[Sera]

Рассказ. Не знаю, насколько оправданно, сейчас это основное направление моей мысли.

Скрытый текст - Наська:

- Вот, доктор, ваши хоромы,- мужик широким жестом указал на дом.
Юля окинула взглядом «хоромы» и скривилась. Да уж, красота: крохотная изба, поделённая на две половины. В одной полагалось жить Юле, вторая отводилась под медпункт, то есть рабочее место девушки. Ни электричества, ни канализации, ни водопровода… Колодец во дворе, как и туалет.
- Тут у нас хорошо,- продолжал бубнить мужик в бороду, распахивая перед новым доктором дверь. Правда, перед этим пришлось изрядно повозиться с амбарным замком, украшавшим вход.- Свежий воздух, лес, речка… А какие люди!..
Юля почти не слушала. Стояла на одном месте, словно вросла подошвами итальянских сапожек в жирную сибирскую землю, и проклинала тот миг, когда согласилась отработать год в этом богом забытом селе. Было мощнейшее желание сорваться с места и бежать, бежать до самой Москвы, не останавливаясь на перекуры и сон. Всё, что угодно – но не это!
- Спасибо,- выдавила Юля, перетаскивая через порог тяжёлый чемодан: колёсики вязли в осенней грязи.
«Это только на один год,- сказала она себе, чувствуя, как мороз безысходности сковывает внутренности.- Всего лишь один год. Двенадцать месяцев. Переживу».
Дверь с треском захлопнулась за спиной.

