Играгуд, город Крюлод
[1]
Из семи алей эвтаназиума, названных по цветам, больше всего Руте нравится Зелёная, с яблонями и грушами. Дорожка выложена шестиугольными плитами, по сторонам уютные скамейки из волшебного дерева, а в самом конце, на возвышении, большой ледяной экран. Прогуливаются они вместе с Лурией, белой проксимой; Рута и не знала, что такие бывают, пока не попала в эвтаназиум. От вопроса, понятное дело, не удержалась:
– А те, которые в проксимариях, получается, чёрные?
– Да, – последовал короткий ответ. Голосок у Лурии хрупкий, и сама тоже хрупкая, кожа будто просвечивает.
– Ну, будем знакомы, сестрёнка, я аккурат из тех самых, из чёрных…
Уйти с чистилки было просто, но что делать дальше, Рута представляла слабо. В конце концов решила отправиться по магистрали на запад, а там насколько сил хватит – до Ивинги, так до Ивинги, до Внешнего кольца, так до Внешнего кольца. В дороге ни она, ни пушистики не голодали: с выходом на магистраль артефакт-кухня сама собой починилась, выдавала теперь весь перечень блюд. Ночевали на станциях, расставленных по магистрали как раз с таким расчётом, что от одной до другой – дневной переход. Подобных ей путников было то густо, то пусто, Рута ни с кем не сближалась, ледяной покров отлично помогал в том, чтобы и у других не возникало желания сблизиться.
Расправив белоснежные одеяния, Лурия устраивается на скамейке, Рута занимает место рядом. Головы поворачивают в сторону экрана, вид там всегда один и тот же: излучина Ивинги. От одного края ледяного прямоугольника к другому проходят большие торговые суда, юркие сопровождающие.
– Только сейчас поняла, как Горячая с Ивингой похожи, – восклицает вдруг Рута, – ведь и текут в одном направлении, и волшебные обе!
Лурия не отвечает, но Руте ответ и не нужен. «Если так разобраться, – думает она, – всю жизнь только и делала, что от Горячей бежала, и от Хребтов, взявших друг друга за руки, и от Дыры. Да только к Дыре и вернулась – замкнулся круг, ухватился амфисбен одной пастью за другую...»
Пушистикам того, что готовила волшебная кухня, было мало – охотились в придорожных лесах. Волчок, неугомонный, дальше всех в дебри забирался, так и пропал. Потерю Рута тяжело переживала, будто не питомца лишилась, а ребёнка, на Чистюлю с Грязнулей так и накидывалась:
– Всё, от меня ни на шаг больше! Никакого вам леса!
Уж с чем-чем, а с сообразительностью у этих ребят был полный порядок – в сторону красно-рыжих зарослей перестали даже смотреть. Да только что толку, если Грязнулю смерть поджидала с другой стороны? Заигравшись с бабочкой, выкатился на магистраль, скользящий шар, пролетевший стрелой, размазал его кровавым блином. Чистюля, звонко тявкая, едва следом не выкатился, Рута в последний момент удержала.
– Не отпущу! Не отдам! – кричала, прижимая к груди, а он смотрел большими фасетчатыми глазами, и не тявкал уже, не скулил, а всхлипывал, как человек.
Дальше Рута без воодушевления шла – так, ноги переставляла. А места между тем интересные были: приближалась излучина Ивинги, известная на весь Играгуд, приближался город Крюлод. В магистраль, как в большую реку притоки, стекались дороги поменьше, такого разнообразия средств передвижения Руте не приходилось видеть ещё никогда. И червегрузы, движение которых растягивалось порой на часы, и изящные махолёты, похожие на огромных колибри, и прыгуны, скачущие, как кузнечики.
Идти тяжелей стало, сила словно бы вытекала из тела, Рута чувствовала каждую капельку. Оттого не всегда успевали они с Чистюлей до дорожных станций добраться – ночевали тогда прямо у магистрали. Никакой ночной холод с пушистиком был не страшен – на чистилке их для того и держали, что от холода самое наилучшее средство, а вот с ночными хищниками было сложнее. Один раз, так и вообще, стая бродячих гноллов напала, и если бы не сторожевой дорожный инферн, разодрали бы.
– Вот и думай после такого, – журила она Чистюлю потом, – непутёвые мы с тобой или всё же везучие?
До Ивинги оставалось всего ничего, когда прямо в дороге у Руты отказали ноги. И ни выброса же, ничего такого, однако же вот, как подкосило.
