«Дом моей матери – дом, из которого я всегда выходила с легким сердцем и на облачно-легких ногах, а дверь ее квартиры – та дверь, которая всегда била меня по спине на прощание, от души желая мне больше никогда не возвращаться сюда.»
Этими словами Катя начала бы свои мемуары, подробное изложение всех своих личных легенд, которые собирались вокруг нее уже многие годы. Легенды приходили всем скопом, все эти маленькие трагедии и триумфы, набрасывались на нее и рвали на части, раскачивая ее жизнь, как корабль в бурю. Так бывало, когда все в очередной раз бросали ее наедине со всеми ее мыслями, когда она в очередной раз выходила из маминой квартиры, а никто не мог ее выслушать или даже просто предложить ей прогуляться –
по этому самому сырому парку.
Никто не вспоминал о том, как опасно оставлять человека лицом к лицу со своими ленгендами, никто не замечал, что кто-то рядом переживает очередную вспышку каждодневных трагедий. Трое людей, плетущихся впереди, спотыкающихся о разморенный, разорванный от старости асфальт, менее всего интересовались Катей; зато запах дыма и шашлыков, запах еды и гостеприимства медленно, но верно вел их к цели, и Катя, ежась, представляла, как тепло сейчас в животе, груди и голове у этих немного пьяненьких людей, когда-то учившихся с ней в одном классе. Она не завидовала; а личные легенды и Чувство Собственной Важности велели задрать нос повыше и просто идти вперед, восхищаясь своей трезвостью.
Хозяин торжества упустил этот организационный момент, и теперь унылая молчаливая колонна, растянувшись в цепочку отчуждения, шествовала по сырой аллее парка куда-то, где им наконец-то дадут закусить, загасить легкое пламя шампанского, смешанного с коньяком, и позволят перейти к основной, неофициальной части банкета. Начинался маленький дождичек, но это маленькое беспокойство никак не раззадорило пьяненьких, и Кате пришлось даже сбавить шаг, чтобы не врезаться в худосочную спину жены мальчишки, который сидел целых семь лет за партой у нее за спиной.
Иногда бывает так, что даже после десятилетия, отделяющего твою жизнь от выпускного класса, ты все еще не можешь выпутаться из старинного болота, и все они, неженатые, одинокие и неустроенные, так часто звонят тебе для очередного получаса разыгрывания всевозможных чувств - добрых и радостных. Открывая свой первый магазин, Стас, «истинный друг и бывший одноклассник», пригласил на торжественное открытие и Катю, и еще двадцать пять человек из «бывших», включая и некоторых приобретенных – мужей и жен, правда, в не самом большом количестве. Он был счастлив, и даже теперь, выводя развеселых гостей и друзей из подземного торгового центра, улыбался и сиял изнутри, а все, что он делал или говорил, превращалось в песню радости.
Медленная молчаливая процессия, так напоминающая похоронную, продолжала свой путь к маленькому радостному событию в кругу друзей и знакомых; постепенно паника, внезапно накатившая в темных подземельях, сходила, смывалась первыми брызгами дождя и прохладой лесного воздуха. Еще недавно они так же тихо шли по темным коридорам подземного строения, так же пошатываясь, в темноте теряя друг друга на расстоянии пары метров; шли по пустому торговому центру, двумя этажами и подземным паркингом которого Стас на один вечер был единоличным хозяином, но даже он, по большой просьбе реальных владельцев, не посмел врубить свет во всех помещениях. Специально для совмещения, так сказать, приятного с полезным, празднования с деловыми партнерами и старыми друзьями, он решился провести «первое открытие» магазина до того, как весь торговый центр начал бы свою работу. И вот, когда первые гости слетали с нарезки и жаждали «освежиться», отдохнуть и спрятаться от мира в кабинке туалета, возникла пресловутая организационная проблема. В темный коридор, полный опасностей в виде неожиданных поворотов и стен, появляющихся на ровном месте, друзей провожали как в последний бой; через некотрое время Стас заметил, что многие ребята куда-то подевались. Он не замечал любимых и давно знакомых лиц, и это растревожило его, и сам он, покинув свой сияющий остров, оказавшись в глухой темноте, вдруг забыл, в которой стороне здесь выход... Отсутствия хозяина не ощутили, и праздник продолжился, тем более что все серьезные дядьки, приглашенные для становления новых экономических связей, уже дремали в тихих уголках. Тогда Лера, усталая Лера, схватив фонарь, отправилась на поиски, и через пятнадцать минут у нее уже была надежда, что она отловила и вернула на место всех потеряшек. Стас промолчал, но его сияние не потухло.
