- Завидую я тебе, Лешка, ты у нас старый, помнишь и знаешь много. Тебя бы нциклопедией звать.
- Ты чего обзываешься, а? Вот как стукну!
- Тише ты. Тс-с-с. И ничего не обзываюсь. Это книга такая у Степан Мироныча, умная-я-я - жуть, там про все на свете есть.
- Так бы и калякал, а то нци…, ну, этой, как ее, обзываться начал.
Леший и домовой валялись на печных полатях, за ситцевыми цветастыми занавесками и перешептывались. Не любили они показываться на глаза гостям лесника. А гостей был полон дом. Охотники из города понаехали.
Охотников пригласил егерь местный, друг лесника Мироныча – лешев тезка Алексей. Пригласил не просто так – завелась в округе волчья стая. Таскали ягнят из деревенского стада, подлавливали собак. А недавно, так и вообще, баб, что по ягоды в лес ходили, чуть не порвали. Вот же, заразы серые!
Решили облаву на них, разбойников лесных, устроить. И теперь городские помощники сидели вкруг большого стола, сплошь уставленного яствами да напитками.
Сборища большие бывали у лесника и ранее. Не это привлекало парочку на печи. А вот то, что среди гостей был иноземец – тут дело другое. Невиданное, можно сказать, дело. Обращались к нему по особому – «месье Поль». Леший живо признал в нем, иноземце то бишь, как он выразился – «хранцуза», чем и вызвал удивление закадычного дружка своего.
Гости пробыли недолго. Леший продолжил болтать задними лапками на печи, а Михайло Дмитрич слез таки и сердито заворчал, прибирая со стола. После получаса непрерывных мотаний из комнаты в кухню и обратно, он, наконец, забрался к другу и тут же начал выспрашивать, как тот узнал, что был «хранцуз». Леший отнекивался, не хотел говорить. Домовой настаивал. Дело подкатывало к драке.
И она бы точно состоялась, если бы не вернулся лесник. Он на облаву не пошел, а потому живо присоединился к просьбам домового.
Леший для близиру еще поотнекивался, но уступил таки. Выпросив у лесника леденец он бодро захрустел гостинцем и начал рассказ.
- В каком году то было – сказать не могу. Не больно-то я шибок в счете годовом. Одно могу молвить, что давно. Так… - леший поперебирал пальцами, делая ведомые одному ему подсчеты, - О ту пору жил был твой, Мироныч, как бы это…. Э-э-э, дед прадеда твого.
Речь лешего текла неровно, с многочисленными отступлениями, разъяснениями его, лешего то есть, взгляда на вещи. Если же выбросить все это многословие его, то останется следующее.
В самом начале давней той осени, или в конце лета, леший не точно помнил, пришло в деревню беспокойство. Барин, а баре тогда правили еще, сбежал в столицу. Управляющий, чего не бывало ранее, подался в неведомые края, прихватив остатки хозяйского добра. Аж четыре телеги увез супостат!
За старшего остался в деревне дальний предок Мироныча, староста Акакий. Народ его уважал - не зря выбрал старшим. Слыл Акакий мастером на все руки. И плотничал, и столярничал, и в кузьне работал. Ну, мастер же. Телег да плугов переделал – не счесть. И мебеля делал, и не только столы и лавки. Даже барину - кровать и пару шкафов, да с резьбой, завитушками разными, сварганил.
Любил Акакий медом побаловаться, под то завел в лесу несколько колод с пчелами. Через пчел-то и познакомился с ним леший. Чем умел, помогал. Нравился ему работящий мужик.
А пришел тогда на землю православную враг. Расползлись полчища по полям и весям грозною тучею. Грабили, убивали. Войска-то наши сражение устроили было. Врага побили много, но и самим досталось землю кровушкой попоить. Отступились. Ушли далеко от врага. А он, враг-то, поговаривали, смог даже Москву-матушку занять.
Плохие времена были.
Кликнули тогда клич по всей России, мол, ворога лютого бейте всюду. И стал народ наш на защиту земли своей подниматься. В партизаны многие подались.
Вот и Акакий в деревне своих собрал. Уходили они врага бить далеко, когда за полсотни верст, а когда и за сотню. Приводили с собой пленных. Тогда и узнал леший «хранцузскую» речь.
