[Mantiss]

Я думаю, можно еще добавить. Эти рассказы относительно недавние, им около года.

Скрытый текст - Берегите фей:

Очень, знаете, сложно уловить, когда наступает утро. Чаще всего этот момент глупо просыпается теми кто поздно лег, или пропускается за завтраком теми, кто рано встал. Первые сладко сопят в подушки, вторые хмуро поглощают пищу, кляня на чем свет стоит причину их столь раннего подъема. И, если и будет ненароком брошен короткий взгляд в запотевшее от утренней свежести окно, то единственной причиной, вызвавшей его, будет желание познакомиться с погодой, а вовсе не стремление увидеть рождающееся утро.
А зря. Там есть на что посмотреть. Посмотреть, услышать, вдохнуть...
Утро начинается когда первая капля росы, выросшая на зеленом листке молодого клена, важно раздувшись от понимания собственной значимости, срывается с него и, сверкнув в лучах не успевшего еще раскалиться докрасна, а потому светящего мягко и сонно, солнца, падает с высоты на маленькую ромашку, спрятавшуюся от ночного холода под корнями дерева. Разбившись о цветок, капля разлетается сотнями маленьких капелек, летящих в разные стороны. Капельки попадают на кору дерева, на мокрую от росы траву, на панцири едва-едва успевших проснуться букашек, на сухие листья, и каждое падение, каждое касание поверхности рождает новый, уникальный звук. От жучка - сухой щелчок, от складки коры дерева - влажный шлепок, от капельки росы - кристально чистый звон, на листья - раскатистый шорох.
Утро начинается, когда первая капля росы пробуждает лес тихой утренней песней. Вызванные ее падением звуки переплетаются, складываются, расходятся волной, затрагивая все новых обитателей леса, срывая с листьев новые капли, пробуждая животных и птиц, отряхивающихся от ночного сна, задевающих мокрые деревья и вызывающих новый музыкальный дождь.
А еще утро начинается когда один из жидких осколков самой первой, изначальной, капли, не найдя себе места в частотной раскладке рождающейся музыке, пугливо скатывается по складкам в коре, задевает кончик травинки, и, не долетев до сухих листьев, падает на маленькую, затянутую в черную перчатку, ладонь.
Фиа тяжело вздыхает, глядя на отражающееся в водяном шарике небо, и, собравшись с духом, кидает его себе в лицо.
Черт, а вода-то холодная!.. С другой стороны, чего еще ожидать от росы...
Фыркая и отплевываясь, Фиа умылась, вытерла лицо рукой, от кончиков пальцев до локтя затянутой в черную перчатку и взглянула на небо. Небо было синим и удивительно чистым, словно капельки умудрились, долетев даже до него, смыть все облака и умыть солнце. День явно обещал быть хорошим для всего леса, для всех растений, насекомых и животных. В общем, для всех, кроме феи-изгнанницы.
Фиа уткнула взгляд в листья, пошевелила их ногой, хоть для этого и понадобилось немало сил, нашла спрятанный под ними рюкзачок и закинула его себе за спину. Рюкзак был очень легким - уходя из дома, пришлось взять только самое необходимое, и это необходимое уже подходило к концу. Еды осталось совсем мало, и, хотя для феи найти пропитание в лесу не составляло проблемы, от осознания этого факта становилось грустно. Значит придется тратить время еще и на поиск пищи и ее добычу, а ведь лесной фее абы чем не угодить. Потерянное время означало уменьшение пройденного за день расстояния, а значит - ее расчеты по преодолению леса летели ко всем чертям.
Еще и рука болит.
Поморщившись от резкого движения, Фиа снова скинула рюкзак на землю и присела рядом с ним. Покрутив головой, нашла недалеко еще одну капельку, подобралась ближе к ней, и, заранее холодея от предвкушения, стянула перчатку с правой руки. Бинты скомкались и сдвинулись, посерели от грязи и воды, оставлять их было глупо и даже опасно. Вытянув из ножен нож, сделанный из осколка кварца, Фиа подцепила бинты клинком и разрезала их. Вздохнула.
