[ersh57]

Уважаемые форумчане!
Предлагаю Вашему просвещенному вниманию черт-те что.
Видится роман. Классическое фэнтези. Сюжет есть. Может даже и неплохой. Мир, вот, тоже придумал.
Пока есть две с половиной главы. Понравиться если - продолжу

Интересует больше не грамматический и синтаксический разбор, а то - цепляет ли. Интересно ли? Это для меня главное.
Но и разборы приветствуются, а как же!

И еще - просьба убедительнейшая и нижайшая:
Народ, коль смотришь - оставь автограф.
Аффтарру интересно же!

Да, еще! Начало не есть все произведение, читатель, смотри дальше! Ищущий да обрящет.

Примечание: разбиение идет по подглавам, т.е. законченным смысловым и временным объектам.

Отредактировано 21,04,09

Скрытый текст - Глава первая вариант 21.04.09:

Глава первая

- Сто-о-ой!
Махина полкового строя, последний раз тяжело громыхнув железом, замирает. Ни звука, ни шевеления. Лишь хлопки вымпелов на ветру, да размеренное колыхание стягов.
Древки тысяч и тысяч боевых копий пока вздернуты ввысь, щиты еще заброшены за спину, надраенные вечером доспехи и шишаки горят на утреннем солнце.
Копейщики и лучники, самострельщики и мечники, все ждут. Ждут спокойно, буднично ждут. Будто вышли в чистое поле не на смертный бой - на гуляние.
- Самострелы! На изготовку, к БОЮ! – гремит над полем крик седого темника.
Тотчас в сокровенной глубине строя рождается движение.
Скрипят натяжные рычаги, и тарахтят трещотки стопоров дюжины больших полковых самострелов. Трехсаженные луки их напряженно изгибаются. Вот щелкает одна стопорная собачка, тут же – другая. Готово. И опять все недвижимо.
- Заря-ЖАЙ!
Тотчас пучки длинных – в четыре локтя – дротиков с серповидными наконечниками занимают свое место.
А там, далеко впереди, почти от самого горизонта уже грязным облаком клубится пыль от полчищ врага.
- Лучники! Впе-РЁД!
Те, уже в трех редких шеренгах уступом, тащат из колчанов заранее припасенные стрелы и быстро, в считанные секунды, втыкают их наконечниками в заросшую степным травостоем землю. Первая стрела на тетиве.
А впереди уже накатывает беспорядочной и беспощадной волной дикая орда орков! Они несутся на своих огромных черных ездовых волках, с леденящими душу взвизгами, размахивая посвистывающими воронеными ятаганами.
Вот они в трех больших перелетах …, в двух … Пора!
- БЕЙ!
Взвизгивают тетивы самострелов, выплевывая шесть десятков дротиков. Рычаги опять скрипят, тарахтят трещотки, щелкают стопора. Быстрей, быстрей, успеть дать по врагу еще один, а то и два выстрела до начала сечи.
А широкие наконечники дротиков уже рвут мясо и кости орков, кромкой хватая то двоих, то троих.
Оставляя затоптанные кровавые ошметки тел полутора сотен всадников, волчья лава несется только яростней. Вот сейчас, сейчас, еще немного, и эти трижды клятые людишки лягут под ее клинками, под стальными когтями ее волков. Впереди один перелет – четыре сотни шагов. Для верного волка – тридцать секунд.
- ПАЛИ!
Двенадцать сотен стрел срываются к орде. Тут же лук вновь вскинут, пальцы правой руки на тетиве у щеки. Вот он – орк. Щелчок, и стрела мчит к добыче. И еще, и еще, и еще.
Смертоносный дождь обильно выкашивает ряды волчьих всадников. И Орда уже несется не так лихо. Её порыв сбит и смят, размашистого слитного удара, которым орки так славятся, уже не будет.
И минуты не прошло от первого залпа, а пяти тысяч удальцов никогда не дождутся в стойбищах.
Лучники уже скрылись.
- ЩИТЫ!
Щиты впиваются в землю, и копья стальной щетиной опускаются навстречу врагу.
И волчья лава с маха нанизывается на эту щетину, и катятся под лапы волков сотни и сотни сбитых всадников. И ополовиненная орда стесненной толпой сгрудилась перед стеной щитов, самоубийственно продолжая лезть на копья. Орки еще отважны! Пока!
Строй, не размыкаясь, делает вперед шаг. Нельзя дать оркам опомниться, отойти! И слитный удар копий рвет и опрокидывает орду. И орки пятятся, сначала медленно, огрызаясь. Потом, теряя все больше и больше воинов, разворачиваются вспять и бегут. Бегут!
А росский полк еще добрых пол-поприща преследует отставших. Теперь и первый пот с лица вытереть можно! Первая стычка за нами!
И тут же, далеко впереди, грохотнули молнии. То, видать, эльфийские маги сцепились с ограми-шаманами.
Началось! А впереди еще целый день. Будут и еще наскоки волчьей орочей рати. Будет и бой с горными каменными троллями. Будет и сеча с гоблинскими пешцами. Все это еще будет!

