Ночь и тишина, данная навек,
Дождь, а может быть, падает снег,
Всё равно, – бесконечно надеждой согрет,
Я вдали вижу город, которого нет…
(И. Корнелюк «Город, которого нет» Бандитский Петербург)
Дым тонким ручейком поднимался к потолку и терялся в густых клубах, висящих над головой, словно грозовые тучи. Казалось, ещё секунда – и мелькнёт молния, и от грома дрогнут стены тесной кухни.
Дина затянулась, на несколько секунд задержала дыхание, и выдохнула серое табачное облачко. Затушила окурок о край полной пепельницы и достала из пачки следующую сигарету. Прикурила от одноразовой зажигалки.
Плеснула в стакан портвейна и тут же выпила: проглотила, не почувствовав вкуса. Алкоголь огненным ручейком прожурчал по пищеводу и провалился в желудок. Растёкся по венам расслабляющим теплом. Дина выдохнула и плеснула ещё, но пить не стала.
И так каждую ночь. По утрам обещала себе, что завяжет с одинокими посиделками, найдёт себе занятие по душе и смирится с тем, что мир – такой. Всё равно его не переделать. Но к полудню нападала жестокая меланхолия, закат приносил депрессию, и всё возвращалось на прежний круг: сигареты одна за одной, дешёвый портвейн и мысли, мысли, мысли… Никуда от них не деться. Они копошились в голове, как скопище тараканов, они ползали, кусали и щекотали усиками мозг. Они лишали покоя и сна. Они были – и одно это страшно.
Дина встала с шаткого табурета и подошла к окну, распахнула одну створку. В лицо ударил морозный ветер с вкраплениями колючих снежинок. Облокотившись на подоконник, она стряхнула пепел на улицу.
За пределами кухни царила совершенная темнота. Ни единого огонька в окнах, ни одного фонаря, ни неоновых вывесок, ни мигания реклам. Никакого движения, кроме танца снежинок. Никаких звуков, кроме тонкого свиста ветра.
Совершенно пустой город.
Мир пустых людей.
Дина тряхнула головой, словно это могло помочь избавиться от мыслей. Однако не помогло – как всегда…
Три года назад. 12 ноября.
- Сейчас схожу в солярий, выгуляю Пусю, а на обратном пути заскочу к тебе,- щебетала Дина в трубку, спускаясь по ступенькам подъезда. В одной руке держала поводок, сделанный ею самой из красной атласной ленты – Дине это казалось очень стильным. Отставая от хозяйки на три ступени, бежала Пуся – шестимесячный йоркширский терьер. Чтоб чёлка не падала собачке на глаза, Дина собрала её в хвостик, перевязав кокетливым бантиком в тон поводку.- Конечно, я всё помню! Завтра день рождения Виталика. Я уже приготовила ему подарок, и знаешь какой?.. Нет, не скажу, ты проболтаешься… За человека, который не умеет держать язык за зубами. В прошлом году я рассказала – и чем всё закончилось? Даже не подумаю!..
Дина замерла в шаге от подъездной двери, выслушивая гневную отповедь обиженной подруги. Пуся тявкала и тянула хозяйку обратно, в квартиру, но крохе не хватало сил, чтоб сдвинуть девушку с места, а та стояла и слушала, слушала…
- Слушай, давай поговорим у тебя?- предложила Дина минут через пять, когда подруга сделала секундную паузу в бесконечном монологе.- У меня батарея садиться.
Она сбросила звонок и сунула телефон в карман. Поглядела на рвущуюся обратно Пусю и не сдержала улыбки: какое милое существо! Эти глазки, этот носик…
- Пошли гулять,- сказала она и распахнула дверь. Подъезд наполнился шумом улицы: автомобильными гудками, скрипом качелей, голосами малышей на детской площадке.
Пуся скулила и упиралась всеми лапами; коготочки скользили по плиточному полу, когда Дина волокла её за собой.
Дина только перешагнула через порог. Сделала ровно один шаг – и на неё навалилась тишина. В первый момент она даже не поняла, что произошло, не услышала перемены, только почувствовала, что сопротивление прекратилось. Пуся медленно вышла на улицу и села у ноги девушки, уставившись перед собой. И застыла, став похожей на игрушку.
- Пуся?
Присев, Дина погладила собачку по голове, но та никак не отреагировала на ласку, словно не заметила.
