Zommer. Творчество

[Zommer]

Скрытый текст - Глава 9. Сила:

Глава 9. Сила
(Музыкальная тема главы - Hardly wait. Juliette Lewis )

Кто я? Человек, которому снится бабочка, или бабочка, которой снится человек?

Чуанг-цзы

«Опять сон… Как тогда, на заднем дворе морга. Интересно, чем меня порадует Сайлент Хилл на этот раз?» — Твинс нисколько не сомневался в связи города обрушившимся на него потоком причудливых и гротескных, и в то же самое время чертовски реальных кошмаров. Так же, как не сомневался в том, что этот, второй по счету, кошмар будет не последним. Поднявшись с удобной, мягкой, застеленной чистыми простынями кровати Дженнифер, Билл принялся осматривать ту ипостась ада, в которую угодил на этот раз. В том, что он снова попал в ад, Твинс понял почти сразу. Кровать стояла у бесконечно высокой ржавой металлической стены, посреди столба яркого и чистого света, с трех сторон окруженная живой темнотой. Он разглядел в ней тысячи скрюченных рук и уродливых, нечеловеческих лиц, тянувшихся к нему в бессильной злобе и ярости. «Оставьте эти фокусы, господа падшие демоны… Второй раз один и тот же номер у вас не пройдет», — спокойно рассуждал Билл, всматриваясь в эту мрачную оргию ужаса. Ожоги, оставшиеся на руках и лице после спасения Винсента, вопреки всякой логике оставались с Твинсом и в его сне. Они гноились и при каждом движении отзывались невыносимой, словно выворачивающей нутро наизнанку болью.
Где-то в глубине этой тьмы тихо и обречено плакал ребенок… Один… Потерявшийся или брошенный… Ребенок, бродивший во тьме среди бесформенных теней и оскалившихся голодных чудовищ. Твинсу стало страшно. На этот раз он боялся не за себя…
«Какого черта? Почему я должен переживать за кого-то в этой тьме? Наверняка он попал туда не случайно. Значит там ему самое место!» — раздался в голове как всегда жестокий и сильный голос брата. Но Билл не стал его слушать. Он пытался понять, из какой именно части тьмы доносятся приглушенные всхлипывания. А темнота в ответ слушала дыхание и биение сердца Билла. Демоны не сводили с него глаз, ожидая, когда же человек решится на безумный шаг в сторону от спасительного света. «Ты ведь не пойдешь туда? Что ты там забыл? Ты ведь понимаешь, что можешь умереть. Просто сдохнуть как те чумные… От ужаса… Эти сны отличаются от обычных, и ты это знаешь. Зачем рисковать, если ты еще не выполнил того, ради чего пришел в этот город? Останься!» — уже не в первый раз Уильям приказывал Биллу делать то, что ему не нравилось. И он почти был готов безропотно подчиниться. Он и вправду боялся умереть во сне. Боялся умереть раньше, чем свершит свою Месть. Но тут ржавая стена позади него содрогнулась от мощного удара. Боль в гноящихся ожогах усилилась.
Впереди, в темноте неясно замаячила фигура, одетая в какие-то длинные полоски ткани. Незнакомец наблюдал за Твинсом из темноты и кажется не собирался проявлять никакой агрессии. Но Билу не нравилось ощущать на себе этот взгляд. Он давил на него, словно тяжелая пудовая гиря.
- Вот ты какой… Ну-ну… Очень может быть что…, - после этого слов незнакомца было уже не разобрать. Голос доносящийся от загадочной фигуры из темноты был очень мягок и явно принадлежал человеку юному, хотя и уверенному в себе. Плюс в английских словах таинственного визитера проскакивал странный гортанный акцент.
- Я знаю тебя? – задал вопрос незнакомцу Билл. – Ты можешь подойти поближе, я могу увидеть твое лицо?
- Нет. Мне нельзя показывать лица. Моя вера запрещает это. Мертвый должен оставаться мертвым, - ответила тень и отошла от круга света еще дальше назад. – Знаешь ли ты меня? Наверное не больше, чем читатели Корана знают пророка Мухаммеда. Но сохраняют ли буквы жизнь и душу, того кто их начертал?
В тот же момент Твинса поразила догадка.
- Хафиз! Хафиз ибн Хикмет, я говорю сейчас с тобой?
- Хм… Когда-то меня звали так, но теперь я лишь бесплотная тень и местные называют меня Кукловодом. У меня не осталось ни имени ни души, лишь глупая кличка, да бессмысленный долг. Который я должен исполнять на пересечении двух миров. Кажется тебе выпала честь продолжить мое дело.
- Какое дело, Хафиз? Я не понимаю…
- А тут и нечего понимать. Надо лишь чувствовать. Могу сказать тебе одно – мне нужно было принять одно важное решение, чтобы победить. Сделать выбор, на который у меня не хватило духу. И вот я здесь. Подумай хорошенько, я потерял свою бессмертную душу, обрек ее на вечные муки в Бездне лишь из-за того, что мне не хватило смелости сделать одну вещь. Подумай над этим. Подумай хорошенько. Что может стоить вечных страданий души?
