Заканчивалась первая четверть осени. Зеленый цвет потихоньку уступал желтому, красному и багряному, но опять их ежегодная победа окажется пирровой – на земле уже лежало много сухих, искореженных, павших бойцов, и они сопровождали каждый мой шаг шуршанием, которое при богатом воображении можно было принять за стоны.
Очередной пир наверняка уже начался, но вряд ли кто-то ждал меня вовремя. Я всегда опаздываю в такой теплый и ясный осенний день. Традиция. А, как известно, весь бардак в мире начинается именно с нарушения традиций. Я же не собирался отказывать себе в удовольствии неспешно пройтись по моим лесам, взбивая ногами упавшие листья. (Если честно, если бы не эта прогулка, это бегство от каждодневных дел, пропустил бы я пир. Устал. И надоело). Разумеется, от такого занятия ботинки и брюки запылились, и я, заметив их неважное состояние только поднимаясь по гранитным ступеням Осеннего Замка, поспешил придать себе должный вид.
Мои коллеги и родственники пировали на открытой площадке, окруженной колоннами, переплетенными между собой красным виноградом. Отстукивая копытцами по каменным плитам, ко мне подбежал Зуи, и я сбыл ему: короткий плащ в бежево-бардовую клетку, шерстяной шарф и перчатки. Зонтик оставил, мне порой приходилось опираться на него, поскольку безмерные августовские дожди (припомню я их тебе, Тхин!) еще отдавались болью в спине. Только глупцы думают, что их боги не подвержены недугам…
Пиршество еще не вошло в стадию, когда гости покидают свои места, объединяясь в группы по интересам, так что Зуи проводил меня к привычному ложу: справа изящная Локса, слева Руна, вырядившаяся нынче в костюм зажиточной горожанки, напротив каштановая борода моего старого (очень старого) друга Лиина. Впрочем, они не обратили на меня внимания, и я, пододвинув к себе сразу несколько блюд, по-быстрому набил желудок, опасаясь, что меня в любую неудачную минуту могут привлечь к светской беседе. Вино подали неплохое, так что по моим расчетам соотношение вина и еды в организме через некоторое время можно было оценить как восемь к трем. Из-за этого я испытывал повышение благодушия к окружающему меня миру и приступ нетерпимости к окружающим меня богам.
Лиин наблюдал сию дивную метаморфозу молча, но с одобрительной улыбкой. Я почти чувствовал, как скука и уныние покидают моего друга. В такие моменты мне хотелось выдернуть бородача от стола прямиком в кузню, а самому с удовольствием наблюдать за его работой. И за ее результатами тоже. В моем доме много кованых вещей, сотворенных именно в таких приступах вдохновения, так что я научился различать оные.
- Лиин, поведай мне, беспамятному, у нас сегодня есть какой-нибудь приличный повод для сборища, или мы по-обыкновению начнем выяснять интимные подробности тысячелетней давности, которые и сами участники не помнят? Кажется, через часок мои уважаемые коллеги дойдут до нужного состояния…
- А ты, смотрю, уже дошел, - усмехнулся друг, - раз забыл, что сегодня мы принимаем в свою дружную семью отпрыска Смела. Незаконного, разумеется. Мальчик стал совершеннолетним, так что теперь его папаша смело, (каламбур, получился, красавчик!) может определить ему парочку небольших городов. Кстати, со своей деревенькой паренек оказался на высоте. Хорошая смена подрастает.
- Ну-ну, - буркнул я уже в кубок. Понятно. У парня первый взрослый пир. Он уже научился и бремени власти, и управлению своими способностями, - еще один городской бог. А нас, лесных, днем с огнем…
- Так плодись и размножайся, - сказала Локса, - а не сиди как бирюк в своей хижине!
- Во дворце, прекрасная, чтобы ты там себе не придумала. Или для тебя дворцом может зваться лишь помещение, битком набитое водорослями?
- Лесник, - пренебрежительно отозвалась она, охотно вступая в привычную перепалку, - что ты можешь понимать в красоте!
- Всё, - я галантно поцеловал ее руку, - и всегда признаю первенство красоты. И к тому же тебе известно, что детей у меня полно. Могу поделиться.
- Вот и поспорь с тобой, - возмутилась Локса, и мы выпили на брудершафт.
Кстати, Локса полукровка. Не понимаю, откуда взялись легенды, мол полукровки у нас за богов не считаются, да и вообще они слабее. Чистота крови – это миф, равно как и связанная с этой чистотой сила. Тут правит Его Величество Случай, перед которым и мы, блистательные, не властны. Да и вымерли бы давно без полукровок. Таких мастодонтов как я вообще осталось немного. Точнее – пять. Включительно.
Смел хрястнул кубком об пол, требуя тишины. Мне он импонировал. Хороший бог (из второго поколения, но не мой сын), ставящий во главу угла разум и логику, так что общаться с ним легко и приятно.