Только в эту секунду Дина поняла, как стало тихо. Она подняла глаза и окинула взглядом двор. На скамейке у соседнего подъезда сплетничали пенсионерки, возле качелей играли малыши, две мамаши с колясками совершали утренний променад. Вернее, они сплетничали, играли и гуляли только до того момента, пока Дина не перешагнула порог, а теперь манекенами замерли на своих местах. Стих смех, разговоры. Замерли на дороге автомобили. Даже голуби, купающиеся в луже, перестали шевелиться, и кошка, что умывалась на крыше детского грибка, окаменела с поднятой лапой. Улицы за секунду превратилась в один большой статичный фотоснимок, немой в своей документальности.
- Что за чертовщина?- пробормотала Дина, озираясь по сторонам и находя всё новые и новые подтверждения странной ситуации: погасший светофор, замершая в процессе вывешивания белья соседка: в протянутой руке, словно белый флаг, трепетала на осеннем ветру выстиранная наволочка.
Ветер – это всё, что осталось. Он ерошил волосы людей, качал голые ветки деревьев, гнал по асфальту фантик от «Чупа-Чупса»…
- Что за чертовщина?- повторила Дина, на этот раз громко.
Никакой реакции.
Она потянула поводок, однако Пуся даже не вздрогнула. И когда деушка взяла собаку на руки, её тельце повисло, беспомощно болтая тонкими лапками. А глаза… Глаз у Пуси не было, вместо них чернели два провала.
Заорав, Дина отшвырнула собаку в сторону – та упала на асфальт и осталась лежать неподвижно.
В течение нескольких минут Дина обезумела. Она металась от одного человека к другому, трясла за плечи, лупила по щекам и выкрикивала что-то нечленораздельное, но всякий раз натыкалась на дыры вместо глаз, словно чёрные колодцы. Пыталась позвонить знакомым, но телефон оставался нем, превратился в бесполезную игрушку из пластика и микросхем. Бежала по городу, спотыкаясь на шпильках, и всюду видела одно и то же: застывшие люди, погасшие витрины, пустые лица. И остановилась, только когда лишилась сил: упала на бурый, грязный газон, захлёбываясь истеричными рыданиями.
Весь день до самого заката Дина бродила по улицам, заглядывала в магазины, в кафе, в чужие квартиры. Замирала, стоило померещиться постороннему звуку, но всякий раз надежда не оправдывалась. И с каждой минутой происходящее всё сильнее напоминало галлюцинаторный кошмар. Она не верила своим глазам и ушам, не представляла, что всё это – правда. Ведь так не бывает!
Начал накрапывать ледяной дождик, быстро превратившийся в снег. Дина шла и шла, хромая на сломанном каблуке. Намокшие волосы повисли вдоль лица, джинсы прилипли к ногам, снежинки попадали за шиворот и стекали по спине ледяными струйками. Шла в полной, сводящей с ума тишине, прямо по проезжей части, огибая автомобили с их неживыми – немёртвыми владельцами. Не смотрела перед собой и несколько раз сталкивалась с прохожими: от этих встреч они падали, как большие тряпичный куклы, и снежинки, вальсируя, опускались прямо в провалы глазниц.
К своему дому Дина попала, когда стемнело окончательно. Фонари не горели, окна не светились. В полной темноте Дина обо что-то споткнулась и с криком упала, проехалась ладонями по асфальту. Замёрзшие руки едва почувствовали, как мелкие камешки содрали кожу. На глазах снова закипели слёзы, на этот раз вызванные глухой усталостью, но девушка не дала себе возможности заплакать. Сцепила зубы, поднялась на ноги и вошла в зияющий провал подъезда, как в лабиринт Минотавра. На ощупь, держась за стену, поднялась на третий этаж, отперла дверь – и только когда замок защёлкнулся за спиной, отгородив ото всего мира, Дина позволила себе расслабиться. Сползла по стене на пол, стащила сапоги, куртку, и долго ещё сидела, уткнувшись лицом в колени, без единой мысли в голове.
Внезапно в коридоре раздался тихое, ритмичное цоканье. Этот звук Дина хорошо знала: так цокали коготки Пуси, когда та пробегала по паркету.
Цок, цок, цок – приближался звук.
Но ведь Пуся осталась на улице! Её мётрвая морда до сих пор стояла у девушки перед глазами.
