Нагретый солнцем камень обжигает пятки, и Лалех быстро взбегает по ступеням. Словно маленькая лодочка, лавирует она меж повозками, что выстроились у рыночной площади. Сам воздух гудит сотнями голосов, да так, что Речной базар напоминает ей гигантского злого шершня. Тут слышится грубый выговор южан, чья кожа черна, как уголь; там — певучий диалект прибрежных жителей, от которых пахнет рыбой и смолёным деревом. Лалех нравится пробовать на языке вкус незнакомых слов — они даются ей легко. Даже мастер Авирам хвалит талант ученицы.
Пробегая мимо лавки старого Азула, она приветливо машет рукой, и тот улыбается беззубым ртом в ответ. Много подмастерьев у седого ювелира, но ни один не умеет чуять камни так, как он — самой сутью. Душа у Азула вещая, по-другому не скажешь. И добрая. Он никогда не гнал от порога девчонку с цветными запястьями, пока та любовалась блеском жемчужного моря, завороженная золотыми переливами. Должно быть, понимал, как скудна на радости жизнь касфиру, и оттого ждал, пока она уйдёт сама, подгоняемая очередной работой. И Лалех уходила — прижимая к груди тяжеленную корзину с лепёшками или пузатую красавицу-дыню, от вида которой в животе глухо урчало. В детстве она всегда хотела есть. Каждую минуту.
Щурясь от воспоминаний и жаркого солнца, она спешит дальше. Улицы белокаменного Кироса Лалех знает наизусть: каждый поворот и закоулок, каждый фонтан на площади и каждый из четырёх базаров, благодаря которым Старый город делится на кварталы — как пирог на четыре равных части. Лишь на один невольникам путь заказан — тот, что примыкает к стене Первого Храма на площади Советов. Не пристало членам Джанти ступать среди "узорчатых" — таков закон и право, данное кровью правящей семьи.
Лалех помнит, каково это — когда взор одного из джантайя касается кожи и заглядывает в самую душу. Всё равно, что могучий ветер сметает с пути незадачливую песчинку. А потом раздаётся свист плети, и спина меж лопаток загорается огнём — за то, что посмела поднять глаза от собственных сандалий.
Сандалии Лалех носит лишь в месяц Первой Нити, когда на север Кадеша опускается короткая зима. Ступни её и без того напоминают подошвы башмаков — мозолистые и загрубевшие, они безропотно сносят острый камень и раскалённый песок. Другие ученики мастера Авирама — те, которых Пряха наградила даром огня, — могут гораздо больше. Ходить по углям, например, или творить пламя из единой искры. Лалех может лишь задувать его, да и то не всегда. Даже когда учитель снимает ошейник с чёрным камешком хесса-ра, его тяжесть по-прежнему пригибает к земле. Не даёт ощутить воздух всем естеством, как это делают свободные шехеру.
…Минуя квартал за кварталом, она качает головой в такт певчей свирели, чей голос не тонет в пучине шума, но плавно течёт над плоскими крышами. Лавки с ароматными специями и привезённым из Бехдета кофе остаются позади, когда она наконец вступает под навес. Сюда не пробирается слепящее солнце, и потому даже в полдень царит полумрак. Запах пыли и кожаных переплётов ударяет в нос, и Лалех трёт переносицу, чтобы не чихнуть. В библиотеке мастера Авирама пахнет совсем иначе.
— А, прилетела, птичка-невиличка, — усмехается в бороду Фарим. — Небось, весточку в клювике принесла?
— Принесла, — Лалех протягивает торговцу список и отступает на шаг. Касфиру знают своё место: без надобности или просьбы они не приближаются к свободным. А Фарим хоть и неплохой человек, всё же не друг ей.
Наблюдая за тем, как он собирает книги, Лалех подмечает знакомые детали: как хрустят суставы узловатых пальцев и как длинный нос почти касается пергамента. Всем своим обликом Фарим напоминает птицу — подслеповатого степного ворона, что хранит остатки прежнего достоинства. И мудрость, собранную по крупицам.
И свободу, о которой она может лишь мечтать.
— Пожалуй, что всё, — торговец манит её пальцем, и стопка фолиантов опускается на руки. Лалех прижимает их к груди, как величайшее сокровище. — Не забудь передать учителю, чтобы отдал долг до следующей луны. А иначе он у меня ни страницы больше не увидит.
"Учителю". Не "хозяину". За это Лалех благодарна. Она лишь улыбается в ответ и даёт обещание: передаст слово в слово.
Перехватывая книги поудобнее, она вновь шагает под палящее солнце. Сворачивает с людной улицы в тихий переулок. И пусть дорога чуть длиннее, зато никто не толкает под локоть и не норовит сбить с ног. Много ли спросу с касфиру? Всё равно что опрокинуть столб по пути и рвануть дальше, пытаясь догнать уходящее время.
Каждый из горожан спешит по своим делам. А Лалех до тех пор, пока на её шее красуется медный обруч, остаётся для прочих пустым местом. Дуновением ветра, что следует за ней по пятам.