[Седой Ёж]

Скрытый текст - Ахилл. Последняя история...:

…Я смотрел в глаза нестарому еще человеку. Молча.
От большой залы, от танцующих беззаботных людей нас отделяла только неприметная завеса и хлипкая дверца. Другая дверца сиротливо висела на одной петле. Прихотливо изогнутые трубы, рукояти на полу и рельефы на столах ничем не могли ему помочь. Человек судорожно дышал, глядя на мое лицо. Как и всегда, стоит мне снять шлем. Ахейцы между собой звали меня «Безгубым», думали, не знаю, а узнаю, так разгневаюсь. Зря. Тому, полубезумному, прозвище было безразлично. Мне тем более.
- Ты играешь судьбами и чаяниями людей, человек. Ты взял на себя право сажать на трон. Отделять достойных от презренных. Возомнил себя Немесис-Вершительницей, смертный?

… После ночной попойки с аэдом, я долго думал. Нет, сочинять вирши для девы, о которой в городе ходили только жалкие обрывки слухов, было весело. Мы даже не знали, была ли она златокудрой, как написали, или черноволосой, как Медея. Или даже рыжей, как жёнушка хромого итакийца, о которой он все уши прожужжал. Аэд, прыская, вставлял целые строки из сочинений слепого певца Троянской войны, а я думал, что если дева не похожа на наши славословные описания и притом не отличается мудростью, то должна смертельно оскорбиться. Вдобавок, я не знал точно, стоит ли за базилейским титулом подлинное владычество. Пентесилея [1]не владела Темискирой, но ее воительницы пошли за ней на верную смерть под стены Илиона. А слухи, даже многократно исковерканные, не говорили ни слова хотя бы о гетайрах[2] этой девы.

Когда аэд удалился с посланием, я долго размышлял. Земли эти хороши, люди же искусны и трудолюбивы. Но устроено все из рук вон плохо. Наместники жадны и лживы, всяк ищет своей выгоды. Подати чрезмерны, а деньги идут на роскошествования жителей базилейского дворца. Самого же базилея уже очень давно никто не видел. Говорили, что голос его подобен громовым раскатам, говорили, будто он ведает даже тайные помыслы бунтарей и смутьянов. Говорили, что он может заставить разверзнуться земную твердь. О нем вообще только говорили…
Если власть держится на слухах, то легко ли будет ее забрать?

Стоит проверить. Прежде у меня всегда были противники из плоти и крови, и я превозмогал. Здесь же одной яростью много не сделать. Чем не достойное свершение для героя? Непосильное для тех, кто подобен Семерым, что доблестно штурмовали стены Фив – и пали один за другим. Такие задачи под силу только Лаэртидам. Мужам, преисполненным козней различных и мудрых советов. Вспомнив рыжего, я велел принести еще вина. Одиссей, хайре[3], старый друг.

Отзвуков творимой волшбы в окрестностях дворца я не замечал. Но если слухи не совсем пусты, то многие знания базилея-скрытника тогда объяснимы лишь одним: должны быть гонцы. Доброхоты-наушники, лазутчики. Кто за страх, кто за совесть, а кто просто за звонкую монету. Что стоит мне притвориться одним из них? Поведать чистую правду – о тайном заговоре, покушении на власть… С этой идеей я и задремал. Приснился Калахант[4], указал на то, что голубь с севера, обгадивший изображение Зевесова орла в малой кумирне – непременно к большой беде. Я посмеялся и предложил ему вина, в кувшине еще оставалось. После третьей прихмелевший прорицатель стал жаловаться на Тиресия и выдал страшный секрет – воробьи, мол, птицы глупые, никому из Семьи не нужные. А посему их полет ничего не значит. Надо же. Никогда бы не подумал!

Проснулся от аэдова козлетона. Тот принес весть от девицы – та не ответила по сути ничего. Зато в рассказе его крылось кое-что поважнее. От охочих до базилейских земель не протолкнуться, выходит. Да и девица против воли отца пошла да могучему бессмертному дорожку перебежала. Посему своих владений не имеет и тоже на трон здешний метит. Да уж, царство здешнее как тот кабан каледонский[5]. Дерзание славное, героев много, даже Аталанта эта вот новоявленная в свою строку. Только земли не шкура – мало захватить, суметь удержать еще надо.

