I. Igni etferro
Сжать руками сухой лёд, чтобы скорее остыли горящие под кожей кончики пальцев. Водяное стекло липнет, замораживая влагу усталости, холодом пронизывает до кости словно иглами. Больно, но лучше, чем терпеть жар. Негасимый огонь.
Сначала он возник в голове. Вспыхнул на щепках чужих книг, фильмов, разговоров, природы. Но зачем-то говоришь, что это пламя явилось свыше. Что идея была дарована святым духом.
Подкидываешь, подкидываешь пламени новые дровишки, откалывая их из увиденного.
Греешься, как у сотни других мыслей, которые гасли, уступив очаг чему-то новому. Но кажется, что после Этого костра не станет другого, а если и станет, то греть и сеять не будет так… Слишком холодно, тоскливо становится, когда он тускнеет. А дай ему волю, он начинает лишать пищи другие костерки. Но забирает у них всё! Он гасит другие мысли, особенно враждебные ему. И вот ему стало достаточно кусочков отщеплённых от чужеродного. Они уже давно стали единой энергией и прахом под ним для…
И вот первая кривая линия скрестила конец и начало, став условным телом, к которому пристала такая же аморфная голова. Всё обросло жгутиками и точками приблизительных конечностей. Новые чёрточки подсказали пропорции в то время, как становились чёткими органы и твердел костяк с черепом.
Полупрозрачное дышать готовое. Оно нежилось у костра, будучи жалким наброском, но уже придавало силы пламени. И творец наметил блёклые мышцы, так, чтобы вместе с кожей они вошли в намеченные очертания. Приходилось стирать ошибки, задевая правильное, и проводить новые линии раз за разом, истирая до дыр. Такую дасалу легко исправить, заклеив её кусочком чистой бумаги. И так возник первый набросок, основанный на лоскутах.
Начался проэкт.
Затем ушли дни на зарисовку внутренностей так, как они должны быть по отдельности, а затем – вместе. Стирать и рисовать - менять: местами, размером, положением… чтобы уместить всё.
Но дольше всего рождался эскиз скелета, - двести деталей. ДВЕСТИ! и это не точно. Каждая на отдельном листке и в группе: грудной клетки, руки, ноги. Истираешь бумагу, карандаши, ластики, потому всё не то, не так. А в компьютерных чертёжных программах не чувствуешь чего-то важного.
Каждая деталь: орган и скелет на бумаге в трёх видах.
Иногда глаза не просто болели, а судорогой их сводило от усталости. Помощник закрыл наглухо окна, чтобы Творец не видел то марево, которое всегда перед глазами близоруких людей. Ассистент подносил еду, чтобы Мастер не умер с голоду. Телу нужно жрать и отлучаться по основным нуждам, но разум полностью сосредоточился на идее, как мотылёк на пламени, так, что забыл всё прочее. Он может изувечить себя в своём стремлении. Тело нужно было, чтобы достать ту главную цель.
Учёный задел бедром стол по пути от спальни до рабочего места, а Ассистент приложил холод к ушибу, заставил таки спустить штаны и обработать гематову. Она не болела! Правда, болело, но самую малость… ну не на столько, чтобы отвлекаться от работы. Помощник только мешался.
Особенно бесило, когда он всё раскладывал по полочкам, а записи – в сейф! Записи – В СЕЙФ. Молодой человек не понимал, что дьявольски нарушал порядок. Здесь порядок творца! Достаточно только света и инструментов. Свой порядок в котором всё равно, что где находится, главное, – помнить расположение каждой частицы. Почти всё свободное место на бумаге занимали записи на греко-арабо-месопотамо-латыни с примесью слов общества в котором развивался организм… разум тоже развивался в том жестоком мире, но признал Абсолют, а потом отрёкся от тела, переведя его из ранга витального а статус инструмента. А собственный язык человека, сознание которого зачем-то всегда стремится к этому, дробя народности на диалекты. Правда приходилось долго вспоминать родную речь перед соприкосновением с (будь оно не ладно) родным миром. Начальство требовало отчётов, и поторопило так, что шесть дней создатель сидел и смотрел на наброски, не делая ни чего. Но вот стихли волнения на тончайшей грани, которой не заметили они, как киты не обращают внимания на поверхность воды. Их толстая кожа не чувствует волнения тонкой плёночки. Им главное получить необходимое, а затем уйти фильтровать криль. Их мускулистые грубые тела удалились и исчезли из тончайшего измерения, собирающего чистейший Свет.
И вот Мастер взял пластилин. Серая масса вывела нарисованного человечка в объёмный мир.
А «морские чудовища» прорычали, что их «морской царь» стал другим. Ассистент ушёл на переговоры с ними. Хоть чем-то помог. Можно продолжать творить. Главное – можно продолжать жить в своём мирке. А город штормил, а мастер не был там и не хотел знать ни чего.
Он вообще редко покидал лабораторию и был бы благодарен правителю за такой тёплый уголок… если бы помнил, что в мире есть правитель, что мир за стенами вообще бывает. Всё съела абсолютная идея.