Ожог на все предплечье - с внутренней, разумеется, стороны, где стал бы смотреть только тот, кто знает, где искать, - выглядел не самым лучшим образом. Кожа вздулась и стала отвратительно-белой, зато вокруг все покраснело почти до цвета раскаленного металла. С другой стороны, все было намного лучше, нежели могло быть - не было ни волдырей, ни слезающих лоскутов кожи, и даже рисунок, оставленный на ее руке раскаленным клеймом был, хоть и слабо, но читаем. Лучше бы не был.
Знак отверженной ставился раскаленным клеймом, и никак иначе, ставился во всех племенах по одной простой причине - это был единственный способ навсегда заклеймить провинившегося представителя народа фей. Даже татуировка не давала такого эффекта, ведь феи прекрасно умели выводить все лишнее из своего организма, в том числе и любую краску. А вот ожог уже не вывести.
Фиа уже видела такие клейма на других - давно зажившие и оставившие вместо себя лишь рельефные выпирающие шрамы. Со стороны это выглядело красиво, но каждый с детства знал, что значит этот знак и потому их носители всегда старались как-то скрыть их. Но, даже если это удавалось, ничто не могло скрыть потухшего и безвольного взгляда отверженного, лучше всякого клейма дающего понять, что когда-то от этой феи отвернулись все окружающие.
Фиа заново обработала ожог, замотала его последними оставшимися, насилу найденными в рюкзаке, свежими бинтами, натянула перчатку и встала. Впереди был долгий дневной переход. У нее оставался всего месяц чтобы выбраться из этого леса и обустроить себе жилище на его окраине.
Да, именно так. А что вы еще предлагаете? Отправиться к Гигантам на арену цирка, чтобы в тебя тыкали пальцами и восхищались тобой? Чтобы на тебе делали огромные деньги, а с самой тобой обращались как с последней свиньей? Нет уж, спасибо. Может, старейшинам удалось сжечь кожу на руке Фии, но сжечь ее гордость она не позволит никому.
Фея наполнила крошечную (ведь она и сама была размером с ладонь), сделанную из высушенной рябины, флягу водой из повисшей на травинке капельки, сделала оттуда же пару глотков, чтобы заглушить пока еще только начавшее пробуждаться чувство голода и пошла вперед.
Вопреки расхожему мнению, феи не умеют летать. И в цветах они не живут. Феи умеют отлично лазать и карабкаться по практически любым поверхностям, это да. А живут они в поселениях, чаще всего спрятанных в камышах у озер. Поселения эти редко когда разрастаются и становятся стационарными, ведь, стоит феям понять, что в опасной близости от них зачастили ходить люди, как город тут же снимается и перебирается в другое место. Зачастую такие переходы длятся неделями, поэтому неудивительно, что им пришлось научиться быстро и эффективно передвигаться по лесу.
Вот и сейчас Фиа, стараясь не обращать внимания на периодически дающую знать о себе руку, перелезала через корни выше ее роста, продиралась через травяные заросли, отсекая закрывающие путь листья ножом, огибала изредка попадающуюся паутину, не желая ссориться с ее многоглазым хозяином, тратя на все это минимум времени и сил. Вокруг сверкал и пел наконец-то проснувшийся лес, но фее было не до оглядок по сторонам - ее вела вперед обида и затаенная злоба.
Так уж повелось в народе фей, что старейшины, не слушая чужого мнения, выбирали кто и на ком в будущем женится. Подразумевалось, что они никогда не ошибаются, и каждому подбирают идеально подходящую пару. Никто не решался с ними спорить, никто никогда не решался идти против их воли, а посему всем было проще притереться и привыкнуть друг к другу, нежели поднимать еще неизвестно чем закончащийся бунт.
А Фиа не хотела следовать их решению, у нее не было ни капли желания провести остаток жизни с тем, на кого указали старейшины. Для нее не было секретом, что Аиллай, сын одного из глав совета, давно положил на нее глаз, как и многие другие, но ни он, ни они, ее не интересовали. Ее вообще никто и ничто не интересовал, кроме, пожалуй, вылазок в лес и наблюдений за жизнью Гигантов. Она прекрасно понимала, что ее великолепная фигура и милое, с большими карими глазами, крошечным, чуть вздернутым носиком, и тонкими, без какого-то макияжа, губами, во многих вызывает желание обладать ею, да не просто обладать, а связать ее вечным обязательством. Аиллай не был исключением. И когда старейшины объявили, что она выйдет за него замуж, он потерял всякий контроль над собой, он пытался взять ее силой, он даже ударил ее. И тогда она не выдержала - выхватила нож и всадила ему в грудь.