Отредактировано 21,04,09

Скрытый текст - Глава первая часть 2:

Ухаб!
- У-у-у, леший!
Еще ухаб!
Ушата захлопнул книгу. Нет, в такой тряске читать - немыслимо! Он поерзал, поудобнее устраиваясь на телеге, и со злостью посмотрел на широченную спину возницы. Нет, чтобы соломы побольше подбросить. Сам-то сидит на свернутых одеялах и попонах. Ему-то мягко! А что ездок весь зад себе отбил на этакой-то дороге, его не колышет. Тьфу на него!
Доски кузова топорщились острой щепой, коловшей зад седока даже через подоткнутое одеяло. М-да, тонко одеяльце. Парень легко соскочил с телеги и зашагал рядом. Лучше уж пешком, чем потом занозы выковыривать. Он приостановился, стряхнул с плеча торбу, бережно убрал в нее книгу, неоднократно прочтенную и знаемую вдоль и поперек. Книгу ту подарил первый наставник, еще давно, до писцовой школы, выучивший Ушату азбуке и счету. Торба легла на плечо.
- Что, косточки решил поразмять? – щуплый козлобородый охранник с пышными свисающими усами и выбивающимися из-под неловко нахлобученного шлема пшеничными кудрями пригнулся в седле под очередную еловую лапу.
- Да нет. Жестко сидеть.
- Ты бы сена подгреб побо… - взгляд охранника уперся в сиротливо голые доски в телеге, - Вот, елки-палки! Опять!
Шевельнув каблуками, он мигом очутился вровень с возницей.
- Ты, Шеломша, что вытворяешь? Опять все сено домой выгреб! Ну-у-у, узнает дьяк – долгонько не сможешь сидя возом править, елки-палки! Придется рядом идтить!
- Окстись, Елок! Откуда ж дьяк узнает? Разве, что ты, дружок разлюбезный, докладать поспешишь? – возница, почти не разворачивая ни своего могучего необъятного торса, ни головы, сидевшей на не менее могучей толстенной шее, сплюнул подсолнечную кожуру прямо на сапог охраннику.
- Да ты! Елки-палки! Да я! – ошеломленный подобной наглостью Елок не находил слов. Наконец, ловко свесившись с седла, он на ходу сорвал горсть крупных листьев с придорожного куста и принялся оттирать сапог. Потом изгвазданные листья полетели под ноги коня, и он принялся ругаться с возницей.
Их спор то затихал, то разгорался с новой силой. Припоминались какие-то старые обиды, неслись разнообразнейшие попреки. И все это густо перемежалось елками-палками и кромешной бранью. К возу приблизился еще верховой. Он сначала с интересом прислушивался к спору. Потом переключил этот интерес на парня.
- Чё не на телеге?
- Так, жестко!
- А-а-а, то-то, смотрю. И не надоедает же им каженный день, - верховой, тоже видать охранник, обреченно махнул рукой в сторону спорщиков, потом обратился опять к парню, - Ничо, ввечеру на стоянке лапника нарубим, подстелешь – мягшее будет.
- Скорей бы уж.
Охранник отстал. Ушата бросил взгляд на солнышко. Он пристроился к обозу, аккурат, после обеда. Сейчас уже к ужину дело идет. Часа через три начнет смеркаться, стало быть, через пару часов обоз встанет.
Спор, наконец, исчерпался. Раздосадованный Елок, остервенело кусая длинный пшеничный ус, с недовольным видом занял свою позицию сзади воза. Похоже, что проспорился он, потому что то и дело подозрительно посматривал на парня – не подсмеивается ли. Несколько раз порывался даже сказать что-то, но не решился таки.
Ушате же было до лешего, кто победил в этом мало касавшемся его споре. Как ни крути, Елок, скорей, больше радел о хозяйском добре, чем о чьей-то заднице.