Дина вскочила на ноги, захлебнувшись криком, потом бросилась на кухню.
Цок, цок, цок – слышалось за спиной.
Выдернула из шкафа ящик, трясущимися руками пытаясь нашарить свечи и спички. Наконец, нашла. Кухню осветил трепетный огонёк, разом прогнав по углам мрак, за ним второй и третий.
Звук смолк, и, выглянув в коридор, Дина убедилась, что там никого нет.
Заныли ладони. Только теперь Дина заметила, как сильно их содрала. Кровь пропитала манжеты свитера, расплылась багровыми разводами. Она повернула ручку крана: осталась только холодная вода, но и она текла тоненькой струйкой. Дина тщательно вымыла руки и лицо, почему-то надеясь, что стоит умыться – и всё встанет на свои места.
В тот вечер она впервые пила в одиночестве. Достала бутылку портвейна из старых отцовских запасов (он любил приложиться к бутылке, что, в конечном счёте, и свело его в могилу), откупорила и сделала глоток прямо из горла. Закашлялась, вытерла слёзы и повторила. И просидела так далеко за полночь, глядя то на огоньки догорающих свечей, то на разверзшуюся за окном пасть темноты, то на бутылку, в который с каждым разом было всё меньше содержимого. Пыталась дозвониться до матери, но телефон не давал даже гудков. Несколько раз начинала плакать и жалеть себе, лепеча что-то маловразумительное. Слизывала капельки крови с ладоней и воображала себя вампиром. Единственным оставшимся вампиром на всей земле.
Так и уснула, уронив голову на скрещенные на столе руки, рядом недопитой бутылкой.
Её разбудил громкий, заливистый лай. Дина подняла тяжёлую, гремящую голову. Щека, которая прижималась к руке, онемела.
- Пуся, сейчас пойдём гулять,- пробормотала Дина.- Сейчас. Мамочке капельку хреново…
Лай не смолкал. Девушка разлепила глаза, увидела перед носом оплавившуюся лужу воска и немедленно всё вспомнила. Ахнув, качнулась на стуле и едва не свалилась. В голове грохнул взрыв, отдавшись острой болью в затылке.
Лаяла Пуся, её писклявый голосок невозможно было спутать. Это было не вчерашнее зловещее цоканье, а вполне живой, реальный звук.
- Это был сон.
Дина помассировала виски, собираясь с мыслями, и отправилась в комнату, но собаки там не оказалось. А судя по лаю, Пуся была за входной дверью.
Девушку словно обдало ледяной водой. Она взяла лыжную палку в качестве оружия, прижалась ухом к двери и несколько минут вслушивалась в монотонный, на одной ноте лай.
Отперев замок, Дина осторожно приоткрыла дверь.
Пуся сидела напротив двери и лаяла, хвост мотался туда-сюда в ритме автомобильных дворников. Грязная шерсть висела сосульками. Чёрные дыры на месте глаз казались бездонными провалами. Поводок тянулся от ошейника вниз по ступенькам, как полоса крови из перерезанного горла.
- Пу…ся…- едва выдавила Дина.
Терьер поднял голову, и на секунду показалось, что, несмотря на отсутствие глаз, он видит.
Дина захлопнула дверь. Сердце колотилось у самого горла, руки дрожали. Постояв немного и послушав возобновившийся лай, она отправилась в ванную, потом снова на кухню. Обнаружила в аптечке аспирин и проглотила сразу три таблетки.
Выглянула в окно. За ночь выпал снег, и теперь таял, разводя холодную слякоть. Сквозь серый облачный полог пробивались стрелы солнечных лучей.
Люди двигались, машины ехали, светофоры на перекрёстке бодро перемигивались тремя цветами. У Дины отлегло от сердца, но, понаблюдав за ними ещё немного, она поняла, что обрадовалась рано. Люди вели себя не как живые люди, они были словно механические куклы: чёткие, размеренные движения, одинаковые походки, никаких разговоров. Переодень всех в чёрные костюмы – и вот готовые Смиты из «Матрицы».
И провалы вместо глаз…
Дина зажмурилась и отвернулась от окна.