Вот итог - клеймо изгнанницы и в перспективе - жизнь в лесу. Не сказать чтобы она была недовольна таким раскладом... Но что-то неправильное в этом было. Скорее всего то, что рано или поздно Гиганты ее все-таки обнаружат и тогда уже останется одно из двух - либо покончить с собой, либо сдаться им.
Фиа мотнула головой, отбрасывая тяжкие мысли и с удвоенной силой ломанулась через лес, почти побежала. Мысли не успели за ней, застряли в извивах травы и корней, и отстали. Фиа на бегу обернулась, чтобы в этом убедиться и внезапно во что-то врезалось. Это что-то было мягким, но упругим - оно оттолкнуло фею обратно, заставив ее сделать несколько шагов назад и сесть на шуршащие листья. Очумело мотая головой, она наконец смогла сфокусировать сознание и внезапно поняла, что сидит она вовсе не на листьях, а на чем-то мягком и теплом. Оглядевшись, Фиа похолодела. Сердце ее забилось в несколько раз быстрее, тело мгновенно бросила в жар, рука потянулась к ножу, а глаза сами собой. против воли, распахнулись на полную.
Она сидела на ладони у Гиганта. Видимо, в тот момент, когда она в него врезалась, он успел подхватить ее, падающую и поднести к своему лицу. И сейчас перед феей висело где-то высоко в небе его огромное лицо с тонкими потрескавшимися губами, обожженными бровями, чуть горбатыми носом, потрясающе серыми глазами и глубоким, недавним шрамом через один из них. Глаза эти смотрели на Фию и это едва не заставило ее свернуться клубком и тихонько заскулить от страха - ведь старейшины с детства вбивают в голову каждому что попасть к Гигантам означает смерть. А иногда и хуже чем смерть.
Но что-то в этих глазах остановило Фию. Набравшись смелости, она еще раз взглянула ему в глаза. Взглянула и поняла, что в них нет ни злости, ни ядовитого интереса, ни надменности, ничего того, что рассказывали о Гигантах старейшины. В глазах его видна была лишь одна глубокая грусть. И смотрел он на фею не как на букашку, которую то ли раздавить то ли отпустить, и не как на пустое место, а почему-то как на что-то само собой разумеющееся. Он даже не удивлялся. Он просто печально улыбнулся и тихонько, почти шепотом, видимо, понимая, что громкий звук будет очень неприятен ей, сказал:
- Привет.
И Фиа почему-то улыбнулась.
К вечеру она преодолела расстояние в пятнадцать раз большее нежели ожидала. К тому же она умудрилась до отвала наесться сладкими ягодами черники и сейчас сидела на плече у Гиганта по имени Макс, вцепившись в торчащие из лямок рюкзака нитки (а для нее - вполне себе веревки) и тихо с ним беседовала. Оказывается, Макс почти такой же изгой как она, за исключением лишь того, что о нем уже давно все окружающие думали исключительно как о мертвеце. Оказалось, у него тоже есть клеймо - не такое красивое как у феи, и, конечно, поставленное вовсе не по умыслу. Но его шрам на лице так и останется с ним навечно, как и ожог на руке у Фии. И это был еще один пункт из того многообразия, что их объединяло.
Макс был большим и сильным. Он мог позволить себе идти уже даже после заката, когда Фия уже обычно устраивалась на ночлег, подсвечивая под ноги фонариком,а сонная фея уже ворочалась у него в нагрудном кармане камуфляжа, куда заботливый Гигант положил сложенный вчетверо носовой платок, оказавшийся для феи целой кроватью. Шаги Макса убаюкивали ее, и, вот чудо - несмотря на то, что она была фактически в полной власти "ужасного Гиганта", несмотря на то, что он нес ее непонятно куда, она почему-то впервые за все время путешествия по лесу чувствовала себя в абсолютной безопасности.