А лесная дорога, состоящая, кажется, из одних ухабов, все также замысловато извивалась среди густо стоящих елок и берез. И шагал Ушата неспешно за телегой, нещадно скрипящей немазаными колесами и размышлял о своем.
Всего три дня назад он, наконец, закончил среднюю ступень писцовой школы в Пивне и теперь направлялся к деду на шестинедельные каникулы.
Закончил он первым по курсу и с гордостью мог предъявить родне грамоту о том от школьного головы. Учиться ему нравилось, хотя и трудновато порой приходилось. Но он о том не жалел ни на полстолька. Да и дед не жалел, хоть и приходилось отдавать за учебу четыре дюжины белок[i] в год.
Елок долго ехать с разобиженным на весь свет лицом не смог и скоро уже напевал себе под нос весьма скабрезную песенку, в такт похлопывая по бедру. В сторону Ушаты он уже и не поглядывал.
А дорога все тянулась и тянулась. Может, время давала подумать. И Ушата думал. О недавно отмеченных тринадцати вёснах, о предстоящей рыбалке на речке Жорке, об охоте с дедом на порядком надоевших дедовой слободе волков, об …, в общем, обо всем, что могло предстоять в ближайший месяц.
Елок же то и дело нырял в лес. Через пару минут возвращался, любовно поглаживая немалый плетеный кузовок, подвязанный к седлу спереди. Видать, что-то промышлял. Потом, похоже, кузовок наполнился. И Елок, сразу поскучавши, переключился на Ушату.
- Эй, паря, как же ты сумел, елки-палки, к дьячему посольскому обозу пристать?
- Дык, к старшому вашему попросился, он мне на энтот воз и кивнул.
- А-а-а! – протянул с понятием охранник, - А то, с месяц назад, тоже вот, ехал тут с нами, так татем оказался, сволочь. Еле схомутали. Так что, смотри, не балуй у мене!
Елок заикнулся о чем-то еще спросить, но тут с головы обоза кликнули его, и он умчался вперед.
- Ну, никак стоянка, - возница Шеломша обернулся к Ушате, - Ты, паря, держись с нами, со мной и Елком. Не смотри, что он такой, ну, егоза. Душа мужик!
Обоз, медленно, телега за телегой, выворачивал с дороги на поляну, огромную, на которой и двум, если не трем, таким обозам хватило бы места. Видно было, что останавливались здесь обозы не раз – уж больно обустроено все. Три десятка возов поставили на давно расчищенной и вытоптанной части поляны двойным кругом, в центре которого высилась крутой дерновой крышей землянка. Перед ней - кострище с доверху забитой березовыми дровами поленницей.
Елок, треноживший верховых лошадей, махнул Ушате и Шеломше рукой – тут, мол, я. Те, поставив воз ближе к землянке, пошли к нему - помочь.
Все работы были давно расписаны и делались споро. Через четверть часа стреноженные кони уже паслись, отдельно верховые – в дальнем углу поляны, где трава погуще и позеленее, отдельно гужевые – те ближе к двойному кругу телег. Костер весело пыхал искрами. В двух трехведерных котлах, как-никак надо накормить почти сотню людей, исходила скорым парком вода. В одном – под кулеш, в другом – под узвар[ii].
Елок с Шеломшей, снова было сцепившись - по поводу топоров теперь, нарубили лапнику, а Ушата перетаскал его под воз. Потом все трое вернулись к телеге. Елок торжественно поставил на землю кузовок, который почти доверху оказался наполнен веснянкой - первой ягодой, крупной и сочной. Не зря, оказывается, то и дело нырял он в лес.