Юля привычно проснулась от холода. Накрылась головой одеялом, но это не принесло ни капли тепла: за ночь изба успела выстудиться. За окном тонко выла вьюга, метущая вот уже седьмой день; за стёклами невозможно было рассмотреть ничего, кроме снежной круговерти.
«Сейчас постучат»,- подумала она мрачно, кривясь, как от зубной боли. Впрочем, кривилась тоже мысленно – за прошедшие недели успела привыкнуть к ежеутренним визитам селян. Или нет? На сердце ложилась ледяная лапа всякой раз, когда через час после рассвета в дверь её дома раздавался громкий стук.
Не прошло и нескольких секунд, как дверь содрогнулась от мощных ударов. Вьюга за окном взвыла с удвоенной силой.
- Несите сразу в «холодильник»!- крикнула Юля, выбираясь из постели. Ноги, сунутые в окаменевшие валенки, мгновенно замёрзли. Хоть ночевала в штанах и носках, они не спасали от мороза.
Кое-как пригладив торчащие во все стороны волосы, натянула толстый шерстяной свитер и вышла из комнаты в сени. В них царил арктический мороз, стены за ночь покрылись слоем инея. Зубы немедленно начали выбивать чечетку. У губ клубился густой пар. В корыте для умывания застыл монолит льда.
Во вторую половину вела небольшая дверь, девушка всегда держал её запертой на засов. Сразу за ней располагалась самая холодная комната в доме, которой положено было стать смотровой. Обе печи не дотягивались до неё теплом, внутри с весны по осень стояла минусовая температура. Юля привыкла называть её «холодильником», и местные, стоило упомянуть о нём в разговоре, всякий раз суеверно крестились и плевали через левое плечо.
Честно говоря, Юле тоже иногда хотелось перекреститься и плюнуть, а ещё лучше – плюнуть и сбежать. Но зимой эти места были совершенно непроходимы.
В «холодильник» вели три двери: две – из обеих половин врачебной резиденции, и одна с улицы, прорубленная пару месяцев назад специально для того, чтоб селяне могли свободно входить внутрь. Она не запиралась: Юля наверняка знала, что без лишней нужды никто в комнату не сунется, да и с нуждой – храбрецов мало.
Она вошла в «холодильник». В дверях, едва отойдя на полшага от порога, стояли два мужика, укутанные в шубы и шапки. Наружу торчали только кончики покрасневших носов и заметённые снегом бороды.
Один из мужиков держал в вытянутых руках одеяльце с ношей.
- Вот,- пробурчал он, стоило Юле появиться на пороге.- Очередной.
Юля проглотила ком в горле и немедленно забрала у него свёрток, чем вызвала гулкий вздох благодарности.
- Мы это… пойдём?..- поинтересовался второй мужик, опасливо озираясь по сторонам.
- Идите уже,- отмахнулась девушка с нескрываемым раздражением.
Свёрток весил не больше пары килограмм, но оттягивал руки. Она поспешила положить его на стол, а когда обернулась, мужиков еже след простыл. Только поскрипывала, покачиваясь на ветру, неплотно закрытая дверь, и снежинки, толкаясь, спешили протиснуться на незанятую территорию.
Свёрток лежал в центре стола, и совсем не было интересно, что внутри. Вернее, КАК это «что» выглядит. Вот только выбора не оставалось.
Убеждая себя, что она профессионал своего дела, и таким её не проймёшь, Юля натянула перчатки и развернула одеяльце. И увидела его. Ребёнка. Мёртвого.
Младенчик лежал на боку, прижав к животу ручки и ножки. Сморщенная кожа густого багрового цвета свисала складкам, словно была ему чересчур велика. На спине, там где, проходил позвоночник, выпирал костистый гребень, похожий на плавник. Одна голова находилась на месте, а рядом росла вторая, сморщенная, высохшая, повисшая на тонком кожаном шнурке, как груша на плодоножке. Слизь и кровь от переноски по морозу застыли в кожных складках мутными потёками.
Это был двадцать восьмой младенец за последние двадцать восемь дней.
Стараясь не прикасаться к нему руками, Юля запахнула одеяльце и отнесла младенца на полку.
Всего в «холодильнике» было шесть полок, приколоченных к стенам. Ежедневно, стоило появиться очередному уродцу, его приносили сюда, а она складывала трофеи на полках, своими руками создавая жуткую кунсткамеру. Завернутые в тряпки, шарфы, одеяла и прочую ветошь, разложенные в рядок, они напоминали поломанных кукол.
Никто не мог решить, как хоронить младенцев, и пока стояла зима, их складывали на хранение.
Каждый из младенчиков имел своё неповторимое уродство. У одного совсем не было кожи. Второй родился сосудами наружу. Третий был изломан так, что его можно было скручивать рулетом. У четвёртого отсутствовали руки, и прямо из плеч торчали ногти. Зато из тела пятого торчали в разные стороны несколько десятков рук и ног. Шестой весь был покрыт бугристыми язвами, истекающими гноем. У седьмого не было лица - круглая лысая голова сидела на шее, как лампочка…
Но страшно было совсем другое: при том, что дети рождались мёртвыми, они продолжали расти. С каждым днём Юля замечала, что дети становились больше, а самые первые успели вырасти почти вдвое. Каждый раз, заходя к ним, девушка чувствовала на себе укусы пристальных взглядом мёртвых младенцев.
Вот и сейчас, стоило остаться одной, Юля почувствовала на себе десятки пристальных взглядов. Несколько секунд она стояла неподвижно, давя страх, убеждая себя, что всё мерещится. Несколько бесконечно долгих секунд отсчитывала время по ударам сердца. Пять, шесть, семь, восемь…
Тишина…
девять, десять, одиннадцать…
Взгляды щекочут, прикасаясь к оголённому нерву…
двенадцать, тринадцать, четырнадцать…
Не выдержала и выскочила вон, быстро задвинула засов и только после этого смогла выдохнуть. Грудь сдавило, перед глазами стелился туман. Или пар изо рта?..
- Дура,- прошипела себе под нос, стараясь выровнять дыхание.- Это надо же было так…

В селе жила женщина по имени Наська – так она сама себя называла. Откуда она появилась, никто не знал, родных в селе у неё не было, но женщина задержалась, заняв дом на самой окраине. Мало с кем общалась, ни с кем не дружила.
Каждое утро, начиная с первого февраля, она рожала одного ребёнка, мёртвого уродца. А через пару часов её снова можно было увидеть гуляющей по селу в интересном положении, и на другое утро на свет появлялся следующий младенец. И так день за днём. Местные обходили её дом стороной, но каждое утро засылали мужиков, чтоб подобрать с крыльца новорождённого.