Часы показывали два ночи, когда Макс остановился, скинул с плеч рюкзак, сноровисто растянул между деревьями навес, и осторожно, чтобы не разбудить, вынул из кармана спящую Фию, вместе с ее "кроватью". Подумай, он приподнялся на локте, зацепил темляк верного фонарика за сучок на дереве, на которое прикрепил навес, и включил его. Кружок рассеянного света вырвал из темноты ночного леса то, что Макс так хотел увидеть - его маленькое чудо.
Маленькое чудо смешно поморщилась и, не просыпаясь, уткнулась мордашкой в платок. Макс несколько секунд смотрел на нее и чувствовал, как лицо само собой растягивается в слегка печальной улыбке. Святые небеса, ну какое же чудо... Маленькая беззащитная фея, которую кто-то набрался решимости выгнать из обжитого мирка в смертельно опасный лес. Полная решимости маленькая воительница, готовая на все, лишь бы выжить в этом лесу.
Как же хорошо, что они встретились. Что она врезалась именно в него, Макса, а не пересеклась с кем-то другим, кто поймал бы ее в клетку и не давал бы ей свободы. В конце концов, надо быть полным кретином чтобы обидеть такую... такое чудо...
Макс снова посмотрел на фею.
Наверное, их осталось совсем немного. Люди наступают на леса, вырубают и перерабатывают их. Таких, как она, остались, возможно, десятки, и, если все будет продолжаться такими темпами, то скоро их не останется совсем. Фей надо беречь, ведь они сами не в силах этого сделать в условиях современного мира.
Макс осторожно пальцем погладил Фию по волосам, подцепил угол платка и загнул его, накрывая фею, как одеялом. Фия завозилась, еще глубже закапываясь под импровизированное одеяло, и, кажется, улыбнулась во сне. Макс улыбнулся тоже. А потом протянул руку и выключил фонарик.
Берегите своих фей.

Скрытый текст - Номер пятьдесят два:

Пятьдесят второй. Этим все сказано. Уже четыре года как два этих безликих слова заменили ему имя, фамилию, возраст и даже всю жизнь. Уже четыре года все его существование заключается в бездумном служении Корпусу, исполнении приказов Старших и бесконечных тренировках, периодически прерывающихся на сон, прием пищи и душ. И все эти четыре года единственным его верным другом был сияющий от постоянного ухода снайперский комплекс "Винторез", а привычной валютой - патроны 9х39, которыми он периодически расплачивался за чужие жизни.
Четыре года назад израненного бойца регулярной армии, снайпера Дениса Стрельникова, измученного долгой жаждой и отсутствием пищи, выковыряли из-под обломков ДОТа, накрытого прямым попаданием из миномета. Продержавшись три дня в тесном гробу с изломанными стенками хаотично нагроможденных бетонных блоков и торчащими на манер шипов испанской вдовы зубами арматурных прутьев, с придавленными конечностями, лишившись даже минимальной свободы передвижений, вынужденный вдыхать воздух, густо напитанный тяжелым красным запахом сначала свежей, позже - начавшей протухать крови своей товарищей по боевой группе, он едва не сошел с ума. Возможно, промедли инженеры еще хотя бы час, так бы и случилось и вместо Дениса они бы откопали пустую бездумную куклу, но ему повезло. Все эти три дня он нечеловеческим усилием воли держал свой разум в себе, концентрируя все без остатка внимание на маленькой белой бабочке. Попала она сюда до взрыва, и если да - как выжила? - или же забралась в спонтанный саркофаг позже и если так - то зачем? - так и осталось для Дениса загадкой. Но бабочка действительно существовала и в тонких лучах проникающего сквозь узкие щели света она сначала билась о бетонные стенки ловушки, а потом уснула на груди солдата, неизбежно, однако, просыпаясь от малейшего движения и даже от слишком глубокого, до боли в помятых ребрах, вздоха.
