[SunnyBоy]

Матросы последние два дня бегали, как ужаленные. Молодой или старый, умный или дурак, худой или толстый, послушный или гордый - значения не имело. Боцманская плетка могла бы с успехом заменить серп и молот, как символ и орудие торжества коммунизма, ибо уравнивала в правах всех. Пассажиров Волькер, слава Матушке, к работам не привлекал, потому Баюн предавался блаженному безделью. Лусия, в отличие от боцманской плетки, властью над телом и духом не обладала.

Среди остальных пассажиров нашлись те, кто за бутылкой даже не заметил, что "власть" сменилась. Но нашлись и те, кто не только принял деятельное участие в бунте, но развил кипучую деятельность после. Ульдерига явно не случайно собирала сведения обо всех и каждом. То тут, то там Баюн замечал, как она обрабатывала испуганных матросов неудобными вопросами, собирала вместе и по одному пассажиров и пыталась свести концы с концами в истории с некими бумагами. Баюн не возил с собой никаких важных бумаг, кроме пары писем из дома, и понятия не имел, как они, важные документы, должны выглядеть; что в них важного может вообще быть? Не имея возможности помочь водаччианке в поисках, уссурец благоразумно решил хотя бы не мешать. Большую часть дневного времени суток Баюн лежал, запершись в каюте, и изучал карты, которые удалось выпросить у Ренцо.

Ночью Баюн спал плохо. То ли качка с запозданием дала о себе знать, то ли заживающие ребра лихорадило, но его мутило, и голова раскалывалась. Во сне приходили кошмары...

Скрытый текст - Чистейшей воды филлер:

Феликс, сняв форменный сотников тулуп и подложив под пятую точку, играл с ножом, сидя у стены казармы, когда появился Макар. Стелетом Макар был еще никудышным, даром что егерь бывший княжеский. Сотник услышал, распознал и отбросил его шаги, как возможную опасность, задолго до того, как товарищ неуверенно подошел к «курилке». Даже когда он, наконец, притащился и встал рядом, Феликс демонстративно продолжал игру – с ловкостью, выработанной долгой практикой, перекладывал нож в пальцах, изредка втыкал коротким броском в землю, снова поднимал и начинал игру сначала.

Сотник действительно хорошо обращался с ножом – следствие избытка свободного времени в казарме, посвященного упражнениям. Втайне он гордился умением, с которым выхватывал, подбрасывал, ловил и метал острые лезвия. Он закончил баловаться, высоко подбросив оружие, и воткнув его в стоявшую неподалеку бочку. В последний полет клинок был отправлен ударом ладони по рукояти. Ладони у Феликса были широкие, как лопаты, с короткими и крепкими, как толстые дубовые корни, пальцами.
– Видал?
Феликс ухмыльнулся и поднял глаза на подошедшего.
– Что, сотник?
Макар, полный, бледный и нервный мужчина, явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он был в льняной рубахе и штанах цвета сажи, в битых дорогой ботинках и в совершенной растерянности.
– Что вы сказали?
– Я сказал: «Видал?» – Феликс любовно посмотрел на свой нож. – Держу пари, больше никто так не сможет.
– Пожалуй, я нет, – признал Макар и облизнул толстые губы кончиком языка. – Можно присесть?
– Давай, садись, – сотник кивком указал на свободное место на лавке. – В ногах правды нет...
Он закурил трубку и угрюмо уставился на облачка дыма.

Макар тоже смотрел на них. Похоже, его что-то беспокоило: пару раз он собирался заговорить и в последний миг сдерживал себя. Он косился на Феликса, но молчал.
– Ну? – не выдержал сотник.
Макар прокашлялся и, наконец, приступил к волновавшему его предмету.
– Послушайте, – начал он, – что вы думаете об этом новеньком, Баюне?

– А я о нем не думаю, – ощерился Феликс. – А должен? Что ты хочешь от молокососа?

– Ну, – продолжил Макар, – понятно, что это все могут быть только слухи, что в доме князя Неблагой. – Он неуверенно провел рукой по лбу. – Может быть, вам это покажется бредом, но я кое-что видел.

– Выкладывай, – Феликс заинтересовался. Он рассеянно сунул руку в карман, но ножа там не было. – Что ты такого увидел?

– Я сразу не обратил внимания, – Макар нахмурился, пытаясь собраться с мыслями. –
Помню, как Софья Ильнична приболели, стоял у ее покоев в карауле; велено было доктора пропустить – больше никого чтоб. Доктор – весь в шкурах и сам бородатый и волосатый, что медведь. И пахнул так же. Ни дать, ни взять Фиделий из табора. Где только великий князь такого откопал? Пропустили к Софье Ильинишне. – Макар со свистом втянул воздух. – Час прошел, два – идет этот. Наставничек, так его растак, языкастый. Что Баюном кличут. Даже не поздоровался – в палаты шасть. Я его за руку останавливать: «Не велено», а он как закричит на меня, зашипит зверем, рваться давай. – Макар затих, подбирая слова.