От натопленной печи тянуло теплом.
За окном продолжалась метель.
Юля сидела у окна и читала женский роман. Она обожала женские романы: прекрасных дам, их верных кавалеров, готовых броситься в огонь и воду ради своих возлюбленных – и недругов, плетущих интриги, но рано или поздно терпящих сокрушительное поражение. Такое построение сюжета казалось Юле самым логичным и применимым для жизни. Она тоже всегда мечтала поддаться чувствам, броситься в водоворот эмоций, взлететь на крыльях любви. Но прагматизм всё портил, возвращая девушку обратно на землю, в мир серых будней и ничем не примечательных людей.
Из розовых грёз её вырвал посторонний звук. Юля вздрогнула и выронила книгу.
Сквозь треск поленьев в печи и вой метели пробился детский плач. Вот один голос, вот к нему присоединился второй, вот третий…
Юля не могла вздохнуть, её словно парализовало. Собственное тело вдруг стало деревянным, сердцебиение болью отдавалось в груди, а уши помимо воли ловили, притягивали к себе каждый звук.
- Этого не может быть,- прошептала она и испугалась собственного голоса, таким незнакомым он показался. Словно это не Юля, а кто-то за её спиной произнёс фразу. Откашлялась и повторила:- Этого не может быть.
Уверенности это не прибавило. Плач продолжал разрывать барабанные перепонки, буравить мозг, и казалось, что звучит он уже не снаружи, а в голове Юли.
- Хватит!
Они не могут быть живы!
Юля сорвалась с места и побежала в «холодильник», с единственной целью – убедиться, что всё это не правда. Странные галлюцинации, искажение ветра в дымоходе, да что угодно!
Плач грохотал прямо за стеной. Юля, ломая ногти, откинула засов и распахнула дверь.
И в тот же миг плач стих. Девушка стояла в дверях, тяжело дыша, будто после марафона; одна рука вцепилась в косяк двери, вторая сжалась в кулак. Уши наполнял пулемётный треск пульса, заслонивший собой все прочие звуки.
Свёртки с младенчиками смирно лежали на полках, как всегда безмолвные и пугающие.
Юля уже развернулась, чтоб пойти обратно, но в этот момент краем глаза заметила что-то яркое, лежащее в самом углу. Она сделала шаг вперёд, ахнула и застыла: это было полотенце, в котором ей принесли какого-то по счёту ребёнка. Сам ребёнок лежал но полке: белая кожа в частой сосудистой сетке, на ногах и руках веерами длинные паучьи пальцы со множеством суставов. Затылок ровно срезан, и видно, как пот тоненькой плёнкой плетутся извилины мозга.
Вот только Юля точно помнила, что этот младенец лежал на боку, подвернув под себя пальцы, а сейчас он словно сидел на корточках, далеко вытянув голову на тонкой шейке.
Медленно подойдя к полке, Юля подняла полотенце, накинула его на младенца и вышла на непослушных, подгибающихся ногах.

Ночью она снова слышала разноголосый детский плач. На этот раз не побежала проверять, наоборот, скорчилась под одеялом и тихо плакала от страха, вытирая слёзы кончиком пододеяльника.

Войдя на другой день в «холодильник» с очередным младенцем в тряпичном коконе на руках, Юля обнаружила, что всем уродцы сбросили с себя покрывала и поменяли позы.
Новый ребёнок выпал из ослабевших рук. Девушка втянула воздух и опрометью выскочила вон.

День прошёл как в тумане. Юля не могла ни на секунду отвлечься, не могла думать ни о чём другом, в голове вертелись только младенцы. Страшные, уродливые мёртвые младенцы, умеющие расти. Детский плач, так похожий на настоящий.
К вечеру вьюга прекратилась, но вместо неё ударил мороз. В прозрачном, хрустящем воздухе кружились редкие снежинки, ослепительно – белое небо жгло сиянием глаза. И всё равно Юля вышла на прогулку – просто не могла больше находиться под одной крышей с этими существами. Глядела на укрытое снежной глазурью село и удивлялась: как в таком живописном месте может рождаться такое…
Между домами появилась фигура женщины. Несмотря на мороз, она была одета в платье с накинутым поверх пальто, без шапки: заплетённые в две косы чёрные волосы свисали вдоль спины, как дохлые змеи.
«Наська»,- поняла Юля.
Она хотела поскорее уйти в дом, но не успела: Наська заметила. Остановилась, уставившись на девушку непроницаемыми чёрными глазами. Руками прикрыла заметно округлившийся живот.
- Тебе ведь они нравятся?- спросила Наська высоким, надрывным голосом.
- Что?
- Мои дети.
Юля поперхнулась и промолчала.
- А ты им нравишься,- добавила Наська, проходя мимо.- Ты им очень нравишься.
Беременная уже скрылась за поворотом, а Юлька до самого вечера просидела на улице, не уверенная, что хватит сил вернуться в дом.