Есть такая масса, из которой лепишь, что надо, а потом это становится твёрдым, как рыхлый пластик.
Костяк из такого материала требовал доработки. Учёный сидел над ним, пока не уснул. А во сне продолжал своё дело, пока нечто не накатилось скопом, и не повела куда-то. Затем начался какой-то непонятный бред, который не смог запомниться. Просыпаешься тяжело с неохотой, работаешь до потери сознания, как играют дети, не желая спать до истерики. Они не хотят спать. Они боятся! Они чего-то боятся и не могут сказать чего. Не могут понять. А взрослые не вспомнят. А те, кто помнит – не скажут.
Каждую косточку приходилось подгонять наждачной бумагой, приходилось сверлить иногда без света, без дрели. Благо материал был податливый, но мозоли появлялись всё равно. Тогда и приходилось брать лёд. Пока нервные окончания были заморожены, можно было продолжать… до «отката» - это когда не только жгло, но и кололо. Ассистент – дьявол – как-то связал дока и посоветовал перевести всё в чужеродный порядок. Он и в дальнейшем грозился смирительной рубашкой, чтобы заставить поесть, поспать, отдохнуть…
А док и не задумывался о том, где был бы без этого студента. Он, кстати успел закончить университет и стать аспирантом в добавок к лучшему сотруднику потому, что пасся на идеях Создателя. А ведь его бы тоже не было… Он жил бы, может стал бы грузчиком или лётчиком, но его бы не было, как молодого учёного.
Создатель прогнал уже несколько десятков человек, прежде чем нашёл одного.
Была закончена модель со всеми доработками, началась работа над «мозгом». Он, помещённый в химическое беспозвоночное, должен был научиться подавать электрические импульсы в определённые участки мышц для того, чтобы добраться до света.
«Разум» совершенствовался с нуля, перечеркнув программирование.
В отдыхе от этого проходила работа над каждой деталюшкой: выплавить из металла и кевлара, выточить, отшлифовать, подогнать к другой – ручной труд до жжения и онемения пальцев. И снова только холод мог укротить мозоли, именно в нём приходилось ваять совершенные (даже природа не смогла сделать такие) глаза. И снова пришлось отдохнуть от этого, подлечиться, работая над интеллектом.
К скелету уже «прирастали» мышцы одновременно с «внутренностями». «Сердце» которое должно гонять электролитический состав по всем закуточкам и выводить отработанные кислоты на круг «восстановления».
Настал день, когда творец подключил тяжёлое тело с пустым черепом к своему мозгу, так, что видел всё глазами детища, учился управлять, задел ногой провода и сам не заметил, как упал, повредил глаз и кошу. Но не понял этого, пока не упало в теле напряжение от потери кислоты. Вдобавок голубоватой кровью обжёгся Ассистент. Он и предложил добавить рецепторы и нервы, создающие автономно импульсы… В общем привить неживому условные рефлексы.
Было сделано. Затем в мягкой комнате искусственный мозг учился управлять телом «отца». После тестирования пришлось записать алгоритмы движений и реакций.
Сложно сказать, что чувствовало создание, скорее всего ни чего. В нём самом ещё не было частиц, воспринимающих цепи реакций на раздражители. Тело Мастера реагировало периферийной нервной системой, но не могло пожаловаться чужому разуму, который слишком сильно сжимал кубик, гордо подняв его по просьбе Ассистента. Среди разных кубиков именно сиреневый, - чётко по алгоритму.
Зато потом у профессора каждая клеточка жаловалась на чужака: на его хлыстовые приказы. Он ушиб коленку, садясь. Он порвал мышцы, сжимая шесть граней игрушки. Мастер оставил в плоти своей проводки которые причиняли боль.
Ассистент ввёл обезболивающее.
Затянувшаяся на сутки, схватка живого и не живого закончилась полным отделением детища от создателя. Можно было убрать всё лишнее из себя и отдохнуть. Наступила эйфория, стёршая десятилетия напряжённой работы. Сотни переделок, тысячи доработок. Пламя идеи стало чуть бледнее, да и не нужно оно было в той мере.
Вот оно неуклюжее, чувствующее всё, смеющееся голосом создателя. Оно свалилось на Ассистента, раздробив ногу. Так, что помощник приходил, цокая металлической конструкцией, держащей осколки вместе.
А существо научилось двигаться и училось говорить и мыслить. Создатель сказал:
- Запомни и повтори, когда будет надо. Ты понял?
- Я сделал понять. Я буду делать запомнить и повторить. Я буду делать это когда будет надо.
- Не правильно. Ты запомни это и воспроизведи, когда будет уместным.
Пришлось менять языковую основу, заодно и голос. Ну не выносимо было профессору слушать себя.
Главное – научить учиться и играть. Это в итоге получилось, но хитрить детеныш не мог, как и лгать. Он даже не мог понять хорошо жульничать в играх или плохо, потому что ложь и фантазия оставались за пределами измерения механического мышления. А в целом существо сформировалось и физически и алгоритмически. И это радовало создателя. Ведь получился идеальный Человек – рыцарь без страха и упрёка.