– Хорошая у него цепь, – сказал на родной северной речи Лют. – Бере бы понравилась.
– Как-нибудь в другой раз. Мы же разделили с ними еду.
Брунс спокойно смотрел на них. В его глубоких глазах ощущалось понимание разговора.
– Ты знаешь наш язык, – заявил Хельги. – Почему сразу не сказал?
– Не хватало только, чтобы об этом узнал и мой святой отец. Святой, хе! Из него такой же святой, как из… Мироед. Только из-за него мы здесь и оказались. Для него ведь всё едино – что Моравия, что Скифия. Я говорю – мы не туда сели, сойти надо. А он – да ладно, коней на переправе не меняют. Компания, опять же, хорошая подобралась. Хорошая? В смысле, хорошие собутыльники. Хоть бы поделился… чёрт.
Хельги переглянулся с Лютом, точнее, просто посмотрел на своего провожатого, потому что тому было наплевать. Единственный вопрос, который волновал телохранителя, так это просто снять цепь со спящего или снять вместе с головой.
– Не уверен, что понимаю, – прервал Хельги. – Но вижу, тебе есть что рассказать, а времени у нас предостаточно. Мне совершенно не спится.
Брунс ухмыльнулся:
– Есть ли мне что рассказать? Ну, так слушайте:
«Всё началось, когда мне было лет пять, может, шесть. Никто не считал. В семье до меня, как и после было много детей, поэтому на этот счёт особенно не заботились. Кажется, Нэн – старуха из дома напротив – сказала, что пять зим назад. Неважно. Короче, рос я проказливым и шумным ребёнком, поэтому мне частенько перепадало. Отец в гневе был страшен, к счастью, не так уж часто мы и виделись, разве что в конце недели, когда он, сопя, залазил на мачеху.
Короче, старшие братья подговорили меня разжечь костёр во дворе и, к тому моменту как нас застукали, мы спалили недельный запас дров. Сначала я услышал окрик и вдруг понял, что рядом никого. Братья и сёстры как тараканы рассыпались по углам. Я видел отца, его лицо напоминало маску актёра. Такие кривляки в масках из тряпок и бумаги, ходят на руках и говорят сущие глупости… Короче, от страха я дёрнулся и упал на угли – раскалённый слой пепла и недогоревших брёвен, алые от жара. Мгновение – и на мне задымилась одежда. Ноги отнялись. Всё, что я помню – резкий рывок и отцовские глаза, испуганные, расширенные. Он нёс меня на руках, срывая дымящуюся одежду и всё спрашивал:
– Ты живой? Ты живой?
Одежда обгорела, но за неимением другой, я всё равно проходил в ней до начала зимы, отчего в деревне меня прозвали Горелым. Перемазался в золе и стал, по словам священника, похожим на мавра, но чудо в том, что на мне не осталось ни единого ожога! Мать заказала священнику благодарственную молитву и накупила свечей. К сожалению, именно этот священник окажется виноватым в моём нынешнем подвешенном состоянии. До этого, правда, было ещё далеко.
Я рос как на дрожжах, и отец пристроил меня к делу. Вместе мы корячились на поле, короче, мало приятного. Но иногда, ближе к вечеру, или хотя бы к обеду, ты оглядываешься – смотришь на проделанную работу, и на душе становится приятно. Как-то легче и усталость уже не так угнетает. В общем, всё шло своим чередом, но однажды нашему соседу взбрело расширить свой участок за счёт нашего. Запахал межу, ночью перенёс столбы. Озорник, сука, чтоб его дьяволы драли. Отец, конечно, полез драться, сосед тоже не сплоховал, закончилось ничьей. Пришлось судиться.