А однажды, прибыл в деревню отряд вражий, человек в сто. Большой отряд. Партизанам, во главе с Акакием, с таким и не справиться. Затаились они в лесу. А французы повыгребли все деревенские запасы, забрали скотину. Ничегошеньки не оставили – хоть ложись, да помирай с голодухи.
Леший такое обхождение иноземное видел не впервые, конечно. Только, те-то времена давно миновали, чтобы враг хозяйничал, как в собственных закромах.
Тогда и решил леший помочь партизанам. Заплутал он дорожку французам, как из деревни с награбленным поехали. На совесть заплутал. Вывел их на островок в болоте, да там и оставил. Кругом топи, некуда податься солдатикам с загребущими их руками.
Сам леший кинулся к Акакию. Объявился перед ним впервые. Тот – ничего, плеваться да крестить не стал. Понял, видно, что и нечисти лесной враги не по нраву пришлись. Леший проводил партизан к болоту, а там тропки указал. Научил, как следует подобраться.
А французов, к тому времени, чуть не треть в болоте сгинула. Все искали дорогу. Да где им, иноземцам!
Наши хотели, сначала, пал пустить, чтобы врагов-то истребить. Камыш сухой вкруг острова стеной стоял. Но скотину пожалели. Ей-то за что жариться?
Темной ночью подобрались мужики к французским кострам. Часовых ловко так сняли. Те и пикнуть не успели. А остальных повязали в плен. В деревню вернулись с полною победою.
Оказался среди французов наш. Пленный офицер, в высоких чинах, чуть не полковник. Долго благодарил деревенских. А те его с оказией к армии нашей отослали. И пленных тоже. Леший тогда хорошую дорогу им настроил, скорую. Для офицера расстарался.
Прошло времени сколько-то. Погнали наши захватчиков прочь. Почудил леший в те поры. Многие французы так и остались в его лесах гнить. Русских же не трогал, наоборот – помогал всячески.
Потом уж и барин с управляющим вернулись. Все как прежде осталось. Народ, правда, пороптал малость. Мол, после такого-то волю бы. Нет, не дали.
Еще через год, или два, приехал в деревню тот офицер, которого Акакий из плену выручил. Хотел выкупить освободителю своему вольную. Только отказался староста. Не хотел от народа-то наособицу. Совесть не позволила. Офицер долго настаивал. Акакий уперся. Упрям был, что бык. Так и остался под барином.
Лет через десять, или больше, в деревню пришла весть, что сложил тот офицер голову. Тогда царь поменялся еще. Вот и вывел офицер-то своих солдат, чтобы волю для всех крестьян у нового царя стребовать. Не срослось. Разогнали да постреляли. А кого не постреляли, тем петля либо каторга достались. Свобода – она дело такое. Не враз возьмешь…
Давно стемнело, но лесник с домовым долго еще слушали рассказ лешего. Потом поужинали, ни слова не говоря. Основательно, даже дышать после трудно было.
На завалинке только, под жужжание ночного комариного племени, лесник погладил лешего по голове и спасибо сказал.
- За че спасибо-то?
- За то, что правду узнал о своем роде-племени. Вот ведь, живешь, топчешь эту землю, а и знать не знаешь, что было тут. Что прадеды мои делали. Какими людьми были. Вот дед мой. Воевал с немцами. Партизанил. Потом и до Берлина дошел. Наград-то – полная грудь. А до этого – что? Мрак сплошной. За то и благодарю тебя, Лексей Лексеич. Напомнил историю нашего рода. А я – не знал.
- Как не знал? – удивился леший, - Не рассказывали что ль? Может забыл?
- А кто бы мне рассказал, что творилось здесь две сотни лет назад? Разве ты, вот.
Они сидели втроем еще долго. Лесник курил сигарету за сигаретой. Он был задумчив, не егозил прибаутками, как обычно.
Рядом грустил домовой.
- Слышь, леший?
- А?
- А про меня, про моих, знаешь что?
- Чего ж не знать-то? Знамо дело, слыхивал. Вот дед твой, Ерофей Георгич, знатный был домовой. Мы с ним у Акакия столько раз чаи гоняли, - леший помолчал немного, вспоминая, и добавил, - С мёдом. И по пирогам мастак он был. С рыбой там, с луком зеленым. А ты, что? Думал, воевал он?
Дымок лесниковой сигареты сизой струйкой плыл под светом из распахнутого окна.
Они сидели рядком и молчали. Только редкие шлепки по кусачим комарам эхом докатывались от стены леса.