- Когда успел? – удивился Шеломша.
- Дык, елки-палки, успел! – гордо выпятил невеликую козлиную бороденку Елок, потом, смилостившись, пояснил, - Еще вчера ввечеру видал, как деревенские с ягодой шли. Вот и пошарил малость по дороге.
- Смотри, как бы не мне, а тебе дьяк зад не надрал, - припомнил давешний спор Шеломша, - ты осторожней давай.
Но потому, как он дружески хлопнул друга по плечу, было видно, что доволен он. А щуплый Елок от такого тычка огромного возницы разве что не сел.
- Ты чё, ты легче давай, елки-палки, - он обиженно хлюпнул носом, потом хитро прищурил глаз, - Вот все про тебя Красаве скажу, а! С сеструхой-то ты не побалуешь!
Взгляд Шеломши засуровел и, казалось, спор, что прервался на дороге, вспыхнет вновь с неувядающей силой. Но хитрый Елок уже щедро зачерпнул двумя руками ягоды и ссыпал их в огромную, как лопата, ладонь возничего.
- На, елки-палки, ешь лучше!
Потом они втроем устраивали себе лежанку под возом. Лапник разровняли, накрыли парой попон, и прилегли, ожидая трапезы.
- Был я как-то раз у епископа нашего, на подворье, - Елок принялся рассказывать совершенно невероятную историю. Шеломша в сомнительных местах, коих хватало, хмыкал с сомнением, но охранника прорвало словно. Он говорил, говорил. Хорошо, что скоро позвали есть.
Обозный народ зашевелился и потянулся накладывать, кто во что, наваристую пшенную кашу с бараниной и свиными шкварками.
Елок тоже поспешил к кашеварам, неся в руке два котелка, а другой толкая перед собой смущающегося парнишку.
Ушате, к его удивлению, таки шмякнули пару раз огромной ложкой в котелок каши, да еще и порядочный кус копченого бока дали. Рот у него сразу тягуче наполнился голодной слюной. Довольный, он, вместе с Елком, забрался под телегу, где ожидал их Шеломша. Истово крестясь, привычно отчитали «Отче наш». Шеломша вытащил заранее приготовленный каравай, завернутый в чистую тряпицу, и откромсал засапожником несколько добрых ломтей, каждый достал из сапога ложку, и приступили они к трапезе.
На поляну опустилась тишина. Та особенная обеденная тишина, когда слышны только стук ложек, да хруст поджаристой горбушки на зубах. Если бы в обозе были не только россы, но и гномы, тогда бы добавились и удовлетворенные громкое чавканье и отрыжка. Не зря же про тех говорили – жрет, как гном.
Непоседливый Елок, правда, попытался продолжить свое повествование, но схлопотал от возницы ложкой по лбу и заткнулся.
Каша была горячей, и Ушата, перед тем как отправить ложку в рот, долго на нее дул, потом откусывал свежего, дурманеще пахнущего домом, хлеба. Немного прожевав, подцеплял с края ложки немного чуть остывшей каши в рот.
- Боженьки! Какое же это блаженство, - думалось ему в тот миг.
А кулеш был хорош. Чудо, что за кулеш! И шкварок ровно столько, сколько нужно. И баранина – молодая, душистая. Такая не оставляет, остывая, во рту неприятный, липнущий к губам и нёбу слой жира, а мягко и неслышно проваливается прямо в живот, и тот только поуркивает довольно, словно кот, свернувшийся после удачной гулянки на теплой печи. И, кажется, сколько бы ты не съел, а будешь есть еще и еще. И чисто выскребши дно котелка и облизав ложку, будешь еще посматривать в сторону кашеваров, не попросить ли добавки!