«Ненависть… месть… свершившаяся месть…» - только и успел подумать про себя Твинс.
- Ты мыслишь неверно и однобоко. Месть – это ничто. Пыль, прах и тлен. Также как и ненависть, - так сказал незнакомец, будто бы прочитав мысли Билла. - Надеюсь у тебя еще хватит времени изменить свое решение. Тогда у тебя есть шанс. И у меня будет шанс. У всех будет шанс на спасение. Но все зависит от тебя. Сейчас мне пора идти, я больше не могу сдерживать свою новую темную сущность. Полагаю мы еще встретимся, - так сказала тень Хафиза и в то же мгновение скрылась в темноте.
В следующий миг раздался еще удар, и казавшаяся несокрушимой стена сильно погнулась изнутри. Кто-то или что-то хотело проникнуть сюда. И Билл чувствовал… Знал…что этому, в отличие от картонных бестелесных чудовищ тьмы, свет не будет мешать. Удары продолжались. Они становились все сильней, и на стене уже наметились трещины. Тихий плач ребенка сменился на рыдания, полные страха и боли. Твинс стоял на месте, не понимая, кому верить — внезапно замолчавшему Уильяму, бесплотной тени суфия или собственному страху. Все решил тонкий детский крик, утонувший в утробном рычании демонов ночи.
И он сделал шаг… Бесы, тянувшие руки из темноты, радостно взвыли.
Мир разом потерял остатки цвета. Его окутала непроглядная чернота, та самая предвечная тьма, в которой носился сам творец до создания всего сущего. Страшные, невообразимые создания блуждали в ней, ужасающие в своей хаотичной дисгармонии со всем, что когда-либо доводилось Биллу видеть. Разглядеть толком он их не мог, просто ему под руку попадались то дрожащие склизкие щупальца, то шевелящаяся, живая шерсть, то шершавые, сухие, похожие на наждак языки. Ароматы, исходящие от существ, были настолько отвратительны, что даже дом доктора Ника почитался бы здесь за лавку парфюмера. Монстры тыкались в него своими мордами, теребили саднившие ожоги, хватали за ноги, кололи кожу игольчатыми панцирями, но отчего-то не спешили разорвать Твинса в клочья, хотя могли бы сделать это при желании в любой момент. Им нравился его страх, так быстро вернувшийся, когда был сделан первый шаг во тьму. Первый шаг на их территорию. Билл прорывался вперед через необъятное море тел, через скопление невидимых лиц и конечностей, с трудом отбрасывая от себя некоторых особо наглых жителей преисподней. Их огромное количество просто не укладывалось ни в какие рамки. По его босым ногам маршировали мириады лапок насекомообразных существ, и их назойливое шуршание сливалось с рычанием и воем более крупных монстров в психоделическую какофонию. Удары за спиной у Твинса продолжали раздаваться, тьма не смогла поглотить этот звук, а ребенок уже почти сорвал голос в бессловесной мольбе о помощи. «Сейчас! Сейчас! Я иду! Я здесь!» — пытался кричать Билл, пробивая себе дорогу вперед… Вперед ли? Здесь вообще не было никаких ориентиров, кроме оставленной далеко позади кровати, стены и света. Теперь вернуться назад уже было невозможно. Билла уносила в неизвестном направлении сила постоянного движения, помноженная на тысячи уродливых тел. Ребенок все не унимался, а нечто из-за ржавой стены уже вырвалось во тьму, наполнив воздух сотрясающим основы мира лязганьем. «Прекратите! Пусть это все прекратиться! Я хочу проснуться, этот кошмар сводит меня с ума!» — обращался Твинс к монстрам, к проломившему стену существу, к голосу во тьме. «А разве ты уже не сошел с ума? Это ли не безумие: уйти от света в аду?» — зло рассмеялся Уильям. «Иди к черту!» — заорал на него Билл. Ему показалось, что лицо брата… его собственное лицо… мелькнуло во тьме среди этих порождений бездны. «Ты теперь станешь одним из них», — Уильям непонятно как смог осветить разом всю эту тьму каким-то серым мерцанием, и Билл чуть не упал с ног, содрогнувшись от открывшейся его взору масштабной картины.