- Коллеги, - почти прокричал он, потому что нужной тишины не получилось, - сегодня я ввожу в наш круг своего сына. Ему исполнилось триста лет, а о его успехах пусть лучше расскажут учителя. Мне, отцу, сложно быть объективным.
Так, это я, пожалуй, пропущу. Учителя – это не интересно. Раз они согласились, что мальчик готов к самостоятельной жизни, быть посему. Подробности для любителей.
За время, отведенное учителям, мы с соседями успели обсудить несколько подковёрных интриг, Локса уговорила Руну на несколько лет принять бремя наставницы для своей племянницы, я и Лиин уговорились через три дня встретиться, чтобы я смог указать кузнецу на неточности (если таковые имеются) цветочного орнамента на воротах, выкованных для центрального храма столицы Арманита, после чего неоригинально переключились на байки и исторические анекдоты…В общем, коротали время, пока не прозвучал гонг, и Смел не ввел в пиршественную залу сына. На него посмотреть было интересно, и мы прекратили треп.
Любопытно. Я знал этого длинноволосого юнца. Имени не запомнил (да и зачем оно мне?), а теперь не расслышал. И знал довольно неплохо. Даже хорошо, пожалуй. Знал, но забыл. Сто с лишним лет прошло со знакомства. А началось оно больше двухсот лет назад со ссоры. Началось бы и с ругани, но малыш (как выяснилось впоследствии всего несколько недель назад получивший в покровительство свою первую деревеньку) ругаться со мной не решился. Если честно, то и ссориться со мной ему было…опрометчиво. Но он оказался смелым, достаточно образованным, чтобы грамотно отстаивать свою позицию, да и чувствовал, что за его спиной правда. Но для меня это всегда было неважно. Суть его претензий заключалась в следующем: жители деревеньки, расположенной на узком клочке земли между рекой и лесом жили за счет рыболовства, охоты и немного за счет собирательства. Не слишком надежная основа для построения жизненных планов. И малыш решил упрочнить их положение на этом свете, приобщив еще и к земледелию. Оставалось за малостью – землей, но для этого представлялось необходимым распахать место, занятое рощами, предваряющими собственно лес… Лес мой не пострадал бы, рощицы выросли худосочными и неэстетичными. Но это были МОИ рощицы. И я их не отдал. А через пару лет по закону подлости крестьянам не хватило запасов на зиму после неудачного лета, и многие из них умерли. Разумеется, в их смерти отчасти и моя вина, но это мне безразлично. А вот малыш заинтересовал. Всегда я отличался неравнодушием к приятным собеседникам. А к тем, кто умеет слушать – тем более. Рассказывал я ему многое. Как-то малец додумался попробовать назвать меня учителем, но получил разгон, отлуп, а еще лет через сорок дела позвали меня совсем в другие места, и я благополучно забыл о нашем знакомстве, приятном, но, в общем-то, ненужном.
Но Лиин прав. Если за прошедшее время характер мальчишки не претерпел катастрофических изменений, из него выйдет толк. Побольше, чем из многих моих сыновей.
Мальчик наткнулся на меня взглядом, и немного расслабился. Конечно, хоть какое-то знакомое лицо на сборище. Тем более, если это лицо – один из Первенцев. Но если он ждал от меня чего-то вроде одобрительного кивка, то зря. Пути у нас разные, и до его мне нет дела. В отличии от своего. Я в нем как-то в последнее время разобраться не могу. Или разобрался уже слишком хорошо, что, впрочем, одно и тоже…
Обряд подошел к концу. Смел вышел не середину зала и начал произносит заключительные слова, одновременно медленно поднимая руки над головой. Пока они не соприкоснуться, любой из нас мог сказать слова протеста. После – только принять мальчика в стаю или убить потихоньку, коль не успел ничего сказать в нужное время.
- Мы принимаем тебя в нашу семью как равноправного, как равного сред равных. И твое дыхание становится нашим дыханием, твоя радость – нашей радостью, своя боль – нашей болью (тут я задумался и отключился от утомительного перечисления)… И никто не сможет испить твоей силы, или перелить свою в твою…
- Стой! – я резко встал, но, как выяснилось, сам оказался не способен осуществить свой же призыв к Смелу. Под ноги мне попался брошенный зонтик, я потерял равновесие (все-таки много выпил) и постыдно стал валиться на стол. Хорошо, что Руна – богиня сильная, здоровая (хвала Тхин!) ухватила меня сзади за пиджак, не дав совершиться безобразию,- Я прерываю ритуал по праву… в общем, протестую против твоего сына, и желаю, чтобы он доказал свою способность занять место среди нас, сразившись со мной. Завтра.
- Грань поединка? – бодро спросил Грон, вояка, знаток всех обычаев и правил.
- До переливания силы.
Смел, взбешенный до крайности, кинулся ко мне, решил прибить сейчас, на месте и собственноручно. Но Грон перехватил его, а от Грона не вырвешься.
- Ты пьян!, - рычал папаша, пребывая в праведном гневе,- Твои слова ни хрена не стоят!