– Похоже, пришла я, малыш, – сказала Чистюле, что, обернувшись, звонко тявкнул. – А так хотелось на Ивингу поглядеть, на излучину…
Пушистик вдруг зарычал, метнулся куда-то в сторону, а Рута почувствовала холод.
– Что такое? – приподнялась на локте, – что происходит?
А происходило следующее: медленным шагом к ней направлялся голем, которого сначала приняла за человека. От человека он почти и не отличался, но Рута откуда-то знала – голем. Чёрные одежды, лицо скрывает маска, правая рука оканчивается не ладонью, а петлёй. Подкатился Чистюля, распахнул широкую пасть, прыгнул…
– Не надо, – вырвалось у Руты, – уходи!..
Не замедляя шага, голем отбил пушистика левой рукой, тот отлетел далеко, уже не поднялся.
– Ах, ты, плесень!.. – прохрипела Рута, роняя от бессилия горькие слёзы.
Подступив к ней, петлерукий опустился на колено, накинул петлю, оказавшуюся неожиданно широкой, на плечи. Вскрикнуть Рута и не успела даже, утянутая в бархатную пустоту…
– Пора на процедуры, – говорит Лурия, в больших голубых глазах – всё милосердие мира.
Рута неохотно поднимается со скамьи, берёт белую проксиму под руку. «Ковчег» – так называется эвтаназиум, именно на этом «корабле» Руте и предстоит отправиться в последнее своё плавание.
[2]
Белый свод, белые плиты пола, белые одежды Лурии. Рута в камере восстановления, похожей на большой кристаллический гроб, обнажена, в локоть тыкается оснащённая иглой трубочка.
– Тише, тише, – шелестит Лурия, – не волнуйся, а то не могу в вену попасть…
Закреплена камера восстановления почти вертикально, Рута без труда видит зеркальный купол, расположенный в середине процедурной. Ей холодно, ей теперь всегда холодно, ледяной покров тянется по телу узорами, как если бы вместо кожи была та волшебная ткань, булатик. Летний пик очень тяжело дался – выброс будто на тёрке её натирал, обезболивающие снадобья помогали только отчасти.
– Вот, теперь хорошо… – белая проксима у пульта, нажимает на кнопочки, по трубке бежит то одно, то другое, то третье.
Рута балансирует на тонкой грани между явью и сном, кто-то прикасается к ней, но не пальцами, а словно мягкой тенётовой лентой. Наконец она погружается в сон, долгий и сладкий.
Пробуждается Рута уже в кресле-каталке, Лурия везёт по любимой Зелёной аллее. Деревья в цвету, жужжат трудолюбивые пчёлы, птицы поют, не умолкая. Рядом ещё одно кресло, толкает другая проксима, занимает кресло Тай. Руте бы изумиться, вскрикнуть от нахлынувших чувств, но почему-то не удивлена, ничего не нахлынуло. Понимает, по одной аллее их везут неслучайно, понимание, опять же, эмоций не вызывает, лишь пониманием и остаётся.
– Ты меня помнишь? – спрашивает у Тая, когда проксимы, оставив кресла-каталки на площадке с экраном, отходят.
– Нет… – тот потирает лоб, – кажется, нет…
Кожа у него сплошь в красных точечках, Рута знает, что это такое – игольная лихорадка. Руту выбросы терзают, прохаживаясь по телу тёркой, Тая протыкают иглами, и чем дальше, тем они больше…
– Покажи правое плечо, – просит она, – оголи.
– Оголить? – Тай недоумённо хлопает глазами.
– Да, – Рута тянет шейный вырез эластичной фиолетовой робы, – вот так.
У самой-то у неё плечо чистое, без каких-либо следов татуировки, как будто и не было никогда огненной лисы. Стёрли в проксимарии, где от следов прошлого избавляться умеют.
– Да, что-то есть, – озадаченно тянет Тай, – белый такой зверь… забыл, как называется…
– Единорог.
– Точно! – Тай расцветает улыбкой, но сразу же хмурится, – выходит, мы и правда раньше встречались?
– Да, – Рута бросает взгляд на экран, на стремительный катамаран, прорезавший гладь излучины. Вдруг она понимает, многое понимает: цирковые выступления для труппы Олдоса были лишь прикрытием, ширмой, на самом же деле на катамаране переправлялись запрещённые артефакты, самозародки. Такое вот второе дно, не цирк, а контрабанда.
– Не помню, – Тай усиленно трёт виски, – ничего не помню... Я же весь в дырах, а через них и мысли утекают, и память…
– Не знаю, лучше ли, когда памяти нет, – задумчиво говорит Рута, – но что легче, это уж точно.
– Вот и Морпесса так говорит, – вздыхает Тай.