Когда прибыли и загрохотали наверху инженеры, чуткая белая красавица в панике заметалась по узкому коробу бывшего ДОТа, натыкаясь на арматуру и бетон, раня крылья и сбивая с ним пыльцу, ломая тонкие лапки. Денису безумно, до красных кругов перед глазами, хотелось остановить ее, поймать в ладонь, да хотя бы просто громко закричать, чтобы напугать ее и заставить, притворившись мертвой, снова упасть на грудь солдата. Но возможности сделать хоть что-то из этого он был лишен - руки намертво придавлены огромными бетонными валунами, а в горле за три дня стало суше чем в пустыне.
Спасатели возились недолго - может, десять минут, может, полчаса. В любом случае, когда маленькая белая бабочка в очередной раз сверкнув в узком луче света, снова ударилась о бетон и упала на грудь Денису, подергивая лапками и тихонько трепеща изорванными в лоскуты крыльями, время для него все равно что остановилось. Прошла вечность. А, может, две. Денис лежал, до хруста сжав зубы и моля все известные ему высшие силы только об одном.
Высшие силы услышали его молитвы, и, когда Стрельников понял, что обломок бетонной крыши, придавивший, но почти не повредивший правую руку, подался вверх, быстрее молнии он выдернул ее из холодного плена. Затекшие мышцы не слушались, но через десяток секунд вновь стронувшегося с мертвой точки времени он нащупал и осторожно сжал в ладони бабочку.
Как только его откопали, ему принялись светить фонариками в глаза, бинтовать левую, насквозь пробитую отколовшейся от приклада приписанной к Стрельникову СВД щепой, ладонь, попеременно совать фляжки то с водой то с водкой, а он стоял, глядя перед собой, ни на что не реагируя и прижимая к изорванному камуфляжу правую ладонь.
Когда спасатели попытались разжать его правую руку и отобрать мертвое насекомое, время вновь изменило себе, но уже в обратную сторону - понеслось так стремительно, что картинка перед глазами смазалась в одно неясное пятно и в памяти остались только отдельные обрывочные кадры. Окровавленное лицо инженера, воющий и держащийся за выломанную под неестественным углом руку, боец в полной полевой выкладке, дуло автомата, направленное ровно в глаза, липкая от крови арматурина в руках, вырванная, судя по всему, из обломков того самого бывшего ДОТа...
Лейтенант регулярной армии Денис Стрельников, по специализации - снайпер, в тот же день был приговорен трибуналом к смертной казни через расстрел за убийство двух офицеров инженерных войск и тяжкие телесные повреждения, нанесенные еще дюжине. Через неделю приговор был приведен в исполнение.
В тот же день в Архивном Оборонительном Корпусе появился новый молчаливый боец с забинтованной левой ладонью и потухшим взглядом, за порядковым номером пятьдесят два.
Пятьдесят второй . - раздалось в наушнике гарнитуры.
- На связи.
- Тебя страхует тринадцатый, его позиция выше, но обзор хуже. Основная часть работы на тебе.
- Понял. - буркнул пятьдесят второй.
Ему категорически не нравилось это недоверие, с которым до сих пор относились к нему Старшие, хоть он и не раз показывал себя профессионалом высшего уровня, умудряясь в самых критических ситуациях не только сохранить свою голову, но и лишить головы цель. В чем-то они шли ему на уступки. Год назад они наконец-то перестали на каждое снабжать его пятью дополнительными магазинами для "Винтореза", вняв его словам о ненужном весе и профессионализме, позволяющим гарантированно тратить на одну цель один патрон. Ведь и правда - сколько ему ни давали патронов на задание, тратил он всегда только один.
Но даже здесь они шли на уступки не полностью - вместо запрашиваемого одного патрона 9х39 в руку Пятьдесят Второму всегда падали два свинцовых цилиндрика со стальным сердечником. "Для подстраховки, вдруг что..." Что уж говорить о том, что каждое задание одновременно с ним выполнял еще какой-нибудь снайпер Корпуса, неизменно находясь выше Пятьдесят Второго, но при этом всегда имея меньший сектор обстрела. И можно было не сомневаться - уж его-то Старшие от души нагрузили всей полусотней патронов, а, может случиться, что так и не взятый боезапас Пятьдесят Второго тоже оказался у него в подсумках.
