и хотелось выпить. Руки чесались, сжимались в кулаки.
Маша улыбнулась, пожала плечами.
- Все будет хорошо, - торжественно, медленно и светло изрекла А.И.
И Маша снова улыбнулась, пожала дрожащей рукой кисть А.И., Сашу потрепала по щеке, словно они были сто лет знакомы, Маша снова неярко сияла, все стало хорошо...
Мне было так тяжело его любить. Туфли тянули меня к земле, я еле тащила за собой ноги. Я не знала, где я, как мне попасть домой и есть ли у меня вообще дом. Я так долго любила Олега, что устала невыносимо. Тогда я решила, что больше никогда не пойду туда. Никогда не будут думать о нем. Пусть это все скорее пройдет, и станет наконец – светло, свободно, хорошо. Только... Поперхнулась – была какая-то мысль, но она быстро ушла, или я ушла от мысли, хи-хи. Дурацкий смешок . Опять улыбаюсь – как много я стала улыбаться. Все стало совсем хорошо и я никогда больше не буду бояться.
А.И. была так рада, что сидела в своей комнате и плакала. Она смотрела на портрет Л.И. и ей казалось, что он уже ожил, он уже с ней говорит, двигается, она трогает его дивные волосы.
Саша привела его и тут же спряталась к себе в комнату.
- Ада, почему тут так много бутылок? Ты что...
- Нет, ну что ты.
Он был так дивно молод, и это поднимало у нее в душе феерическую волну горячих искр, расцветавших по всему ее телу.
- Это все моя маленькая Помощница, - засмеялась, тепло и утробно, так что Л. поймал эту дрожь ее хохотка. – Смотри, как легко она сдалась, даже удивительно.
Только таких пускают в миры снов, только пустых до черноты, только такие там особенно сильны – так было и так будет. Они никого не помнят, никого не любят, у них нет ничего, что помогало бы им вернуться, призраки принимают их, как родных – потому что они и есть такие же, как они, пусть и не совсем похожи пока... Только пока.
- Да, все не то... Как хорошо, что я снова с тобой. Вот, я принес тебе еще ---.
Теплая медь, с которой невозможно было расстаться – потому что хоть он ничем и не пахнет, но на время подцепил этот медный привкус, и на всемя медь – это его, его запах...
Он стер у нее с щеки черную дорожку слез.
- Да. Как я рада, что ты со мной. Так рада, милый. – Кошка, трущаяся о ноги. – Я так переживала за тебя, пока ты был там. Там все-таки. Пфф, как-то неприятно. Смерть, грязь, ничего хорошего. Смерть вообще не так хорошо. Ты со мной... Как хорошо...
Это все не наша вина, дорогой. Это просто у каждого внутри, это то, что вылезет рано или поздно.
Саша за стеной с оглушительным стеклянным грохотом выронила стакан.