– Морпесса? – Рута вздрагивает, – так зовут твою проксиму?
– Да, – неуверенный кивок, – кажется, да.
Рута оборачивается осторожно, смотрит в сторону проксим. Нет, это другая Морпесса, хотя волосы тоже светлые и глаза немножко похожи. Рута и рада, и огорчена, но огорчена, наверное, всё же больше.
– Расскажи о чём-нибудь из прежней жизни, – просит Тай, тронув за руку, – может, и я тогда вспомню.
– Ох, даже не знаю, – Рута ёрзает в кресле, – из меня ещё та рассказчица! Ты же помнишь, что такое цирк?
– Подожди-подожди… – Тай трёт висок, – ага, вспомнил!
– Так вот, ты был циркачом, жонглёром и акробатом, хотя, когда впервые увидела, подумала, что клоун, до того смешные рожицы корчил.
– Рожицы? – переспрашивает Тай, ощупывая лицо.
– Да, а я пришла наняться в вашу труппу танцовщицей, потому что освободилось место – прежнюю разорвали гарпии. Ты тогда ещё пошутил, что знаешь какая, самая из них главная. Сначала я ничего не поняла, но потом, глядя на Ядвигу, с трудом получалось удержаться от смеха, так и распирало!
– Точно! – подпрыгивает в кресле Тай, – Флейта, Виола, и эта, как её, с хохолком…
– Лира, – улыбается Рута, по зернистой, как у змеи, коже сбегает слезинка.
– Ага, Лира! Помню, я помню!
Тай так и сияет, так и светится, но вдруг выгибается, хрипит, а из дырочек на коже брызжет кровь.
– Что вы сидите? – кричит Рута проксимам, – у него же приступ!
Лурия с Морпессой на скамье, застыли в одной позе – прямая спина, руки сложены на коленях, лёгкий наклон головы. «Они же как куклы, – думает Рута, – неужели и я была когда-то такой?..» Хочет встать сама, но ничего не получается, сил нет, а кресло вдруг охватывает ремнями, прижимает, откатывается само собой в сторону.
– Ах, ты же, стерва, – рычит Рута, – отпусти!..
Проксимы встают, как если бы за спиной покрутили ключик, к Таю не бегут, но шаг быстрый. По экрану тем временем катятся белёсые волны, будто там, на реке, разразилась метель, затем ледяной прямоугольник вспыхивает, угасает. Точно так же вспыхивает и угасает жизнь в Тае.
[3]
Двенадцатый день месяца Стрекозы, день её рождения, начался неожиданно. После смерти Тая Рута в основном и делала, что спала, а тут пробуждение, и Лурия такая серьёзная.
– К тебе посетитель, – сказала проксима, помогая выбраться из камеры сна. От камеры восстановления та отличалась мало, разве что игл и трубочек больше, да устлана изнутри чем-то мягким и пористым.
– Да, – сонно пролепетала Рута, – хорошо.
Лурия успела облачить в пижаму, усадить в кресло-каталку, прежде чем наконец-то дошло: посетитель? Какой ещё такой посетитель? Нет, они, конечно, бывают, но исключительно у магнатов, которые эвтаназиум себе могут позволить, которые не прекращают дел даже здесь. При таких всегда свита – и проксимы, и големы, и члены семьи. А Рута? Она же совсем из другой категории, в «Ковчеге» только потому и оказалась, что цверги всё никак с ней не расстанутся.
– Кто это? – спросила у проксимы, не на шутку разволновавшись.
– Капитан корабля, – ответила Лурия, вкатывая кресло на телепортационный диск, – до времени попросил себя не называть.
Колёса кресла шелестят по плитам Зелёной аллеи, с деревьев облетают последние листья, Руте не понадобилось много времени, чтобы понять, кто её ждёт. Другое дело, чтобы поверить…
– Тарнум!..
Он отворачивается от ледяного прямоугольника с видом излучины, смотрит на неё, смотрит. «Не смотри, – хочется выкрикнуть Руте, – не смотри на меня такую!» Однако же не выкрикивает и обезображенного лица руками не закрывает. Куртка на Тарнуме со шнуровкой, штаны со вставками из булатика, сапоги с отворотами. Очень похож на капитана Брана, только без усов, без повязки через глаз, а голова выбрита наголо.
– Ну, вот я тебя и нашёл…
Потом он на скамье, она по-прежнему в кресле, друг против друга, рука в руке и глаза в глаза.
– Знала бы ты, что со мной было, когда и тебя Горячая у меня забрала, – рассказывает Тарнум, – обезумел, как есть обезумел!
– Неужели не сплю, – шепчет Рута, – неужели ты и правда не сон?