В магазин "Винтореза" влезает десять патронов. Десять самых мелких единиц общей для всего мира валюты номинальной стоимостью в одну жизнь. В винтовке Пятьдесят Второго всегда был только один патрон - тот, что в патроннике. Второй он всегда перекатывал по изуродованной шрамами, но, благо, не потерявшей ловкости, левой ладони. Была у него такая привычка - перебирать маленький цилиндрик с острой головкой пальцами в ожидании цели. Конечно, стой над ним кто званием повыше, он бы не упустил возможности дать леща бойца за халатность по отношению к оружию и боезапасу, но сейчас этому не бывать. К тому же зачем вставлять второй патрон если знаешь, что первым все закончится?
Ствол винтовки удобно располагался на пыльной стеклянной бутылке, аккуратно уложенной в щель между кирпичами, ограничивающими пространство когда-то существовавшего окна. Бутылок и прочего мусора в помещении брошенного дома было мало, значит, здесь редко кто бывает. Потому пятьдесят второй и выбрал для засады именно его, заранее нашел подходящую тару, и, только-только заняв огневую позицию, пристроил "Винторез" на нее, глядя поверх прицела на пустую улицу, но не снимая тем не менее пальца со спускового крючка. Левая рука сама собой выудила второй патрон и принялась катать его в ладони. Как только придет время стрелять, он аккуратно ляжет меж пальцев, нисколько не мешая, а скорее даже помогая схватить цевье.
- Пятьдесят второй, цель движется к выходу.
- Принято.
Левая ладонь прирастает к цевью, глаз приникает к наглазнику оптики, соблюдая однако оптимальное расстояние между головой и трубкой прицела - семь сантиметров. Руки быстро и точно находят цель, а легкие сами собой начинают делать мерные и глубокие вдохи, накачивая в кровь побольше кислорода, чтобы в момент спуска смерти с цепи внезапно не дрогнула от нехватки воздуха рука.
Цель шла в окружении трех телохранителей. В белом пиджаке, с зализанными назад седыми волосами, такой же седой бородкой и в белоснежном костюме. На носу цепко сидели маленькие темные очки, ровно между линз которых и должна была лечь пуль. Пятьдесят второй сделал еще один вдох и больше не выдохнул. Руки отвердели, ствол перестал едва заметно покачиваться из стороны в сторону. Тонкая чайка дальномерной планки, отвечающей за отметку в восемьсот метров, на линзе оптического прицела, клюнула цель меж глаз, да так и залипла там. Спустя полсекунды сместилась чуть правее - поправка на ветер.
- Пятьдесят второй, доложи готовность.
- Готов. - тихо ответил снайпер.
И внезапно оптику на короткое мгновение заслонило что-то темное. Рефлексы сработали быстрее мозга - Пятьдесят Второй молнией вскинул голову, глядя мимо прицела и глазами выискивая неизвестного врага. Задачи убивать кого-то кроме цели не стояло, но надо было как минимум знать откуда прилетит пуля, чтобы иметь хоть какой-то шанс ее избежать.
Но врага не было. А на стволе "Винтореза", почти на краю дульного среза, сидела и задумчиво похлопывала крыльями маленькая белая бабочка-капустница. Пятьдесят Второй замер и сам не заметил как тихо, чтобы не спугнуть насекомое, выдохнул.
Бабочка, однако, и не думала улетать. Ей, видать, понравился слегка нагретый за полчаса ожидания солнцем ствол "Винтореза" и она пристроилась на нем, начав деловито умывать свои усики лапками.
- Пятьдесят Второй, готовность номер один.
Но Пятьдесят Второй никак не мог оторвать глаза от бабочки. Он смотрел и смотрел на нее, как на настоящее чудо. А ведь это и было чудо - именно она, именно белая бабочка-капустница спасла его в том бетонном гробу, каждое воспоминание о котором резало сознание чище опасной бритвы.
- Пятьдесят Второй, готовность номер один! Подтвердить!
Снайпер поморщился от крика из наушника, мотнул головой, вновь обретая контроль над своим сознанием.
- Принято. - проговорил он.
