"Черная обезьяна" Прилепина.
Из уст Захара Прилепина это словосочетание выглядит совершенно адекватно. И еще перед началом чтения ты уверен, что речь пойдет о жестком расизме, однако ни слова о расизме в книге нет.
Как рассказывает автор, дело в метафоре "черный человек", который появляется еще у Пушкина, а позже фигурирует в поэме Есенина.
Так вот в какой-то момент, по версии Захара, в человеке может сформироваться черный человек. Тот самый, что нашептывает каждому из нас о безграничных возможностях зла, о бездонной бездне порока и потного липкого кайфа, который мы можем получить, дав дорогу этому черному человеку.
А ведь на свете живут эти черные человеки. Живут и хорошо себя чувствуют. Иногда. Но вскоре эволюция продолжается и черный человек превращается в черную обезьяну.
Сюжет. В начале кажется, что ты попадаешь в роман Кафки, где обнаруживаешь мрак, потаенные страхи и абсолютную абсурдность всего этого мира, выстроенного автором. Но вскоре к этому сильнейшему ощущению безысходности добавляется некий сюжет о детях-убийцах, таинственно появляющихся в романе то тут, то там. Причем как в настоящем времени, так и в прошлом. Близком и дальнем. Как в фантазиях, мифах, так и во снах. Целый лабиринт прямо на твоих глазах засасывает нормальное существование главного героя.
Но в итоге ты понимаешь, что вся суть романа не в сюжете. И даже не в аду, в котором живет главный герой. Все дело в аду, находящемся внутри героя. И это гораздо страшнее.
Персонажи. Что можно сказать - это мерзкие типы и весь роман ненавидишь их всей душой. Понимая постепенно, что автор пытается сказать через их запутавшиеся, витиеватые и опьяневшие от бессмысленности судьбы.
Это первый роман Прилепина, не касающийся его личностного опыта. И как уверяют критики - это одна из лучших книг российской современности. Тут мне сложно сказать, я не слишком разбираюсь в современной российской прозе. Но роман очень сильный, многослойный, интересный. Ты узнаешь в нем частички собственной реальности, а это всегда очень захватывает. Прочитал довольно быстро, не прикладывая каких-то особенных усилий.
На мой взгляд он написан мастерски. Как всегда у Прилепина - неровно и далеко не идеально как в языке, так и в сюжете. Но он стоит того, что б его прочесть, я думаю, так как ставит совершенно не общественные вопросы, а исследует самого человека. Нашего современника, запутавшегося и даже толком этого не понимающего.
Роман о человеке, мире и одиночестве. Искренний, интимный.
Скрытый текст - Отрывок:
Они гуляли на улице. Я встал ровно посреди детской площадки и, глядя налево, увидел его синюю рубашку, а присмотревшись вправо — ее желтое платьице.
Пацан всегда находился в гуще игры, а девочка держалась наособь; и хорошо, что не наоборот.
Он меня мог и не заметить, даже если б я час простоял, зато она примечала сразу.
Но тут пацан первый вскрикнул слово из двух одинаковых слогов, которое я тут же повторно сыграл на своем кадыке — так, что он съездил вверх-вниз, а потом завис как-то поперек дыхания.
Пока он бежал, мне казалось, что мои пятки прикипели к земле, а глаза полны струящимся горячим воздухом, словно за спиною что-то горит.
Он обнял правую ногу, я коснулся ладонью коротко остриженного детского затылка.
Зигзаг, совершенный синей рубашкой, изменил движенье воздушных течений на площадке, и девочка в желтом платьице почувствовала это щекой. Она не головой, а всем телом, перетоптывая ножками, развернулась к нам и тоже сорвалась с места, но уже молча.
Не добежав двух шагов, резко стала и, внимательно осмотрев меня, спросила:
— Ты домой нас заберешь?
Синяя рубашка тоже отстранилась, образовалась задранная вверх голова, и раздался повторный вопрос, но уже пацанячий:
— Домой пойдем сейчас?
— Домой? А? Домой? Нет! — ответил кто-то другой вместо меня, и кадык почему-то сразу встал на место.
— Почему нет? — спросила синяя рубашка, и брови на розовом лобике выстроились в странные линии.
— Почему нет? — спросило желтое платьице одними губами.
— Рано еще. Мама заберет, — произнеслось само собою, легко-легко.
«Куда ж я их заберу, — подумал почти радостно. — У меня и дома нет!»
В голове хорошо и бесстыже звенело, а зрение стало прозрачным и точным, оттого всё виделось в малых подробностях: крашенный в синее металлический забор, кустарник, кто-то нерадивый выбросил пустую пачку из-под сигарет туда — в детском-то саду, как нехорошо.
— Я ваш конструктор собрал, — вдруг совралось вслух.
— Которое ты сломал? — спросил у меня тот, что в синей.
— Которую ты сломал? — спросила та, что в желтом.
— Собрал, и, кажется, получилось, — соврал дальше, вроде как и не слыша вопросов.
Ноги сами собою понемногу пошли назад. Пятясь, я поднял ладони: и прощаясь, и одновременно как бы принося извинения.
В глаза этим двум не заглядывал: смотрел куда-то по-над головами.
Взмахнув руками еще раз, почти уже побежал к выходу, но успел, успел заметить, что у того, что в синеньком, разом мокрым наполнило глаза.
Зажмурившись, развернулся к ним. Почти не глядя, на ощупь, едва не наступив на постороннего ребенка, шагнул, шагнул, еще раз шагнул и настиг своего — уже направившегося к воспитательнице назад.