– А потом и с лесопилкой простился, и с починком, – продолжает он, – на баржу сел. А знаешь, с чем проститься было сложнее всего? С нашим Гнездом.
– Нет нашего Гнезда больше, – тихо говорит Рута, – разрушила я его, уничтожила…
– Ошибаешься, – качает головой Тарнум, – его не разрушить.
– Не знаю, быть может, – голос Руты дрожит, – прости меня, если можешь, за всё прости…
– Глупая, – Тарнум высвобождает руку, осторожно касается её щеки, – какая же ты у меня глупая…
Молчат, долго молчат, Рута вздыхает:
– Столько вопросов – и о семье, и о том, как искал, что и не знаю, с какого начать.
– О семье много рассказать не получится, – отзывается Тарнум, – ведь за тобой отправился почти сразу же. Знал, что в Тёплой Гавани непременно задержишься, и настиг бы, но вышла с нашей баржей неприятность – напали пираты. Меня, как и ещё нескольких мужчин, взяли живыми, рабами на их треклятое судно. Там и сгнили бы, если бы эти выродки не попали в облаву.
– Банда Лукана, – догадывается Рута, – пираты ничтожные, пантеону противные…
Память послушно переносит на площадь Правосудия: три грязных человека на эшафоте, а к ним направляется смерть в образе палача с ледяной булавой.
– Так ты слышала о той банде? – удивлённо спрашивает Тарнум, – и до сих пор помнишь?
– Да, – смущённо улыбается Рута, – помню. Так что было дальше, когда попал в Тёплую Гавань?
– В столице непросто пришлось, – Тарнум хмурится, потирает заросшую щетиной щёку, – город очень большой. Блуждал, блуждал, пока будто не толкнуло что-то в «Красные сапожки» заглянуть. Там посчастливилось разговориться с Розамундой, она тебя вспомнила.
– Мы с ней дружили, – кивает Рута, – чуточку.
– Хорошая девушка, – говорит Тарнум слегка изменившимся голосом, – она же и о Натале рассказала. Да лучше бы не рассказывала, потому что из-за Наталы и сбился. До Синглии добраться труда не составило, там не составило труда разузнать, куда она отправилась. Я и подумал, что ты тоже с ней…
– Я хотела, – грустно говорит Рута, – мне с Наталой нравилось, но она не взяла.
– И правильно сделала, – говорит Тарнум. – Если бы знал, что Беллкор собой представляет, тысячу раз подумал бы, стоит ли совать туда нос. Ну, да ладно, не о том речь. За Наталой долго гонялся, догнал, но только для того, чтобы выяснить – гнался за миражом. И всё же она помогла: переговорила с капитаном, чтобы взяли в команду, а собирались они в Играгуд. Даже если сейчас там нашей вертихвосточки нет, так она мне говорит, скоро будет, обязательно будет. И не ошиблась.
– А где Натала сейчас, не знаешь? – спрашивает, улыбнувшись, Рута.
– После Играгуда собиралась в Хладу – на покой, как говорила, да только сложно такую, как она, в покое представить.
– Это уж точно. Но кто же помог тебе с розысками здесь? Кроме цвергов, никто на ум не приходит…
– Помогло вот это, – Тарнум достаёт из кармана куртки до боли знакомый осколок артефакта, с продетой в дырочку тесёмкой, – в соединении с чарами поиска. Кстати, надень.
– Нет, ты что, – трясёт головой Рута, – я не могу!
– Надень-надень, иначе я сам, – взгляд у Тарнума суровый, решимость в голосе, потому упирается Рута недолго.
– Доволен? – спрашивает.
– Да, конечно, – улыбается он.
– И как тебе здесь? – спрашивает Рута, бросив взгляд на экран.
– Мне-то? – отзывается Тарнум, – мне здесь нравится. Хотя бы уже одно то, что пока тебя искал, успел разбогатеть – и кораблик хватило приобрести, и команду нанять. Жаль, в это ваше волшебное окошко галеру мою не видать, она тебе понравилась бы.
– А как назвал?
– «Стрекозой», по твоему знаку в круге. Ты же не забыла, какой сегодня день? Так подгадать и старался, чтобы сегодня встретились.
– Нет, не забыла, и я счастлива, правда счастлива.
– Всё хорошо будет, слышишь, – Тарнум снова берёт её ладонь, целует. – Как исцелишься, сразу же заберу, и уплывем, и всегда будем вместе.
– Да, – Рута накрывает его руку своей, – так и будет.
Проксима, застывшая на соседней скамье, внимательно слушает – слушает и улыбается.