Его жена Лера сказала бы, что Стас в этот вечер даже без алкоголя не спускался с небес, с розовых тучек восторга и любви ко всем и каждому, теперь пьющему за его счет и придирчиво, пренебрежительно оглядывающему детище его рук, магазин, сияющий и сверкающий, но менее, чем новоявленный хозяин. Лера сказала бы, что в этот вечер он простил бы любую обиду и все равно утащил бы гостя угощаться шашлыками на пруд, где как раз приглашенные повара разводили приютный огонек, кромсали мясо и ждали голодных клиентов.
Лера сказала бы, что для нее это был трудный день.
Стало по-настоящему холодно, и Кате хотелось бы вырваться из собственного тела, одетого в свежие мурашки. С жалостью она смотрела на женщин, так же, как она, сжимающихся в щепку от накатившего озноба, но еще большую жалось испытывала к Лере, только что выбравшейся из душных подземелий. Она робко высматривала мужа среди новой вереницы пленников лабиринта; Катя подождала ее, и дальше они двинулись вместе, вздыхая о чем-то время от времени, и усердно изгоняя из себя всякие мысли.
Эти парни, которых они пригласили из специальной компании для обслуживания, спрятались в зеркальном уголке и подсчитывали секунды до того, как их время выйдет, разматывали наушники и срывали с себя оранжевые фартуки. Лера наблюдала за ними, за их милыми прощаниями с (сияющим) Стасиком, и приходила в себя после блужданий по безлюдному корпусу. Мягкий диван казался таким приятным местом, но каждую секунду незримый долг сталкивал с него женщину.
- ...негде даже руки помыть... Но на кухне, хоть и под открытым небом, должно же быть что-то?..
Убирая остатки выпивки, Лера пролила шампанское и испачкалась в креме от закусок; очень быстро ее пальцы становились сладкими и липкими, а она не могла ничего с этим поделать. А ведь это платье она считала по праву лучшим из всех, что у нее были, - так что теперь Лере приходилось разводить руки и не забываться, не прикасаться к телу.
- Он сияет. Смотри, как он счастлив, - кивнула она на мужа, на самом деле к Кате не обращаясь.
- Да. Он рад.
- А мне кажется, что этот магазин... вовсе не то, - выдохнула она.
- Но он назвал его своим именем, - мягко усмехнулась Катя. Она знала Стаса дольше, но, должно быть, много хуже, и теперь могла смотреть на все только со стороны. Бессловестный наблюдатель, злой, потому что чужой.
- Да. Назвал. Ты видела цены? – с тоской оглянулась Лера. – Они мне не нравятся. Никто не станет... Только всякие идиоты, наверное. Гхм. Это никто не купит, - твердо припечатала она.
Приятная листва сменилась широкими еловыми лапами. Катя чувствала, как холодные клубы тумана накатывают на нее, трогают за плечо, вежливо приглашают на приятную прогулку – туда, во мрак. Незаметно для себя Катя стала сутулиться, и больная спина, и капли шампанского, и целый день на ногах – все это, как давний враг, (как внутренние легенды) набросилось на нее уколами и ударами в позвоночнике. Будто по сигналу, она выпрямилась и повернула голову ровно, оторвавшись наконец от темноты, спрятавшейся за деревьями, напоминающей множество комнат в большом, плохо освещенном доме, все двери котрого были распахнуты.
- Хреновые цены, - тихо сказала Катя.