День она снова провела, бродя по городу. Побывала в парке, у себя на работе, у подруг и неприятелей. Она плакала, положив голову на холодные материнские колени, пока та вязала, сидя у окна, что-то пёстро – бессмысленное. Она перецеловала все иконы в церкви, молясь так неистово, как никогда прежде. И никто её не увидел, никто не обратил ни малейшего внимания на человека с глазами. Дина обращалась с вопросами, кричала, ругалась и даже – в качестве эксперимента – разделась прямо посреди улицы и станцевала джигу. Всё напрасно.
Было невообразимо жутко ходить между этими людьми, окунаться в окутавшие их безголосье. И понимать, что это не галлюцинация, не бред – реальность. Любой звук заставлял её шарахаться в сторону, случайные прикосновения к прохожим вызывали брезгливую дрожь. Она старалась не смотреть в пропасти на чужих лицах, но то и дело ловила себя на том, что пытается разглядеть спрятанное на дне.
Вечером всё снова застыло в неподвижности. Стоило солнцу сесть – и люди, птицы, собаки, машины замерли в тех позах, в каких их застал закат. Если днём шуршали шины и стучали подошвы об асфальт, то теперь от тишины зазвенело в ушах. Дина тоже в первый момент замерла, растерянная и напуганная: казалось, кто-то главный решил, что его рабочий день завершился, нажал на кнопку и за одну секунду остановил движение всего мира.
Вернувшись домой, она застала Пусю в прежней позе у дверей квартиры. Пасть была раскрыта, белели крохотные клыки. Хвост, застывший на полувзмахе, нелепо торчал в сторону.
Вечер снова прошёл в обнимку с бутылкой и компании буравящих мозг мыслей. Кто сказал, что алкоголь способен заглушить страх и боль одиночества? Гнусная ложь!
Дина пыталась добраться до кровати, но потерпела неудачу и уснула там, где упала – в коридоре возле ванной.
Её снова разбудил собачий лай.
Это было уже слишком. Дина схватила лыжную палку, выскочила на площадку и с размаху воткнула остреё в голову безглазой собаке. Пуся даже не вздрогнула. И крови не было. Тельце терьера съёжилось, будто из него выпускали воздух, пока на пороге не осталась лежать рваная, пустая шкурка с красным бантом.
Дину колотило, словно в лихорадке, к горлу подкатывала тошнота. Она подцепила шкурку на остреё палки и сбросила в мусоропровод.
А когда вышла на улицу, заметила ещё одну перемену. Изменились дома. Теперь они все были сложены из ярко – красного кирпича и зияли пустыми оконными проёмами. Было видно, что внутри тоже никакой отделки, голые стены, словно в квартирах никто никогда не жил.
По улицам бродили пустые люди – дутые оболочки. Вдоль улиц стояли пустые дома…
Дина сжала голову, боясь, что она не выдержит и расколется. И сбежала домой, заперла окна и двери, забаррикадировалась в единственном укрытии, которое у неё осталось. Бегала смотреться в зеркало, всякий раз с ужасом ожидая, что глаза сменятся пустыми дырами, а движения станут механическими. Страх немного отступал, но стоило перестать видеть отражение, он возвращался с прежней силой.
В шкафу она отыскала ещё один тайник отца, на этот раз с сигаретами: два полных блока. Сигареты и алкоголь составили неплохой тандем и в конечном итоге снова выбили её из реальности. До утра.
На рассвете Дину разбудил знакомый собачий лай.
Это было какое-то сумасшествие. Дина выскочила из квартиры с ножом в руках и резала, кромсала шкурку животного так, что клочья разлетались во все стороны. Что при этом выкрикивала, она не запомнила, но наверняка матом.
Страх перерос в ярость и выплеснулся через край, когда она выскочила на улицу и начала резать прохожих, пырять их ножом с садистским восторгом. И люди безмолвно падали один за одним, растягивались на мокром снегу тонкими оболочками. Из них не вытекло ни капли крови.
А ночью – сигареты и портвейн. Чтоб забыть о том, что делала днём.
Чтоб на рассвете её разбудил собачий лай…
Из протокола:
«12 ноября во дворе дома номер шесть по улице Вавилова скончалась жительница квартиры номер сорок, Мариева Дина Станиславовна, двадцати трёх лет. По данным вскрытия, смерть наступила вследствие разрыва внутримозговой аневризмы...»
Дина щелчком отправила окурок за окно и закрыла створку.
Вечный ноябрь, вечный первый снегопад…
Ночь и тишина…
Небо светлело, грозя близким рассветом. Он должен был разбудить застывший на ночь мир.