Всё остальное время Лют валялся на корме и созерцал воду. В пути Хельги не хватало общения и волей-неволей ему пришлось сблизиться с Берой. Толку мало, девочка себе на уме, росла дикаркой. Иногда, правда, поражала обоих, особенно, когда лезла вперёд старших торговаться.
Припасы быстро иссякали. Хельги местных лесов (да и никаких впрочем) не знал, а Лют предпочитал отобрать, чем самому добыть. Приходилось закрывать глаза на его делишки, впрочем, им ещё возвращаться той же дорогой, слишком полошить округу выйдет себе дороже. Серебро и шкуры, данные конунгом в дорогу, пока берегли на чёрный день.
В темноте река показывала истинное лицо – потустороннее, чудовищное. Ночами Хельги не мог заснуть, ворочался, слушал. Ухали твари, порождения бездны, булькало под самым берегом, шумела вода. Берег был влажен после дождей и огонь с неохотой лизал отсыревшие поленья. Призраков тянуло на огонь. Кружили вокруг стоянки, прятались в искривлённых от крон тенях, шуршали прошлогодними прелыми листьями. Но без огня и того хуже, за жизнь не дашь самую последнюю, побитую молью, шкурку. Хельги полулежал, сжимая подаренный конунгом топор. Железо хорошо останавливает призраков.
– Ты боишься, – сказала Бера. Даже не заметил, когда она проснулась.
– Вот ещё!
– Лес не сделает ничего плохого, если только...
– Если только что?
– Если ты не наделаешь глупостей. Спи спокойно, люди куда страшнее зверей!
Хельги хотел возмутиться, мол, что ты-то, девчонка, понимаешь! Но потом вспомнил, обстоятельства её появления в отряде, насилие, изгнание. Да, люди куда страшнее зверей.
– Много разговариваешь! – буркнул Хельги и закрыл глаза.
И снова река – огромная, раздувшаяся из-за половодья, холодная. Плыть против течения себе дороже, грести через «не могу», на пределе. А лодка хоть и лёгкая, быстрая, щепка в потоке, всё равно еле слушает, неповоротливая. Только одно желание на уме – сдаться, вернуться. Повернуть, пока жив, пока цел. Лют гребёт, ему всё равно. Что у него на уме? Скорее всего, ничего. Он просто безумец. Ещё один, в череде встреченных Хельги, ненормальных, хмельных от крови и вседозволенности убийц. Сам парень тоже изменился, вырос. После вёсел руки обросли мозолями, плечи укрепились, налились мышцами. Привычный к холоду, дорожным опасностям он уже не понимал, как мог столько времени провести в четырёх стенах. Ладога казалась таким же скучным, патриархальным местом, как и отцовская усадьба. На реке постоянно что-то происходило. Бурлила вода на порогах, угрожая размолоть путешественников, вырывалась только что пойманная рыба, голыми руками ловили неосторожно заплывшего на стремнину оленя… Видели и русь – серьёзных, неулыбчивых воителей, к счастью, торопящихся по своим делам и не обративших внимание на маленькую лодочку.
– Сколько же здесь крепостей! – воскликнула Бера.
– Гардарика, – невпопад ляпнул Хельги.
– Отец! Давай остановимся! Может, найдём мне, наконец, серьги!
Лют улыбался. Ей он ни в чём не отказывал. Первое время их отношения казались Хельги дикостью. Думал, что Лют держит её как наложницу. Но нет – матёрый убийца, безумец, пожалел добычу. Правда, чем дальше, тем меньше Бера напоминала прежнюю забитую девочку. Кто знает, что с ней было бы теперь, останься она тогда дома.