Хреновые цены. Как раз тогда, когда природа начала брать свое, и Катя спряталась за высоким стендом, чтобы изучить все эти радостные мелочи: бижутерию и парфюмерию, косметику и мелкую бытовую технику, - неумолимые комбинации цифр на картонных ярлыках тронули в ней немую струну. Проволочку, натянутую ей самой. Проволочку, за которой начиналась зона Высоких Цен. Эта самая зона была для Кати очень болезненной, и после этого болевого шока она часто уходила в себя; каждое посещение зоны Нехватки Денег заставляли Катю погрузиться в переосмысление мира и себя в этом мире. Кризисы новый возрастных ступеней были еще впереди, а Катя все равно задумывалась над своим счастьем, работой и свободой.
Словно в споре с самой собой, Катя все же мерила все эти странные браслеты, и к счастью, ни один из них не пришелся ей по душе до конца. С ней не произошло ничего такого, как тогда, в магазине – этого ада и рая желаний, примитивных стремлений обладать вещами, кажущимися волшебно-прекрасными. Платья, простые куски сшитой ткани, могли произвести в жизни какой-нибудь женщины мини-революцию; и тогда, в примерочной, Катя спасалась от разъяренного сознания, сидя на пуфике. Приходя в магазин, Катя снова попадала в исключительное царство женщин, в царство жестокости. Катя, сидевшая на пуфике, была переехана траваем в образе хрупкой, уверенной девушки, продавца-консультанта, бросившей ей в лицо цену этого платья, как обвинение. И Катя, еще недавно полная решимости примерить на себя его сладкий шелковый плен, теперь боялась даже прикоснуться к нему. Она глядела на себя в зеркало, и казалась себе узницей неизвестной тюрьмы, уничтоженной люминисцентными лучами ламп.
Должно быть, она была слишком свободной, чтобы покупать такие вещи, говорило ей страшненькое изображение в зеркале своему симпатичному оригиналу. Должно быть.
Подруга, ты хреново зарабатываешь. У тебя хреновая работа.
- Хреновые цены, - сказала Лера. –Хм... Да он готов раздавать всю эту фигню даром, на самом деле... Главное – это магазин. Он назван его именем... Его именем, господи!
- Да, черт, - смачно добавила Лера. – Но я не хотела бы, чтобы Стас сейчас это слышал.
Она еще раз вздохнула; собираясь еще что-то сказать по этому поводу, Лера поперхнулась и немного охрипла. Это был трудный день. И сколько трудов предстоит...
Над озером (или прудом) расползался дым, влажный и вкусный, а кафе на воде горело теплым фонариком, манящим в тепло, уют и сытость. Первые толпы уже достигли своей цлеи, и Стас, никого не дожидаясь, сияя и поднимаясь над землей, произносил первый тост, неуловимо показывая на Леру, задвигая слушателям маленькую оду их семейному счастью. Она как раз подошла, и Стас преподнес ее народу как драгоценность, как свою гордость, как удивительную находку. И будто в благодарность с лица Леры сошло выражение святого безропотного мучиничества, уступив место спокойной вежливой улыбке, котрая держалась всю «строгую часть», пока серьезным дядькам с большими деньгами не стало весело и все равно, где они находятся.
Все меняется, лениво подумала Катя, глядя как прозрачные смерки окончательно испарились. Теперь пруд, парк, лес, дорожки и кафе-китайский фонарик накрыло пухлым одеялом из дождя и пара. Ребята приступили к шашлыкам, и напряженно-испуганная тихая атмосфера исчезла. Все болтали, и парни пошли за новой выпивкой, чтобы растянуть подольше чудесный миг радости.
А день уже прошел... – подумала Катя. Она глядела на девчонок в их самых лучших платьях, смотрела лениво на движение тел и теней; Стас Неутомимый толкал речи и произносил тосты, с усердием спаивая всех, кто еще не дошел до нужной кондиции.
- Ка-ать, - наконец он решил, что подошла и ее очередь. – Пухова, а-у! Что ты тут сидишь?