- Слова сказаны, - улыбнулся я,- но я, конечно, пьян, только помнит ли кто из присутствующих, чтобы вызов на смертельный поединок был произнесен на трезвую голову? Обязательно один из поединщиков был пьян, и хорошо, если не в стельку.
Я сидел на опушке кленового леса, прислонившись обнаженной спиной к шероховатому стволу дерева. Вокруг меня лежали желтые кленовые листья, а среди них, недалеко от меня, один красный. Дисгармония. Я приподнял правую бровь, лист поднялся вверх, пролетел по воздуху и опустился на воду прозрачного ручейка, журчащего где-то в трех-пяти шагах.
Ну почему встречи, подобные той, которая была запланирована у меня на сегодня, принято проводить так рано? Было свежо, если не сказать прохладно, и я довольно часто ежился от легкого ветерка. Но менять ничего не стал. Солнце только-только поднимается над горизонтом, на небе почти нет облаков, так что кому-то сегодня предстоит жаркий денек.
Мой противник, светлый, словно сотканный из золотого света, появился через несколько минут. Его длинные волосы были убраны под легкий шлем, но забрало поднято. Он подошел ко мне, и я поднялся на ноги, чтобы поприветствовать его как полагается. Зашелестели сухие кленовые листья, падая на землю.
- Я твоя смерть, - сказал мой противник.
- Ты мой воздух, - отозвался я, - Я твой страх.
- Ты мое дыхание.
Покончив с формальностями, я опять сел на землю.
- Где твои сияющие доспехи, враг мой? - мой противник покосился на снятую мной рубашку.
- Сегодня они мне не понадобятся, - улыбнулся я. - С каких пор я стал твоим врагом?
Он улыбнулся:
- Я решил соблюсти этикет, мой…учитель.
- Дурак, - махнул я рукой, - кстати, об этикете — ты позаботился о свидетелях?
- Только об одном. Недалеко отсюда пастух выгнал стадо. Правда, вид у него слегка придурковатый, но ведь так даже и лучше.
- Будет и второй. Скоро на опушку выйдет девочка из деревни неподалеку. Она сейчас собирает грибы.
- Полагаю, ей повезло сегодня?
- Ну, по крайней мере, червивых ей не попадается, - засмеялся я.
- Ты не слишком щедр, - он сел напротив, подумал и лег навзничь, зарывшись в листья. Теперь я не видел его, лишь слышал.
- Я разумен. Нельзя, чтобы маленькая девочка действительно начала верить в чудеса. Жизнь крестьянина и без того трудна.
- Ты подыскал на всякий случай, кто будет заботиться о таких, как она?
- Боишься, что им станешь ты?
- Конечно.
Я почувствовал, как он напрягся, и сказал невпопад:
- Ты же знаешь, я не люблю город.
- А я лес.
- Вот поэтому моим приемником станешь не ты. Начнем?
- Еще пару минут. Ты же знаешь как редко удается вот так отдохнуть...
Я уже поднялся, заставив листья закрутиться вокруг меня. Эта незамысловатая шалость нравилась мне с детства.
- Ты отдохнешь потом, мой…ученик. Я позаботился, чтобы приемник не беспокоил тебя еще несколько часов.
Он встал стремительно. Я даже не заметил движения.
- Что ты решил?.. - против всех правил мой противник положил мне руки на плечи, вглядываясь в лицо. Это был еще человеческий жест. В нем вообще еще многое было от человека.
- Ты не имеешь права касаться меня, пока я жив, блюститель этикета, - я ухмыльнулся, и он отступил,- Пора.
И когда я лег на землю, пачкая красным золото листьев, он склонился надо мной, уже успев потерять когда-то шлем. Не знаю, в какой момент это случилось. Наверное, когда я сбил его с ног у ручья. Подобные вещи я запоминал только в подсознании, не фиксируя в действительности, а теперь мне не хотелось копаться в себе. Все-таки я гораздо сильнее.
Он смотрел мне в лицо не отрываясь, и его глаза становились для меня все больше и больше, сливаясь с небом, с деревьями, с шелестом листьев и пением ручья.
- Тебе тяжело, - сказал я, - уходи.
Он, не оборачиваясь, сделал несколько шагов назад, и тогда мне впервые стало страшно. «Куда же ты», - подумал я, и это, кажется, была моя последняя земная мысль. А последним, что я услышал, стали человеческие шаги. Но кто пришел на опушку первым — девочка или пастух, я так и не узнал.
Таким, как я, дано право последнего полета, до того, как мы растворимся в сути этого мира. Я взлетел быстро, не оглядываясь на оставленное мной тело и на дурочка, который так и не стал моим учеником. Я соврал ему. Но это уже становилось неважным.
Я полетел над своим лесом, но выяснилось, что мне не хочется посмотреть на него напоследок. Я слишком хорошо знал, что увижу. И горечи расставания испытать не пришлось. Только бесконечную, беспечную, первозданную свободу.