На рассвете я пошел к главе городской стражи. Так, мол и так, слово и дело государево, имею весть для самого базилея. Нет, тебе сказать никак нельзя. Над лазутчиками-то главе? А вот ему можно. И даже нужно. Наедине, знаете ли, без лишних ушей.
Убедить главного доносителя рассказать, куда и когда он ходит на доклад, было сложно. Пришлось даже снять шлем – очень уж умело тот избегал взгляда в глаза. Теперь он отдаст старшему над стражей правильный приказ и все забудет. А что до серого плаща – так сунул прачкам, а те, тетехи этакие, и проворонили. Или вовсе на портянки пустил.

...Верх накидки скрывал лицо от любопытных взглядов, но я все равно избегал шумных улиц. Тихэ [6]благосклонничала – редким прохожим не было дела до одинокого путника. Доспехи и шлем остались в кормильне, где приятель-аэд согласился приглядеть за моим добром за кувшин-другой. А хозяин за малую мзду обещал посматривать за самим служителем геликонских дев. Чтобы уж наверняка.

Во дворце я чуть не заплутал в пыльных коридорах. Меня окружали запахи печева и жаркого, за стенами кто-то пьяно орал, дети хором читали что-то ритмичное, какой-то обиженный Мусагетом горе-кифаред, насиловал инструмент, безбожно фальшивя… Я же искал Большую залу и нашел ее по шелесту шагов, похожему на далекий прибой. В стене тянулись парные отверстия – приглядевшись, я увидел чью-то густо посыпанную белой пылью бледную спину, украшенную прыщом, рдеющим царственным багрянцем, и подвявшими цветами гиацинта. Через мгновение спина сменилась другой – сутулой, но в ярком одеянии с витыми шнурами. Благородные господа танцуют, не козопасы чай какие.

Коридор закончился неприметной дверцей. Постучал, изнутри потребовали какой-то пароли. Восхитился главой сыскарей – вот ведь кремень-человек, не мог солгать, так смог утаить часть правды, - и рванул дверь на себя. Засыпав пылью, жалкая преграда поддалась. Человечек в каморке отпрянул от неожиданности. Я не спеша огляделся. Легкое кресло, только что отодвинутое от пучка трубок в полу; с потолка свисают веревки; большая труба, раструбом прислоненная к отверстию в стене; дверца-родная сестра сломанной…Он и впрямь был один.
- Зачем ты затеял эту вакханалию, человек? Хотел посмотреть, как герои, не тебе чета, перегрызутся за лживые обещания трона?

Ох и не просто же все было с этим венцом! Горе-владыка наш взял земли хитростью, заморочив головы нАбольшим. Потому и с наместниками сладить не мог, что вертели они им как хотели. Потому и решил он девицу хороших кровей в жены взять, чтобы и сам право свое утвердить, и жёниных родичей-защитников заиметь. А заодно, чтобы совсем все распрекрасно вышло, венцом тех героев приманить, которые его бы силой взять захотели. Чтобы и от соперничков избавиться, и зажить в полную силу, без хитрых ремесленных чудес. А герои юные, медные лбы, пусть друг друга поубивают - вон, половина уже полегла, неотпетые, неоплаканные...

- Значит, дожил до седых волос, заскучал и вершителем судеб решил побыть?
Человек молчал. Тело его предало - по каморке поплыл предательский запашок...
- Довольно, Не-Вскормленный-Грудью. – Низкий, грудной женский голос. Как нож в спину.
Она стояла за моей спиной. Невысокая, одетая в черное. Последний раз, когда мы виделись, в ее руках был факел. Теперь факела не было, а строгий черный пеплос сменило пышное одеяние, какие в ходу у здешних женщин, и покров, затеняющий пол-лица. Смертным не дано взглянуть на призрачные зеленые огни, пляшущие в глубине очей Ожидающей-на-Перекрестках[7], и сохранить при этом рассудок. Ей ни к чему лишняя свита.
- Тебя… мать? Кто пустил в мир смертных… тебя?
- Ты знаешь, как я вхожу в этот мир. Ничего не изменилось.
- Я не пойду с тобой. Я сделал свой выбор. Дед-Океан и мать знают. Я останусь с людьми и не буду более играть в ваши игры, Трёхтелая. Я в шаге от того, чтобы добыть венец и земли базилея. Сам. Без вас. Без крови и ужаса смертных, без слез и муче...
- Цена уплачена, сын.
Глаза Гекаты черны, как у тюленя. Мать. Зачем же ты, мать? Разорви круг Игры, оставь меня выбранной доле!
- Если ты решил остаться с людьми… Не забудь, что люди смертны. И ты смертен. - В руках матери… нет, вновь Гекаты сияет зеленоватым огнем узкий бронзовый лепесток. Как завороженный я смотрю, как он падает вниз. На мою грудь, прикрытую только серым плащом. Она убила шестерых моих единоутробных братьев, проверяя, чья кровь - морских или смертных в них сильнее. Ей не ведомы ни любовь, ни жалость. И никому не ведомы ее помыслы – даже Немесис не властна над Трёхтелой. Я чувствую, как жизнь вытекает из меня по капле, но не позволяю себе упасть. Она ждет. Перекресток между жизнью и мертвым сном в глубине. Распутье. Ее вотчина.
Нет.
Шаг.
Еще.
Еще.
Она молчит и смотрит. Собрав все силы, я прижимаю к себе почти невесомое девичье тело и с хрустом ломаю тонкие шейные позвонки. Последнее, что я вижу – жуткая, полубезумная улыбка на нечеловечески прекрасном личике над узкой спиной.