А вокруг лесной воздух - чистый, настоянный ароматами душистых трав и еловой хвои. От него аппетит становился такой, да еще после многотрудного дня, что, казалось, и целого котла такого замечательного кулеша будет мало.
Но попросить еще каши Ушата все-таки не решился. А потому, взяв у Шеломши еще ломоть хлеба, правда, поменьше, стал обгладывать доставшиеся ребрышки. А вот Елок, ни сколько не обидевшись - попало за дело, опять с парой котелков, побежал за добавкой себе и своему могучему другу.
Закончив вечерять, Ушата достал из торбы старую, выточенную дедом из березового капа, чашку. С трудом, отяжелел, однако, после кулеша, поднялся и, подойдя к котлу с узваром, зачерпнул полную чашку. Узвар был грушевый, на меду, мяте и еще каких-то травах, в этом Ушата разбирался не очень. Питьё было в меру сладким и пряным, а уж запах…
Первую чашку он выпил почти залпом, хотя узвар и был довольно горячим. Вторую пил уже растягивая удовольствие.
Потом дружная вереница россов потянулась к недалекому роднику, что пробился у края поляны. Ушата последовал вместе с ними. Родник, доверху наполняя замшелый сруб с подвешенным берестяным ковшиком, привольно тек ручьем по песчаному руслу к болотцу недалече.
Ушата отчистил котелок и ложку песком, сполоснул чашку. Убрав посуду в торбу, а ложку в сапог, пошел к только закончившим трапезу кашеварам и предложил помощь. Те с радостью ее приняли. И вскорости оба котла и поварские ложки сияли.
Вернулся он к возу чуть раньше Елка с Шеломшей, пока ходили те к роднику посуду мыть. Дождался и принялся вместе с ними за ягоду. Губы всех троих вмиг почернели, и они покатывались от хохота, тыкая друг другу пальцами в физиономии, обляпанные соком по скоморошьи, но все продолжали черпать и поедать горстями духмяную сладкую радость. Особенно разухабисто выглядел Елок с усами и бородкой, вдоволь подкрашенными пятнами ягод. Когда ополовинили кузовок, оставив остальное на завтра, дружно сходили к роднику – умылись.
- А то, елки-палки, лешего, и того от смеха пронесет, на наши хари глядучи, - так сформулировал причину сего неминуемого похода Елок.
Постепенно темнело. Солнце еще не скрылось, но уже повеяло ночной прохладой. Лесное комарье покинуло свои дневные убежища и целыми тучами закружило над стоянкой. Но лето еще только-только вошло в свои права, а потому и комары не были такими злыми. Где-то в лесу гукнул вылетевший на охоту филин, и звук этот, долгим эхом разнесшийся над притихшим лесом, стал сигналом к отбою.
Первая смена сторожи разошлась по своим постам. Те обозники, что постарше или устали сильнее, лезли под телеги. Остальные собрались у костра, и Елок – первым. Немедленно, под уже привычные елки-палки, он начал травить со смешком какую-то байку. Ни парня, ни Шеломшу, посиделки не прельщали, и они залезли под воз. Ушата завернулся в одеяло и притулился под боком засопевшего возницы.
- Хорошо! Да мужики еще попались такие! Повезло! – думалось ему.
Потрескивали угли костра, негромко шелестела беседа обозников, изредка пофыркивали стреноженные лошади. На поляну неслышным черно-звёздным покрывалом опускалась ночь. Было покойно и безмятежно. Глаза парня стали слипаться, и погрузился он в сон.