Бабочку на стволе Пятьдесят Второй оценил как хороший знак, как свой личный живой талисман. Снайпер снова задержал дыхание и нагнулся к оптике. Прицел располагался намного выше ствола и бабочку в него видно не было, но он знал - она все еще сидит там. Черная чайка снова клюнула белого старика в голову.
- Пятьдесят Второй, огонь!
Палец мгновенно выбрал слабину спускового крючка, и, как, превозмогая натяжение пружины, начал взводить курок, так же туго и медленно в голове Пятьдесят Второго проползла мысль: "Если я выстрелю, ствол мгновенно обожжет ей лапки, несмотря на пламягаситель..." И, еще не дожав спуск до конца, но уже понимая что выстрел не остановить, он дергает винтовку вверх, разрывая несуществующую еще линию огня, и выбрасывая половину своего сегодняшнего денежного капитала на ветер, дергает просто для того чтобы сбросить бабочку со ствола.
Но за мгновение до этого, почувствовав нарастающую дрожь натягивающейся пружины ударно-спускового механизма, бабочка испуганно взлетает сама. Отрывается от поднимающегося ствола "Винтореза", выигрывает у него несколько десятков сантиметров, но спустя еще два мгновения оказывается ровно перед дульным срезом.
Тем и хорош снайперский комплекс "Винторез", что стреляет он практически бесшумно и практически без вспышки. Тяжелые пули 9х39 со стальным сердечником эта машина смерти выбрасывает с дозвуковой скоростью, поэтому при выстреле с небольшой дистанции жертва даже не успевала понять что она уже мертва. Уклониться - не успевала тем более.
Пятьдесят Второй все это знал и знал, что не успеет, но он все равно дернул ствол вправо, стараясь разорвать тонкую и невесомую но нереально прочную свинцовую нить, соединившую повисшую в воздухе бабочку и торец ствола-пламягасителя. Конечно, он не успел. И никто, слышите, никто бы не успел на его месте!
Тяжелая пуля прошла вскользь, не задев бабочку, но от чудовищной температуры пороховых газов и самой пули одно крыло насекомого мгновенно обуглилось и рассыпалось черной пылью, по широкой спиралью бабочка начала падать вниз, прямо на холодный и мокрый после недавнего дождя асфальт.
Конечно, Пятьдесят Второй промахнулся. Пуля прошла мимо, зацепив одного из телохранителей. Те обработали и проанализировали ситуацию моментально - уронив старика на мостовую, сами встали на одно колено и вытащили пистолеты. Все это было проделано за полсекунды, поэтому вторая пуля, выпущенная страхующим снайпера Тринадцатым тоже прошла мимо. Зато профессионалы-бодигарды зафиксировали его огневую позицию и обрушили на нее настоящий свинцовый шквал их своих автоматических пистолетов. В дробном стуке пуль по бетону был ясно слышен тихий вскрик, а потом новый едва уловимый ухом щелчок "Винтореза" тринадцатого. Судя по всему, его слегка зацепили, но он все равно намеревался довести дело до конца.
- Пятьдесят Второй, промах! Еще огонь! Уничтожьте цель! - верещал наушник.
Но снайпер просто стоял и смотрел вниз, туда, где, невидимая с его высоты, лежала на мокром асфальте белая бабочка-капустница, убитая бойцом за порядковым номером Пятьдесят Два. Убитая, как было убито огромное множество других людей, убитая из того же оружия и теми же патронами. Ее жизнь была просто-напросто куплена за маленький кусочек правильно отлитого свинца с холодной бездушной сталью внутри.
Да, эта валюта едина для всего мира. Но жизнь одной бабочки не стоит даже целого железнодорожного состава, полностью набитого патронами 9х39. Жизнь человека - тем более. И нет прощения тем, кто убивает людей десятками, сотнями, пусть даже и чужими руками, пусть даже и из каких-то своих самых добрых побуждений.
Все это Пятьдесят Второй думал, пока его руки автоматически заряжали в патронник, вручную, второй и последний патрон. Щелкнул затвор, Пятьдесят Второй бесстрашно выпрямился в окне в полный рост, поставил правую ногу туда, где должен был быть подоконник и, высунувшись из окна, направил ствол вверх, туда, где едва заметно высовывался из окна пламягаситель Тринадцатого.