Оказалось, что сам он был на удивление трезв, - небывалое возбуждение не давало ему захмелеть, удалиться в чудесные дали... Он был трезв и так же, как и Лера, он ходил сейчас по ковру из гвоздей, каждое произнесенное кем-то слово, каждое движение было в зоне его ответственности, и Стас готов был на все, чтобы в самый счастливый день его жизни (может быть, даже более счастливый, чем свадьба) не произошло чего-то, за что всем им было бы стыдно.
- Что ты тут сидишь? Сейчас музыка будет... Хочешь, потанцуем?
Катя оглянулась на Леру, - та снова смотрела тервожно, но нашла силы кивнуть и улыбнуться ей.
- Да что ты, - отмахнулся Стас. – Она все знает, сестренка. Лера чудо, не бойся за нее.
Этот вечер состоял из вздохов и улыбок, как и многие Катины вечера; только сегодня ей стало труднее улыбаться, ведь ее спина опять стала заявлять о себе, как ребенок, которого надолго оставили одного. Зато вздохи заменяли ей новую порцию обезболивающих, которые теперь требовались ей, но лежали дома, в ящике стола, под коробками и шоколадом и ежедневником...
- Пойдем, хватит киснуть! – воскликнул Стас, схватив уже Катю за руку, но она даже слишком быстро отдернула ее:
- Нет, Стасик, давай не сегодня...
Слабость опять накатила на нее и одновременно насадила на твердую спицу. Боль уже давно не посещала Катю и позволила ей забыть о себе; но теперь она вернулась, и это была
ехидная ухмылка старого недруга.
Стас пожал плечами: отказ Кати его не расстроил, а скорей наоборот. Мир шатался у него под ногами от счастья, и он присел на минуту рядом с ней, чтобы замедлить ненадолго яростное шатание.
Парни вернулись из магазина, и из четверых парней, имена которых Катя с трудом вспоминала, вырвался Никита. Уж его-то она узнала. Стас со стоном счастливой усталости пошел открывать новые бутылки, произносить новые тосты, глотать положенные капли алкоголя (капли вежливости) для хозяина праздника, а Никитос присел на корточки перед Катей, внимательно глядя на нее. В руках у него было по бутылке, и это придавало ему коромысленное равновесие. Никто и никогда не назвал бы его добрым; но боль опять с издевкой вылезала из дальних закоулков, и эта странная ситуация Катю никак не тревожила.
- Привет, - просто сказала она.
Винцо. Коктейли. Ни у кого у них в классе не было одной, но неизменной клички, - с подлинным артистизмом их придумывали и отбрасывали, и у одного персонажа могло набраться по три, четыре прозвища, в то время как у некоторых не находилось и одного. Кроме просто коротких словечек, бессмысленных и смешных только в узком кругу, Катя могла бы назвать и несколько кодовых фраз. Для Никиты такой фразой была: «Давай выпьем». Просто и мило. Найс, правда.
- Ну здорово, Пушистик. Как дела? Что, сидишь, скучаешь?.. – он смотрел напряженно, и ему явно меньше всего сейчас хотелось знать, как у нее дела.
- Все в порядке, - простовато улыбнулась Катя. Она ждала от него чего-то, какой-то пакости, почти как первоклассница Катя от своего нового соседа по парте. Она ждала от него жестокости, как и раньше.
- Ну, чем живешь, - с нажимом спросил Ник.
Никакого добра, затвердилось у Кати в голове, никакого добра...
- Да все хорошо, что ты... Я работаю. А ты?
Кожа у глаз Никиты покраснела, а нос, наоборот, побледнел. От него пахло потом и сыростью; он как раз прибежал с дождя, и привкус земли отбивал даже резкие запахи алкоголя. Вдруг в голову Кате пришла забавная мысль: эти бутылки в его руках напоминали оружие, он едва не замахивался на кого-то.
- Стемнело, правда?.. – беззаботно заметила она.
- Ты не замужем? – с нажимом спросил Никита, и бутылки винца все больше становились похожи на метательные снаряды.
Не думай ни о чем, подруга, - беззаботно болтает кто-то в твоей голове. – Все шик. Точно.
- Ну так что?
- Нет.