[i] Белка – мелкая медная монета. Денежная система Роси проста – 1 гномий золотой = 10 серебряным куницам (или кунам) = 100 лисам (мелкая серебряная монета) , 1 лиса = 10 медным зайцам = 100 белкам.

[ii] Узвар – напиток сваренный из сушеных яблок или груш, иногда с добавлением меда и ароматических трав. Не путать со взваром, варящемся исключительно из сушеных ягод (малины, земляники, рябины, смородины) также с ароматическими травами и добавлением меда. Слово узвар в приведенном значении продолжало широко использоваться, например, в языке донских казаков вплоть до середины XX века. Знание о различии слов узвар и взвар автор получил от своей бабушки, урожденной крестьянки севера НижШеломодской губернии, где в селениях староверов долго сохранялись подобные архаические слова.

Отредактировано 21,04,09

Скрытый текст - Глава первая часть 3:

Проснулся он от бьющих по ушам криков множества людей.
Не успев толком отойти ото сна, сел на временной своей постели под телегой, подтянул ноги к груди, прислоняясь изнутри к колесу, и только тогда сумел разлепить глаза.
Рядом всполошено вскочил Елок, коротко елко-палкнул, и, вытягивая из ножен непослушный меч, выметнулся из-под воза в растревоженную ночь. С другой стороны зашевелился Шеломша.
А вокруг творилось что-то непонятное.
В странно метущемся свете сталкивались и натыкались друг на друга люди, кричали что-то, кто заполошенно, кто зло.
Вот двое похватали луки с возов, даже дотянуться до стрел не успели – ухнулись оземь, объятые короткой ослепительной вспышкой. Вот один из охранников, со взнесенным к небу обнаженным мечом, о чем-то крикнул этому самому небу и свалился тут же, сраженный все той же вспышкой.
Меж возом и костром молнией мелькнул Елок, тыча зачем-то копьем, неведомо где раздобытым, в ночное небо. Шеломша, подхватился из-под воза и бросился в противоположную Елку сторону.
Ушата скукоженно скрючился, застыл, лишь враз побелевшие губы его вновь и вновь шептали одно и то же.
- Господи, спаси и сохрани! Господи, спаси и…
За последующие несколько мгновений рядом с возом почти один за другим упали еще трое полураздетых, убегавших было от землянки к лесу, мужиков.
Опять показался Елок, а Шеломша навстречу ему, с огромным вздетым вверх багром.
Они бежали друг к другу, обегая и перепрыгивая темные кучки, недавно бывших людьми. Перед самым возом столкнулись, выстрелило неизменное «елки-палки», и Елок запетлял, запрыгал опять, но в другую совсем сторону.
А Шеломша, озаренный откуда-то снизу вспышкой красноватого света, страшно вздрогнул всем своим громоздким телом и, вдруг, скривившись как-то на правый бок, рухнул навзничь.
Руки его распахнутые впечатались с глухим стуком в вытоптанную, с проплешинами хилой травы землю. Вместо правой ноги у него была теперь безобразная, набухающая скорой кровью культя с нелепо торчащим огрызком толстой розовой кости.
Вырвавшийся из ослабевших рук багор подлетел чуть ввысь, сверкнул острием и завершил пол-оборота, вонзившись хлестко тяжелым наконечником прямо в подвздошье Шеломши. Тот хекнул от удара, выгнулся от несказанной боли, и застыл, только кровь изо рта торопливой алой струей щедро прочертила его щеку и потекла-закапала на землю.
А Ушата таращился только в тупом ужасе лихорадочными глазами, и дрожащие губы его продолжили бег по нескончаямым и, наверное, бесполезным «спаси и сохрани». А потом …
Потом, между телегой Ушаты и костром опять стремглав несся Елок, все с тем же копьем, вдруг в двух шагах от воза как наткнулся с размаха на невидимую стену, одежда на нем резко и ослепительно вспыхнула, чтоб тут же погаснуть , и повалился он. Упал ничком, чуть не перед самым носом перепуганного до мокрых штанов паренька.
Рука его все пыталась дотянуться до ног Ушаты, но скрюченные пальцы в последнем, уже мертвом, усилии дважды проскребли-проскрежетали лишь по старой коже сапога и замерли.
И скрежет этот перекрыл своим ужасом все, что совершилось и совершалось сейчас вкруг парня. И несущееся прежде вскачь, время, казалось, застыло для того на месте.
Лицо же упавшего оказалось повернуто к бедному Ушате. И в неверном свете увидел он, что ничего там не осталось от привычного уже Елка, ни пшеничной шапки волос, ни козлиной бородки, ни усов.
А была только - отвратительная пузырящаяся черно-красная масса, посреди которой жутко сияли вытаращенные бельма, нереально белые, как у рыбы в ухе, и ужасающая ухмылка сжатых последним усилием зубов, обнаженных выжженными губами и обвисающими огрызками щек.
И тут же густой и ядовитый смрад опаленых волос и мяса достиг, наконец, носа Ушаты. Лишь мгновением позже пришло спасительное забытьё.