Её разбудило осторожное прикосновение. Чьи-то пальцы прикоснулись к щеке, едва ощутимо погладили кожу. Так обычно делала мама, когда хотела разбудить Юлю в школу: сначала гладила по щеке, потом целовала и говорила: «Тигрёнок, пора вставать»… А вот и поцелуй – шершавый и мокрый, оставивший неприятный след.
Юля распахнула глаза и столкнулась с мордочкой младенца. Затянутые белыми плёнками глаза смотрели прямо на неё, верхняя губа приподнялась, обнажив иголки зубов…
Грудь разорвалась от крика. Юлю подбросило на кровати. Она схватила младенчика за руку и швырнула о стену: от удара кожа на голове лопнула, обнажив пульсирующий в ромбе большого родничка мозг.
А по полу к кровати ползли уроды – младенчики, шипя и извиваясь. В свете ночника они отбрасывали кривляющиеся тени.
Юля спрыгнула с кровати, схватила кочергу и ударила ею ближайшего ребёнка, двадцать восьмого, с двумя головами. Удар пришёлся по плечику, одна рука хрустнула и изогнулась под немыслимым углом, но ребёнок только оскалился.
Не помня себя, Юля колотила и колотила подступающих уродцев. В воздух летели ошмётки бескровной ткани, кусочки мозга, обломки костей. Но это не останавливало монстров, они наступали лавиной, тесня девушку к дальней стене.
Дверь распахнулась, с грохотом ударившись о стену. В проёме стояла Наська. По голым ногам струилась кровь, пустой живот висел широкой складкой. Зато на руках извивался ещё один ребёнок, белый и лоснящийся, похожий на жирную личинку.
- Я же говорила, что ты нравишься моим детям,- проговорила Наська спокойно.
Путь к двери был отрезан. Юля в отчаянии озиралась по сторонам, но выходом не видела. Если только…
Схватив табурет, она швырнула его в окно. Во все стороны брызнули осколки стекла. Юльа бросилась к нему и выпрыгнула, не заметив, как изрезала руки. В лицо ударил мороз, заставив съёжиться.
- Ты не сможешь убежать,- слышался за спиной голос Наськи.- Ты им нравишься.
Младенчики переваливались через подоконник и падали в снег, продолжая упорное движение к своей цели.
Юля, едва помня себя от ужаса, бросилась прочь, в сторону леса…

- Жалко бедняжку,- жена старосты села стояла у окна, завернувшись в широкий платок, и глядела, как тоненькая фигурка, утопая в снегу, бежит к лесу, а за ней упрямо ползут крошечные чёрные точки. Следом шла ещё одна женская фигура – Наська, баюкающая на руках последнего, тридцатого младенца.- Хорошая была девочка.
Селяне убивали проклятую Наську, но всегда под зиму она возвращалась и, как её ни жгли, ни резали, ни топили - наутро староста находил на пороге мёртвого младенца. И те, словно перенимали от матери живучесть, не сгорали и не тонули, а возвращались на тридцатый день - для трапезы.
Так продолжалось уже двенадцать лет. Сначала ненасытной скармливали больных и убогих, но таких было мало, а проклятая не желала оставить село в покое.
- Ну и что?- спросил староста с кровати.- Каждый год они тут такие хорошие. Или хочешь будущей зимой побывать на её месте?
- Да ну тебя!- испугалась жена.
- Вот и нечего слёзы лить. Дети поедят и уйдут… Не она первая…
Жена суеверно перекрестилась, поклонилась в сторону красного угла и пошла спать.

***
- Вот, доктор, ваши хоромы,- пробубнил мужик, широким жестом указывая на дом.
Светлана огляделась и кивнула. Конечно, не дворец, но жить вполне можно. Опять же, печка, колодец. Не пропадёт!
- Тут у нас хорошо,- продолжал бубнить мужик в бороду, распахивая перед новым доктором дверь. Правда, перед этим пришлось изрядно повозиться с амбарным замком, украшавшим вход.- Свежий воздух, лес, речка… А какие люди!..
- Да, воздух тут отличный,- согласилась Светлана, глубоко вдохнув букет ароматов ранней осени.- И красотища какая!
Она подхватила сумку и шагнула в дом.
Дверь с треском захлопнулась за спиной.