В ноябре две тысячи одиннадцатого года, сиятельный божественный ветер сдул с украинцев всю лишнюю плоть, оставив лишь обтянутые кожей позвоночники.
Как сейчас помню, было: я тогда ехал на метро. Возвращался с Харьковского массива, на котором я уже не в первый раз посещал некое кафе, в отчаянной надежде…. Впрочем, это уже другая история. Как бы то ни было, мы как раз проезжали через Южный мост. Время шло к одиннадцати, помню, как звёзды плескались в неспокойных водах реки. Как ни странно, людей в вагоне было довольно много, и мы тесно прижимались друг к другу, словно сверхкрупные эстонские шпроты экстра-класса, словно птенцы гнезда Таманго, занесённые в верховья Днепра прихотливыми океанскими течениями.
Чу, раздался крик. Кто то обернулся, а в следующий миг уже весь вагон привалил к окнам по левому борту. Я сперва подумал, что эта какая-то шутка, вроде тех, знаете – «дельфины, дельфины за окном»! Однако это было круче дельфинов! Что-то приближалось оттуда, но толпа оттёрла меня, всё скрыли спины, и я не увидел искру перемен, не увидел тот самый фетиш дедушки Ленина, слабый сигнал, вещающий о нашей нынешней жизни – представляете себе, не увидел!
А потом, божественный свет проник в вагон, и убрал всё лишнее. Я отчётливо помню, как одна за другой с охуевших украинцев исчезли одежда, кожа, плоть, и наконец, кости. А что было дальше я уже толком не видел, потому что глаза, сами понимаете, относятся к плоти…К полученной картине сама собою напрашивается подпись: натюрморт «анютины глазки устилают землю». Не знаю, может, они действительно лежали на полу – и не только анютины. Сами понимаете, однозначно судить я об этом не могу. К слову, знал я одну Анюту, и глазки у неё были что надо. Глубокие и карие. Впрочем, это к делу не относится.
Как бы то ни было, в тот миг наша жизнь навсегда изменилась. Кожистыми позвоночниками мы упали на пол, и я познал, наконец, в полной мере смысл выражения «задним умом силён». Ещё бы! Понимаете, ведь у меня ведь теперь попросту не было головного мозга, и единственное, чем я мог мыслить – спинной. Притёршись к новым ощущениям, я пришёл к выводу, что так даже лучше. В самом деле, я давно уже подозревал, что ничто так не гнетёт человека, как чрезмерная масса головного мозга! Стоило убрать её за скобки, и мир стал восприниматься совершенно иначе!
В первый миг, могло почудиться, что оказавшись без органов чувств, я стал совершенно отрезан от вселенной, не имея более никаких органов для взаимодействия их. Эдакая живая депривиационная камера. Вещь в себе.
Прошло, однако, мгновение, и я обнаружил, что всё далеко не так плачевно. Самый кончик моего позвоночника оказался невероятно чувствителен к вибрациям. Тот самый копчик, о котором никто и никогда не мог определённо сказать, на фиг он нужен. Таково было его внезапно обнаружившееся полезное свойство! Таким образом, используя копчик в качестве тактильного органа, я мог буквально задом чуять, что происходит вокруг меня. Я чувствовал как скрипят тормоза – очевидно, машинист успел всё же, в последний момент, ударить по ним. Чувствовал, как гудит напряжённый металл моста, как плещется внизу река, как ползают вокруг, нелепо пресмыкаясь, кожистые позвоночники людей.
Мне, наконец, стало понятно, что именно позвоночник всегда был самое сутью человека! В самом деле, вспоминая картины своего прошлого – теперь уже казавшегося таким призрачным! – вспоминая всех знакомых мне людей, я отчётливо увидел, как весь их характер, ровно как и мимолётное настроение всегда передавались позвоночником.
Похвалив себя за такую проницательность, я решил не останавливаться на достигнутом. Вовсю раскрутив могущественные механизмы индукции и дедукции, я продолжил игру в Шерлока Холмса, и пришёл к выводу, что раз остальные обитатели вагона умеют ползать, то и у меня должно получиться.
Я изо всех сил напряг остатки мышц, обвивавших позвоночник под туго натянутой кожей. Получилось! Подобный грозному чернобыльскому хробаку-мутанту, я целеустремлённо пополз…вперёд. Тем временем, нужно сказать, к поезду неумолимо приближался некий пронзительный источник шума. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять, что вскоре нам предстоит стыковка со следующим по расписанию поездом.
Немного времени спустя, меня сотрясла ударная волна. Вот она какая, железнодорожная катастрофа! Будь у меня, чему травмироваться, я бы наверняка не уцелел!
Едва придя в себя после контузии, пополз. При чём, пополз в никуда, как Форрест Гамп, ради самого процесса ползанья. Вскоре, я наткнулся на раскуроченные полуоткрытые двери вагона, прополз между ними, и был таков.
Я камнем ринулся в воду, вниз, в далёкий и невидимый Днепр. Некоторые пассажиры прошелестели мимо увлечённые мною (либо собственными идеями?) Как знать? Такова она была в реальности, вереница слепцов, предсказанная голландским мастером.
Ударившись об воду, я переломал себе ножки позвонков, и обнаружил, что теперь они ходят совершенно свободно, управляемые моими мышцами. Я понял, что с помощью этих ножек смогу ползать, как настоящий малощетинковый червь! Таким образом я, фактически, на собственной шкуре испытал, что означает подвергнуться непреклонному процессу эволюции! Почти по Дарвину, только вот я не вышел из вод, а вошёл в них.
За сим, я сориентировался по плеску набегающих на пляж волн, и поплыл, извиваясь, как угорь, в сторону островка, что чуть к северу от Южного моста. Рыбаки называли его о. Малий, если не ошибаюсь.
Странную картину застал я на пляже того острова. Одинокий, всеми забытый позвоночник боролся там с раком – тщетно, втёмную, без малейшей надежды на успех он пытался вырваться из его клешней. Рак, понемногу, побеждал. Я понял, что это был рыбак – тип из тех, что даже в ноябре порой удостаивали своим присутствием этот остров, гордый обладатель лодки и огромных резиновых сапог.
Сиятельный божественный ветер, вероятно, стал для него совершеннейшим шоком. Он ворвался в жизнь рыбака ещё стремительнее и непредсказуемее, чем в жизнь всякого из нас, серьёзно и очень внезапно спутал его жизненные планы, ведь рыбак, в момент пришествия света, как раз готовился положить в свой мешок зелёного днепровского рака. Каково же было его удивление, когда в один миг он стал вдруг гораздо слабей и беспомощней этого рака.