Сотник кивнул, между делом шурша в кармане.
– Ну, и?

– Что «ну»? Я-то знаю, что он дочек Князевых фаворит, потому и гоношится. Какой из него стелет? Так, пацан. Выскочка. Приложил я его по носу. Не со зла, а чтобы не дергался, – внес уточнение Макар. – Я бы, наверное, помер, если бы мне так зарядили. Он только кровь рукавом утер – и в окно. Представляете? А этаж-то второй. Я к окну – никого. Только куры по двору врассыпную.

– А во дворе туман среди дня, – отметил Феликс. – Верно?
Макар изумленно заморгал.
– Откуда вы знаете?
– Да так, есть мыслишка, – ответил Феликс и снова занялся карманами. – Что дальше?

– Да ничего... – Макар, похоже, был здорово озадачен. – Я к дверям-то вернулся. Караул стоять. – Он снова наморщил лоб. – Да, и вот еще что: когда доктор-медвежатник в конце концов вышел, то огляделся и бежать, а рожа расцарапана, ухо порвато висит. Я к молодой хозяйке, что такое? А она: «Ничего не было». Котик ихний, Кузьма, доктору на плечи прыгнул, да покусал. Покалечил знатно, чуть глаз фиделия не лишил. Барышня извинились, доктору втройне плату дали, а котику, знай, лучший кусок с кухни. Словно и не бедокурил.
Он потряс головой и уныло уставился в сторону.

– А давеча другой знахарь приходил, так говорит, Туата-данан к молодой хозяйке повадился. А нужно ему что? А они под людей все подлаживаются. Сами чувствовать не могут – хоть режь на ремни, ни зла, ни добра не помнят, а коли людское сердце жаркое учуют – зависть их берет. Вот и крадут чужое. Вытягивают соки, пока не тронется или не помрет человек. Зачахла и захиреля Софья Ильинична – то не обычная хворь, а чародейская. Неблагих рук дело.

– Слыхал от старших, бывало, – кивнул сотник, – тут спорить не стану, слишком мало знаю. А юнец-то при чем? Не туата он.

– Нет, все-таки при чем, наверное, – упорствовал Макар, которому, похоже, не по вкусу пришлась мысль, что он может ошибаться. – Все это какой-то хитрый запутанный план...

Феликс не спорил. Просто засмеялся в голос.
– Какой план, дурень? Выучить Софью и Марью Ильиничну грамоте? Да мне накласть, чем они там, в свободное от уроков время занимаются. И ты не завидуй, егерь. Зависть – большой грех.

– Побойся Матушки, сотник. Мне четвертый десяток. Свои дети есть, – егерь огляделся по сторонам и заговорил быстро-быстро, вполголоса, заговорщицким тоном. – Софья Ильинична, не зря, говорят, чахнет-то. Верь не верь, а отказал ей постреленыш. Дочка княжеская в плач, а князь наставника в почет, когда прознал. Золотом осыпал.

– Ну так что тебе до княжьих дел? – спросил Феликс любезно, но тон его голоса мог бы заморозить костер.

– Нет дела, – испуганно согласился Макар. – Но навел я справки о нашем учителе грамматики. Выгнал его родной отец из дома. Угадай за что?
– Ну, не томи уже?
– С неблагим сцацкался. Старшего брата со свету сжил. Видно, наследства Цараповского захотелось. Ну, что. Все еще думаешь, что лезу не в свое дело?
– Ну, теперь не знаю, кто тут дурак. – Сотник даже забыл о своем ноже. – Чем докажешь, что не бред это все собачий?
Макар пожал плечами.

– Конечно бред, – продолжал он гнуть свое. – Просто череда совпадений. Пацан сживает брата заради денег. Связывается с неблагим, брат сходит с ума. Затем пацана выгоняют, но его привечает наш князь, и вот те пожалуйста – Неблагой в доме. Случайность, да.

– Хорошо, – сказал Феликс наконец. Он наклонился к Макару с опасным блеском в глазах. – Но раз есть Неблагой, как насчет его изловить, а, егерь? Ты-то у нас следопыт и ловец.

– Я охотник, а не шаман, – просто сказал Макар и зажмурился от солнечного луча. – Но попробовать можно.
Неожиданно, на башенке зазвонил колокол. Не время отбивали - звонили сбор. Сотник поднялся и поспешил в казарму.

Проснулся Василий от корабельного колокола и вместе с остальными пассажирами выбрался на палубу.
- Мать! - проникновенно выругался уссурец при виде пиратского судна, идущего наперерез Альбатросу. - Опять ты. В этот раз моли Бога...
Рука Баюна сама потянулась за спину, где обычно висел лук. Василий поспешил в каюту, чтобы одеться.