- А... Ну ладно.
Никита наконец поднялся, и двусмысленно махнув Кате рукой удалился (в дым) вдаль.
Кто-то беззаботный напевает глупые песенки у тебя внутри. Лера (какой трудный день) заметила чье-то отсутствие; она пыталась отвлечь Стаса, по-детски с усердием объясняя что-то мужу Насти (она завила волосы и надела свое Лучшее Платье) – квадратному дядьке постарше ее лет на семь, злобно нападавшем на Стасика... Лера (ох, какой трудный день...) стала замечать что-то, чего еще не могла до конца понять в этом почти новогоднем блеске, что появилось на перекосившемся лице мужа, на его дрожащих губах. Лера моргала чаще, и отвечала на вопросы безоблачной Насти или других девчонок низким медленным голосом; моргала чаще и глубже, надолго прикрывая глаза и вдыхая глубже с каждым разом. Она готовилась к бою, и это было трудно скрыть. Впрочем, на нее, на маленькую хозяйку, мало кто сейчас обращал внимание... Никита (давай выптьем, дружище!) воздвигся над народом и превратился в нового монарха, утянув на себя все взгляды и мысли. На глазах люди гибли за спирт.
Беззаботный: Охохо, давай порадуемся этому. Давай хоть чему-нибудь порадуемся.
Стас превращался в несчастного брошенного ребенка, и Лера ничем не могла ему помочь. Она не зря хотела бы укрыть его от всего этого. Она бы хотела (да заткнись же, кретин, выпей еще чего-нибудь, нажрись всмятку, только ЗАТКНИСЬ), чтобы Стаст прекратил споры с этим человеком, которого она даже не знала по имени. Хоть и подозревала, что он здесь загонял пятнадцать минут ее мужу.
Убытки. Скандалы. Банкротство. Расходы. Налоги. Рекет.
Вот дерьмо.
Стас нахмурился; его розовая тучка радости перевернулась под ним и пнула под зад напоследок. Тот бокал, что он налил себе для очередного тоста, он таки выпил до дна; а ощущение надвигающегося горя работало в его организиме как катализатор, и он пьянел мнгновенно, накаляясь от злости.
Все больше с каждой секундой.
С жалостью Катя наблюдала за ним из темноты, где она уже сидела, как в своем личном зрительном зале. Под дождем стояла скамейка; до этого Кате казалось, что выпила она еще не очень много, всего даже совсем ничего, а теперь ей и дождик был нипочем...
Сцена была освещена вполне, и все лица данной комедии были видны Кате, как на ладони в этом аппетитном свете. Лера стояла грустная, а всем было вкусно и бодро, будто бы ночь еще не начиналась.
Разве что стало очень жаль Стасика, который уже выбрасывал кого-то в ночь, в воду, прямо через металлические перила. Раздался плеск, и счастливые гости рухнули с небес, в то время как Катя только поднялась на них, удалившись в зрительный зал.
Лера стояла, помертвевшая. Катя глянула на нее и сразу же отвернулась, так ей сделалось совестно. Сделалось стыдно. зато она любовалась на Стаса, ведь сегодня он оказался все-таки победителем, хотя чудесный вечер окончился полным дерьмом.
- Этот урод еще и сожрал полкило шашлыка. На халяву-то, - заявил Никита, садясь рядом с Катей, в то время как все вылавливали пострадавшего из воды.
- Правда?
- Да, он все на фиг теперь залил кетчупом. Он же того... вместе с тарелкой кувырнулся... – он вздохнул и сипло засмеялся. – Как бы не скорежился еще... Холодно все-таки...
- Правда?
- Да ты что, Катьк? – еще пуще замеялся Никитос. – Ты пьяная, что ли, совсем?
Грубыми руками он встряхнул Катю, а та не стала вырываться; ей показалось, что там уже кто-то идет и все равно все будет хорошо... Но, возможно, Никиты был в чем-то прав, и Кате следовало меньше верить окружающему подлому миру...
- Никит, ты того... полегче... – тяжело сказал Стас, плюхаясь на скамейку...