Я умер.

«Зря ты так... с Ожидающей. Она тебе этого не простит.
А святилище на Змеином острове не для тебя, Не-Вскормленный-Грудью, я всегда знала. Я говорила им, но они не хотели меня слушать. Твое место здесь, со мной, под присмотром деда… Ты должен спать и видеть сны, как заведено. Поверь, уже завтра ты не отличишь свой побег от сотен других грез! Для смертных сменится эпоха, для нас настанет лишь новый день… Хочешь быть базилеем? Я велю океанидам подбирать мертвецов для тебя...»
Нет.
Не венца алкаю я. Я должен взять его сам. Понимаешь, сам!
Мои кольца сжимаются и разжимаются, тревожа древние воды. У поверхности рождаются огромные волны, они идут на приступ берегов, уносят в пучину целые поселения…
«Остановись! Ты хотел остаться с людьми, так зачем зазря губишь их?»
Я ухожу, мать. Сколько бы раз ты или они меня не убивали, я буду уходить снова и снова. Сперва я должен найти того, кто принес тебе жертву, спустя столько человеческих веков…

[…]

Я вернулся на сушу. По людским меркам прошло полгода. Базилей женился на той самой девице. Другие герои куда-то пропали при странных обстоятельствах. Для людей все осталось по-старому. Кто-то гонит меня прочь, насмехаясь над рубищем, кто-то пускает под свой кров и делится последним. О, в поисках моего знатока таинств Гекаты я стал настоящим королем бродяг. И снова я повторяю твой путь, Лаэртид. Бреду по свету, упрятав свое имя на самое дно котомки. Король бродяг узнает то, что никогда не сказали бы герою Ахиллу. И тогда оборвать новую жизнь ты уже не успеешь, предатель...

Скрытый текст - примечания:

[1]Пентесилея, царица амазонок. Привела свое войско на помощь осажденным троянцам, будучи обязанной царю Приаму. Темискира – легендарная область, где жили античные амазонки.

[2] Гетайры – доверенная дружина, элитная гвардия у Александра Великого.

[3] Хайре (букв. «Радуйся!») - приветствие на разговорном диалекте койне.

[4] Калахант – прорицатель из стана ахейцев, специализировавшийся на птицегадании. Тиресий был предсказателем Афининой милостью, причем широкого профиля.

[5] Каледонский вепрь, Каледонская охота – яркое событие античной мифологии. Очередной массовый поход героев за подвигом. Кабан ранен Аталантой и добит героем Мелеагром, но раздел шкуры стоил жизни дядям Мелеагра по матери, ему самому его матери и жене. В общем, как это часто бывает в мифологических сюжетах, снова все умерли.

[6] Тихэ (Тюхэ) – второразрядное божество, отвечавшее за удачу.

[7] Ожидающая-на-Перекрестках, Трёхтелая – эпитеты Гекаты. Л.И. Финке выводит Фетиду как одну из персонификаций Гекаты, одно из трех ее «тел». По той же теории когда Ахилл пробуждается и восстает из вод, вернуть его назад может только мать в ипостаси Гекаты. И только если ей в жертву с надлежащими почестями будет принесена смертная женщина.