Все же Пятьдесят Второй был прекрасным снайпером. Пуля ударила точно в дульный срез ствола, заставляя "Винторез" Тринадцатого прямо в руках владельца описать полную окружность вокруг своей оси, выламывая пальцы держащих его рук и вырывая из горла его негромкий вскрик. Тринадцатый был неплохим бойцом, поэтому он сразу постарался поймать вырвавшуюся из рук винтовку, но он был именно неплохим, поэтому его голова показалась над краем оконного проема.
Кирпичная кладка взорвалась тысячами осколков от мгновенно накрывшего ее шквала свинца. Телохранители успели перезарядить свои пистолеты и напряженно держали огневую позицию Тринадцатого на прицеле, ловя каждое, самое микроскопическое движение. И, поймав, мгновенно его остановили.
"Винторез" упал вниз, на асфальт. Тело Тринадцатого, видимо, осталось лежать на месте. Увидев это, телохранители еще несколько секунд рыскали стволами по пустым окнам брошенного здания, а потом резко подняли старичка на ноги и поволокли его к машине. Тот, что был ранен в самом начале схватки в левое плечо, держал тылы, не сводя ствола пистолета с мертвого дома.
Пока все это происходило Пятьдесят Второй по полуразрушенной лестнице бездумно поднялся на три этажа выше и нашел комнату из которой стрелял Тринадцатый. Стены были избиты пулями, сам стрелок лежал на спине. Не раненый - убитый. Глупо убитый - всего одно ранение, зато точно в правый глаз.
Тем лучше.
Пятьдесят Второй присел возле его тела и расстегнул карман разгрузочного жилета бывшего напарника.
"Для подстраховки, вдруг что..."
Для подстраховки, как он и думал, все подсумки Тринадцатого были набиты заранее снаряженными магазинами к "Винторезу", ко всему прочему из набедренной кобуры торчала рукоять Стечкина, а рядом с самой кобурой на широких ремнях, крепящих ее к бедру, находилось три кармана для запасных обойм. Тоже не пустых.
Рассовывать магазины по карманам своей разгрузки Пятьдесят Второму не хотелось, да и не хватило бы их. Он снял жилет с Тринадцатого и начал натягивать на себя. Что-то мешалось около шеи, и, нашарив это странное нечто, снайпер вытащил из-за ворота камуфляжной куртки наушник гарнитуры. Надо же, он у него умудрился выпасть.
- Пятьдесят второй, доложите обстановку! Тринадцатый не отвечает! Цель уходит от огневого контакта, приказываю немедленно начать преследование!
Все это Пятьдесят Второй пропускал мимо ушей, до тех пор пока кобура со Стечкиным не переселилась к нему на правое бедро, а к левому не прицепились рукоятью вниз ножны с мощным черным клинком с резиновой рукоятью.
Пятьдесят Второй снова поморщился от крика в наушнике, а потом тихо но глубоко вдохнул.
Его услышали. Голос тут же оборвался на полуслове и уже спокойнее сказал:
- Пятьдесят Второй, ответьте.
- Ошибся, друг. - грустно улыбнулся Денис, вытягивая нож. - Меня зовут Денис Стрельников.
Тонкая режущая кромка без труда перерезает провод и заткнувшийся наушник падает на бетонный пол. Денис убирает нож на место, выщелкивает пустой магазин из "Винтореза", вставляет в него новую толстую стальную пачку бесценных смертей, передергивает затвор и делает первый шаг.
В том направлении, которое приведет, если идти около получаса неспешным прогулочным шагом, в маленький сквер практически в самом центре города. В сквере часто играют дети и гуляют молодые парочки и никто не обращает внимания на маленькую вентиляционную пирамиду из бетонных блоков прямо посреди клумб. И никто не знает, почему белые бабочки-капустницы никогда не садятся на эту пирамиду, как бы ни прогрета солнцем она была. И никто не знает что это единственный вход в Архивный Оборонительный Корпус.
Вентиляционная пирамида, по сути, похожа на узкий бетонный гроб... С изломанными стенками хаотично нагроможденных блоков и торчащими на манер шипов испанской вдовы, прутьями арматуры...