- Да кто бы говорил...
- Все, пошел вон отсюда, - огрызнулся Стас. – Кать, мне твоя мама звонила,-серо произнес он. – Он тебя ищет. Ты ее разве не предупредила?...
- Ищет? – прыснул Никита. – Маленькая девочка! Детка, хочешь конфетку?..
- ***, заткнись! – Белный Стас давно уже покинул пределы вежливости и сдержанности, и Лера ощущала каждый из этих актов как удар по лицу.
Стас вдруг обнял Катю, впавшую в глубокий ступор; сам он мечтал отправиться туда же, пока Настя визжала на террасе, пока ребята оказывали помощь «утопающему», пока Лера...
«Он бы хоть помог ей, - тупо подумала Катя. – Лера...»
И она совершенно точно молила о помощи. Настя выпускала когти перед болшой дракой в защиту семейной чести и достоинства, пока ее мужа, барахтающегося в воде, вытаскивали на берег. Этот идиот зацепился за что-то под водой, и теперь мог только хрипеть и плеваться, бестолково дергаясь и мешая мужикам, которые пытались ему помочь. Лера сдерживала внешний натиск, а ее голова в мыслях распадалась на множество кусков. Ей почему-то казалось, что они все же забыли кого-то в здании, и сейчас какое-нибудь одинокое привидение в темноте оглашает своими воплями гулкие каменные коридоры. Но Настя так усерно вырывалась из ее рук, а другим почему-то не пришла в голову мысль, что Настя выпила достаточно...
- Я убью этого ***, - возопила она.
...для того, чтобы натворить глупостей. Продолжить славную традицию этого вечера.
- Подержите ее, кто-нибудь! – бессильно закричала Лера, толкая Настю от себя. – Прекрати, ненормальная! Успокойся!
- Что там у них происходит? – с сомнением спросил Никита, так и не соизволивший убраться. – Опять какая-то ***?
- Сгинь.
Лера спрыгнула с лестницы, при этом немножко упав не руки.
- Ста-ас!.. Ну где ты?..
Она, наконец, заметила его и поспешила к мужу, что-то выкрикивая, оборачиваясь к Насте, которая оставалась в захваченном бастионе. Недоумевающие повара все еще стругали шашлык, которые тут же поедался наиболее приятными и спокойными гостями, в то время как хозяева стола болтались неизвестно где. Настя не без помощи «мальчишек» втащила супруга к столу, и теперь тщетно пыталась вытереть его испорченный костюм, не забывая материть Стаса.
- Стас... – задыхаясь в накативших слезах, проронила Лера.
« Я больше не могу», подумала она.
- Все, Лер. Сейчас все будет в порядке.
И вот все они опять вернулись на арену, бросив Катю в одиночестве. Их покачивающиеся фигуры Катя замечала, когда внутри китайского фонарика, этого волшебного кукольного светлого театра, опять раздались страшные крики, мат, и все в который раз зазвенело.
Катя слышала звон, но теперь ей казалось, что она слышит его из-за своей спины. Лицо ее было на свету, но там, за спинкой скамейки, начинался первобытный мрак и страх, звенящая дождем тишина. Она вся уже давно вымокла, но что-то не давало ей вернуться к этому вопросу.
Моя мать.
Вот что звенело. Стас говорил что-то, и она...
... думала над этим все это время. Моя мать. Вот в чем проблема.
Катя подскочила на месте; ей было уже давно пора, и она решила смотаться отсюда не прощаясь, даже при всей жалости к бедной хорзяйке. Она оставила машину где-то там, среди деревьев, на тупиковой аллее, и тогда еще асфальт был светлым и сухим, а теперь все казалось сплошным простором воды – и сам пруд, и аллеи, протянувшиеся черными реками.
Что-то давало свет, должно быть, за деревьями все-таки был фонарь, и Катя смело пошла туда. По галерее из улыбчивых деревьев, приглашающих тебя к себе гости на прогулку по комнатам и коридорам высаженного леса.
Драка шла вовсю, а Лера плакала во весь голос. Это был очень трудный день.