Отредактировано 21,04,09

Скрытый текст - Глава первая часть 4:

Приходил он в себя медленно. Звуки доносились до ушей как издалека, да и были они неясными, приглушенными. Сознание плыло. Он не мог сосредоточиться ни на чем. В голове вяло кружили пустые и никчемные мысли, и спроси его кто-нибудь, о чем он тогда думал, Ушата бы не смог ответить ничего связного. Не было, не могло их быть, неоткуда им было взяться, этим связным мыслям у того, кто так близко впервые смерть видал, да такую страшную.
Глаз он открыть не мог, не решался – слишком свежи были в памяти те ослепительно белые, «рыбьи» бельма и смертная «улыбка» Елка.
Спиной он чувствовал обод колеса, чувствовал и застеленные еловые лапы, на которых сидел, а еще чудилось ему, что продолжает лежать что-то на его левом сапоге. Ему слышался даже тот ужасающий в невероятности своей скрежет. Он отдернул ногу и очнулся, почти полностью.
Надо бежать, бежать отсюда! Тогда это закончится. Должно закончиться! Но глаз открыть он так поначалу и не решился, а только зажмуривал их все крепче. Медленно, видно потому и тихо, повернулся на правый бок. Приподнялся на четвереньки. Осторожно тряхнул головой, пытаясь еще раз хоть немного привести мысли в порядок. Получилось не очень, ну не желали они еще на место вставать.
Дрожащей от наплывающей тошноты рукой, как был с зажмуренными глазами, Ушата снова и снова все нащупывал слева от себя одеяло и торбу. Почему-то не находил их там. Лишь через минуту, может две, он, мысленно перекрестясь, неуверенно приоткрыл глаза. Он смотрел только вниз, вниз, чтобы, не дай Бог, не увидеть чего-нибудь такого, что повторно скинет его в забытьё.
Костер, на удивление, еще горел. И в его свете Ушата смог увидеть то, что ему и требовалось. Вот же они – его пожитки, только справа. Он схватил их, прижал к груди и неслышно всхлипнул. Хотелось кричать в голос от пережитого страха, но он сдержался, пусть и еле-еле. Тот, кто устроил этот кошмар, мог быть рядом. Да и не малое дитё он, чтоб реветь. Кое-как примостив одеяло и торбу на плечи, он, так и не встав с четверенек, пополз от прогорающего уже костра к лесу.
Много ли потребно времени, чтоб проползти ту пару десятков локтей, что отделяли его от внешнего круга возов – всего ничего. У Ушаты это отняло добрых пять минут. Он старательно обползал любую подозрительную кочку. Вдруг это кто-то из обозников? Наконец, добравшись до телег внешнего круга, он забрался под одну из них и остановился перевести дух.
Через пару минут осторожно выглянул из-под телеги в сторону леса и попытался осмотреться. Высокая трава на поляне и царящая вокруг темнота не дали сделать такое важное дело в полной мере, но понять, что между ним и лесом вроде бы никого нет, Ушата смог.
Если ему не изменяла память, то впереди был довольно густой ежевичник, где никак не получится укрыться тихо, только увязнешь в шипах. Слева была дорога, и соваться туда было не след. Правее должны стоять сруб колодца и несколько елок, под которыми можно неплохо спрятаться.
Туда он, оглядевшись еще раз, и направился. Двигаться тихо было трудно. До этого он полз по примятой траве внутри тележьих кругов. Здесь же трава вымахала в локоть, и приходилось ее аккуратно раздвигать, так, что бы она потом быстрее встала, скрывая след беглеца.
Царящую вокруг тишину нарушали странные звуки, доносившиеся из-за кругов, с той стороны, где вечером паслись стреноженные гужевые лошади. Непонятное чмоканье и похеркивание, иногда слабое похрустывание и скрежетание. Но они не были особенно громкими. Да Ушата и не мог к ним прислушаться, ему и так казалось, что его собственное сердце чуть не громом бухает, шум дыхания перекроет бурю, а уж приминаемая им трава, та, вообще, трещит , как пересохший валежник.
На самом деле полз он удивительно тихо и сноровисто, сказывались постоянные уроки деда по скрадыванию добычи. Пару раз действительно ломал тонкие высохшие веточки прошлогоднего бурьяна. И тогда замирал на минуту или две, прислушивался. Но слабый треск этот так и не привлек ненужного внимания к ползуну.
