[Лекс]

Уильям Голдинг
Хапуга Мартин

«Час на этой скале — целая жизнь»

«Всегда остается сумасшествие – как спасительная щель в скале.
Лишившись всякой защиты, человек может спрятаться в сумасшествии,
как те твари в панцирях, что шныряют в зарослях, где живут мидии»

В «Хапуге Мартине» Голдинг в значительной мере повторяет сюжетный зачин – выбрасывает потерпевшего кораблекрушение моряка на необитаемый остров. Разница между Мартином и детьми-робинзонами сразу обозначается: во-первых, Мартин остается совсем один, во-вторых, в его распоряжении оказывается лишь небольшая скала, где обитают только чайки да морские блюдечки, уточки и мидии, человек в таком положении едва ли способен к длительному выживанию, в-третьих, он изранен и настолько ослаб, что борьба за жизнь порой заключается в полубессознательном укрытие в расселине, подобно моллюску в раковине. Пошаливающий рассудок то и дело преподносит сюрпризы, автор сосредоточился на описании ощущений на тонкой грани между жизнью и смертью, между сознательным и бессознательным. Система мира в голове моряка уходит в метафоричную абстракцию, где тело отделяется от разума, а оценка собственных действий дается в совершенной отстраненности, только где-то на закоулках сознания мелькает цель – выжить любой ценой. Таким образом, несмотря на внешние некоторые сходства, романы «Повелитель мух» и «Хапуга Мартин» в корне отличаются между собой, но основная писательская цель в них одна – поставить человека в такие условия, где обнажиться и расцветет вся его животная натура, которую Голдинг метафорично именует Тьмой.

Подобно подросткам в «Повелителе мух», встретившим взрослого, Мартин обретает свое настоящее «Я» после просмотра размытых документов, словно его голова нуждалась в подтверждении, что он разумный цивилизованный человек. Именно в этот миг у него складывается целостность собственного образа – лейтенанта военно-морских сил Атлантики. Тогда же он ищет сходство лица на фотографии со своим и понимает, что тот человек уже недостижим «как прабабушки и прадедушки на парадных фотографиях, живущие в своем призрачном, коричневом мире». Мир Мартина Голдинг намеренно сократил до площади скалистого рифа, дабы показать безвыходность всей ситуации. Однако, из мыслей главного героя следует вывод, что главное вовсе не опасности или лишения, а бытовые мелочи и отсутствие возможности для деятельности. Мартин находит свое отличие от животного в намеченных целях: чтобы занять себя чем-то кроме поиска еды он сначала сооружает из камней и куска фольги «гнома» - маяк для проплывающих мимо кораблей, а потом и делает из водорослей сигнальное обозначение самолетам.

В мелькающих ретроспективах Голдинг использует свой морской опыт, который он приобрел в годы Второй Мировой, именно тогда у молодого человека, страдавшего даже в чем-то романтичными взглядами на жизнь, ломается психика в сторону осознания всей глубины человеческой злобы, выражением которой служат его мрачные притчи, ложащиеся в одно большое, не столько психологическое или реалистическое, сколько метафорическое исследование. Поэтому знание морских терминов и нежелание автора отвлекаться на элементарные для него вещи добавляет еще больше смятения в мысли читателя, что вкупе с осколочными ускользающими воспоминаниями Мартина заставляет сосредоточиться на строках. Абсурдны они только на первый взгляд, традиционной логикой их порой не увязать, но сложением образов, повторов и метафор достигается еще более глубокое понимание внутреннего конфликта погибающего разума.

Как и предыдущей работе «Наследники» Голдинг использует ветхозаветный метафорический подтекст, правда искаженный до смены понятий Человека и Бога – «И на шестой день он сотворил себе Бога по образу и подобию своему». Борьба за выживание Мартина уютно укладывается в притчу о сотворении мира, но если в Библии речь идет о мире реальном, то в «Хапуге Мартине» встанет тема о мире внутреннем. Таким образом, в произведении Голдинг поднимает вопрос отрицания религии и необходимости безумия, как естественного защитного механизма человеческой природы, когда жизнь становится невыносимой всегда можно укрыться в безумии, как в раковине или расселине. Герой повествования в помутившемся рассудке создаст свой мир боли и одиночества подобно богу создававшему мир за шесть дней, отделяя свет от тьмы, сушу от вод, населяя свой мир животными и растительностью, и раздвоением личности в качестве венца творения.

Философская задача была в доказательстве необходимости безумия, для чего автор варварски разбивает прошлую жизнь героя на осколки, а настоящую подвергает невыносимым испытаниям, у которых, подобно адским мукам, нет конца. Для довершения общей картины Мартин наделяется сильнейшим волевым стремлением сохранить жизнь. Упорный моряк из последних сил цепляется за влажные скалы, стирая ноги и руки в кровь, доползает до укрытия. Угроз масса – от недостатка питья и еды (не говоря о их качестве) до возможности подхватить какую-нибудь заразу. А нужно еще и сохраняя рассудок приложить все силы к собственному спасению – «у меня есть право выжить любой ценой». За таким пылким стремлением теряется даже основная мысль, заложенная еще в названии и некоторых метафорах – Хапуга, человек, который подгребает под себя все, человек, у которого в итоге ничего нет. Да, он был не очень приятной личностью до того, как попал на скалу, но разве не имеет человек права в таких обстоятельствах быть отвратительным, ведь превыше всего жизнь, остальное уже не имеет значения. Думаю, Голдинг и сам прекрасно осознавал эту несостыковку, но предпочел сохранить уникальное сочетание величественного и отвратительного.

И снова Голдинг подает себя, как великолепного стилизатора. По сути, каждый его роман не просто описание жизни, а полное погружение в чужое сознание, будь то детская психология, пещерные люди или человек на грани потери рассудка. В «Хапуге Мартине» распад демонстрируется за счет искаженных предложений, путающихся мыслей и верениц образов. Психологичность тут открывается в новых гранях, и пусть она не претендует на реальное изучение, но прекрасно ложиться в образную метафору, притчу, с помощью которой автор обнажает глубину человеческого сознания. Поэтому возвышенные цели сочетаются с животным натурализмом, а круг замыкается на одной единственной личности. Страх одиночества изображен, действительно пугающим, особенно когда воспоминания сливаются с реальностью, и, бредя по улице, рассудок героя старается ухватиться хоть за что-то в той далекой жизни, будто один факт нужности существования сможет спасти его из морского ада.

Ну, и в заключении о минусах – их немного, но в наличии. Во-первых, так как это одно из самых сюрреалистичных произведений Голдинга, стилистика сумасшествия превосходна, а потому любителям ясных повествований оно покажется, возможно, даже нечитаемым. Помимо этого минусом можно назвать только целиком последнюю главу. В ней очень забавно сыграно на читательских чувствах – после долгого метания сходящего с ума Мартина в скалистых закоулках своего сознания эта глава покажется глотком свежего воздуха, своего рода разгрузкой, и, тем не менее, поднятая в ней идея, хоть и любопытна, совершенно не относится к этому произведению. Все что требовалось, Голдинг раскрыл до нее и вопрос от верующего человека, коснувшегося отвратительного натурализма: «есть ли душа?» кажется слишком сентиментальным.

Итог: пессимистическая философская притча о человеке и его внутреннем самосознании, где Голдинг демонстрирует вершины стилистического мастерства, погружая читателя в распадающийся на части рассудок обреченного моряка.