Урожай, наконец-то, собрали – зерно ссыпали в корзины и кадки, спрятали в ямах. Часть его, под присмотром слуг конунга, переправили в Ладогу. Платили, конечно, не все, кто-то утаивал, а кто-то жил далеко, в непроходимых по осени местах, что не хотелось и времени зря терять. Оставалось дело за малым – дождаться купцов и получить необходимое, в первую очередь, железо. Умельцы находили железо в болотах, выплавляли из ржавого мусора старины, где-то содержались и маленькие рудники, но его всё равно не хватало. Особенно теперь, в связи с набором дружины. Местами, а чудь так и повсеместно, пахали сохой – простым, если даже не примитивным деревянным плугом, без металлических частей. Времени и сил на распашку, в итоге требовалось куда больше, чем надо.
На праздник урожая съезжались со всех окрестных посёлков и городищ. Хорошее время, чтобы обменяться вещами и сплетнями, завязать дружбу или найти себе родню. Вадимир игнорировал Ладогу, чтобы лишний раз противопоставить себя чужеземцу. Люди это ценили. Недовольные тянулись к воеводе и его влияние возрастало.
Неотступно, рядом с ним находился и тот мальчик, седой как лунь, оставшийся круглым сиротой после налёта на посёлок. Живой символ противостояния чужакам. Ведь именно они сожгли и убили его родичей. Вадимир лично следил за мальчиком и растил как сына.
– Держи меч крепче! – рявкал он, наблюдая за тренировками Седого на деревянных мечах. – Бей! Не так, ты подставляешься. Ещё раз, всей массой… Ногами, ногами действуй, не стой столбом! Кружись! Вот так, как танец. Дыши носом… Вот, будешь стараться и я, глядишь, возьму тебя на заставу.
На заставе чем хорошо – не надо думать о завтрашнем дне, всё одно и тоже. Тренировка и служба. Ни тебе сохи, кузнечного молота, охоться, разве, чтобы навыки не растерять. Седой помнил, как допоздна трудился отец. Невысокий, сутулый от усталости мужик с огромными ручищами, одна чуть короче другой. Прищемило бревном по юности и срослась криво. Отец уходил с рассветом и возвращался в темноте, всегда занятой, угрюмый от непосильного труда. Никогда от него не дождёшься ласкового слова, разве что матери иногда мог улыбнуться. На заставе же было время и шутку послушать, и песнь запеть. Красота, целыми днями звенеть мечами…
Новая крепость уступала Ладожской, но тоже внушала уважение, скалилась высоким частоколом. Жилые помещения только достраивались и гости разместились в тесноте. Варяги смотрели на славян свысока и ходили щёголями. Вадимир обратил внимание на их добрые кольчуги, топоры, окованные жестью щиты.
Столы вынесли во двор, и за ними, от имени конунга, разливали медовуху. Празднующие уже были навеселе, когда к ним, запоздав, вышел главный надсмотрщик и старший над отрядом. Высокий, крепкий, лысый, весь в шрамах и татуировках. Обычно рабам хватало одного взгляда, чтобы обмякнуть и просить пощады. Те же, кому не хватало, отведывали его кулака. Надсмотрщик часто хвастал, что может убить с одного удара.
– Ещё один голодный пёс конунга, – процедил Вадимир. – На кого же он собрался охотиться с этой сворой? Уж, не на нас ли?
Сторонники поддержали воеводу криком, но до драки пока не дошло. Воевода лишь разогревал общество.
– Глядите, – прокаркал Рулав, который и был главным надсмотрщиком. – Наши зайцы подали голос!
Но едва воевода открыл рот, чтобы извергнуть очередную остроту (так он понимал свои замечания), как его грубо прервали. Мальчишка, Седой, вдруг рухнул на землю и забился в судорогах.