Наконец, впереди показался темный массив сруба. Ушата с трудом подавил невыносимое желание вскочить и броситься под защиту леса. Он ещё добрых пять минут полз, пока не оказался за осклизлой бревенчатой стенкой, поросшей седым от старости мхом.
Он сел, спиной оперевшись об эту стенку, такую ненадежную, но, всё-таки, стенку, и, как ему казалось, долго-долго отдыхал. Он посмотрел вверх и с удивлением заметил, что небо начинает сереть. Да и ветерок предутренний начал пошумливать верхушками деревьев. Страшная ночь начала уходить. И ему пора уходить с этой поляны. Он пригнулся и сторожко двинул к неясно проступавшим деревьям. Выбрал подходящую елку, аккуратно приподнял её нижние лапы и подлез под них.
Под елкой лежал толстый слой опавшей хвои, копившейся там, пожалуй, не одну сотню лет. Все мелкие веточки внутри ёлочного шатра давно отсохли и отвалились, как и большинство нижних сучков. Но пересыпанные бесчисленной хвоей они не хрустели, а лишь чуть слышно шелестели под осторожными движениями.
Всё, хватит. Ушата остановился, скинул торбу с одеялом с плеч, аккуратно положил их на мягкую хвою. Здесь уже было можно встать. Он начал подниматься, но задел свернутое одеяло. Оттуда выпал, неизвестно как и когда, попавший туда кузовок Елка. Рассыпанные ягоды покатились по хвое.
Ушата, почти в голос, всхлипнул. Он, внезапно обессилев, опустился рядом с коробом, и, размазывая по щекам сопли и обильные, ручьем, слезы, начал горстями запихивать ягоды в рот. Вкуса он не понимал и не чувствовал, он даже не понимал, что он ест, но это было и не важно. Главное, шок начал выходить из него вместе с этими слезами, с этим бессмысленным поглощением ягод.
Все-таки, он, кое-как, пришел в себя, встал, развернулся лицом к поляне, и чуть-чуть раздвинул еловые лапы.
На поляне уже не царила тьма, как в начале его «путешествия» к этой ёлке. Кое-что уже можно было различить - телеги обоза, холм землянки и что-то огромное, неясно шевелящееся слева, там, где должны были пастись гужевые кони.
Справа, где поляна выходила на дорогу, были видны три, вроде бы человеческие, фигуры.
- Мужики! Живые все-таки! – Ушата чуть не выкрикнул это, но вовремя прикрыл рвущиеся изо рта слова рукой. Надо проверить, а вдруг это разбойники?
Учась в Пивне, он не раз слышал рассказы о лихих ватагах, промышлявших на дорогах Роси. Хотя на пути от Пивне к дедовой слободе они никогда не появлялись – глухая дорога-то. Но кто-то же убивал здесь обозников, и убивал не волшбой. Что-что, а любая магия отдавалась в голове Ушаты таким звоном, что когда его дед прочил его в школу младших волхвов, он потерял на вступительном испытании сознание. Тем это поступление и кончилось. Если не волшба, то оружие. А где оружие – там и тати да разбойники.
Потому Ушата еще тщательнее принялся всматриваться в медленно сереющую темноту.
Три фигуры в островерхих капюшонах двинулись к центру поляны, к землянке.
Вот они подошли к кольцам возов, и две из них склонились над какой-то неясно сереющей кучей. Третья фигура сделала еще пару-тройку шагов в сторону костра и тоже остановилась.
Над поляной разнесся странно громкий шёпот.
О чем шептали, Ушата не понимал. И слова, и сами резкие клекочущие звуки были совершенно ему незнакомы, хотя учили его и старинным грецкому с латинским, и старшему горному гномьему наречью, и речи болотников со зветьями. А уж почти неразличимые от росского литвинский и орденский он понимал и подавно. Но языка шёпота, как ни силился, не узнавал.
А шёпот все продолжал с рваным ритмом плыть над поляной, становясь все громче, хотя и продолжал быть именно шёпотом. И от громкости он не становился яснее и понятнее. Наоборот.
От этих звуков у Ушаты сначала стали ползти мурашки по спине, а потом с изматывающее нарастающим звоном стало мутиться в голове. И казалось ему в том замутнении, что куча у ног пары шептавших начала подрагивать и шевелиться.
А когда обе фигуры сначала склонились в поклоне, потом выпрямились, медленно развели свои руки в широченных рукавах в стороны и дружно хлопнули над головами в ладоши, то куча начала, вроде, подниматься. Ушата, в который раз, резко помотал головой. Нет, пожалуй, не кажется ему.
Б-р-р-р! Куча медленно и неуклюже начала вставать.