На сколько хватало глаз, вокруг раскинулся ужас, воплотившийся в тысяче форм. Где-то брели облепленные этим ужасом истерзанные, изможденные люди, которые были не в силах даже кричать, потому что сама Тьма густой вязкой жижей заполнила их рты и пустые глаза. Монстры уже не церемонились с ними и на ходу вырывали из их тел сочные куски мяса. Некоторые из них падали, и их тут же накрывала мощная лавина кошмарных созданий, описать которые Билл просто не мог, ибо ему не хватало для этого слов. От разорванной в кривые клочья ржавой стены к нему направлялся исполин, словно собранный, сплавленный из кусков железа. Такой же ржавый и безграничный, как и стена, его породившая. Он рос, и с каждым мгновением его поступь становилась все тяжелее, а шаги все больше. Хватая огромными, остро зазубренными лапищами без разбору и людей, и тварей, он в мгновение ока перемалывал несчастных в какой-то ком черного мяса и втирал эту плоть в свое тело, становясь все больше и тяжелей. Монстры сами тянулись к его смертельным лезвиям, люди пытались убежать, но он неизбежно настигал всех и каждого и двигался в сторону Билла. «Убери это!!! Уильям, пожалуйста!!! Закрой!!!» «А тебе станет лучше, если ты укутаешься в спасительное неведение и слепоту? Что от этого измениться? Неужели ты так и не понял, какую непоправимую ошибку ты совершил, уйдя из круга света? Этот гигант не всесилен, и даже он не смог бы там, в твоем свете до тебя добраться… Ты же пошел на поводу у этого крика. Шагнул в пропасть сам! Глупый, сопливый слабак!» Билл не мог этого слышать. Не мог смотреть. Ожоги болели все сильней, по мере приближения Ржавого Левиафана. Но детский крик, этот спасительный детский крик в тот момент раздался совсем рядом, и Твинс бросился в его сторону. Чтобы не видеть демонов и куда более жутких обреченных грешников, он плотно зажмурил глаза, и пробивался к ребенку также как и раньше. Только на ощупь, только на слух.
А тяжелые шаги огромных железных ног были все ближе и ближе. «Беги, кролик! Ты всегда был трусом, трусом и помрешь! Но ты нужен нам, поэтому слушайся меня, если хочешь выжить», — это снова Уильям. Уильям, прятавшийся где-то здесь среди людей… Или среди чудовищ. «Левей… левей… Да, вот так. Теперь направо. Не сбавляй темп!» — Уильям стал не только волей Билла, но и на какое-то время и его глазами. Открыть же свои еще раз Твинс не согласился бы и за все богатства Форт-Нокса. Кричащий малыш… Твинс чувствовал, что только рядом с ним он мог бы обрести хотя бы надежду на спасение. Вдруг его руки натолкнулись на что-то металлическое…
Шаги позади резко прекратились, а все отвратные твари разом забились поглубже в свои норы. Билл заставил себя открыть глаза. Он снова был в круге света, вокруг простиралась тьма, а серое мерцание, насланное на нее братом, рассеялось. В середине круга сидела закованная в цепи девушка. Твинс не сразу понял, что именно ее плач и крики он принял за детские. Ей и вправду было совсем немного лет, не больше шестнадцати, но на ее красивом лице было столько страдания и боли, что хватило бы на девять жизней вперед. Она была чем-то неуловимо похожа на Дженнифер. Та же особая, «северная» красота, те же темные волосы. Вот только в заплаканных глазах вместо льда растеклась тягучая боль. Возможно, это и была сама Кэрролл, только внезапно резко помолодевшая… и постаревшая… одновременно. Ее красивое и опрятное платье было заляпано кровью, руки и ноги были перетянуты цепями так туго, что на бархатной коже выступали уродливые синяки, а на голове возвышалась целая конструкция в полфута высотой из металлических трубок, буквально вживленных в нежную плоть. Она больше не плакала и не кричала, лишь удивленно смотрела на прошедшего все девять кругов ада Билла. Но даже сильное удивление не могло перечеркнуть отпечаток той сильной боли, въевшийся в глубину ее взгляда.
— А?… — спросила она, чистым, но совранным от долгих криков голоском. Билл не знал, что ответить… Он был просто рад тому, что в его кошмаре нашлось место женщине, которую он любил, пусть и в несколько ином воплощении.
— Я не Дженнифер! — перебила спокойные мысли Твинса девушка. — Я Анжелика… А кто ты?
— Я Билл, — Твинс не имел ни малейшего желания выяснять, как эта юная красавица узнала о его мыслях. В конце концов, это был всего лишь сон. Пусть кошмарный и чертовски реальный, но сон.
— Это… Настоящее? То, что вокруг нас, это настоящее? Это здесь и сейчас? — спросила она, и в ее темных глазах на секунду зажглась надежда, чтобы тут же потонуть в снова навернувшихся слезах.
— Нет… Это сон. Извини, это не здесь и, наверное, вовсе даже не сейчас, — Билл устало опустился на землю. Когда он смотрел на эту узницу тьмы, боль в ноющих обожженных руках казалась ему чем-то совсем мелким и не достойным внимания.
— А кому сниться этот сон? Тебе или мне? — она продолжала задавать вопросы, а Билл был не против на них отвечать. Хотя сам понимал наверняка куда меньше, чем она.
— Наверное, тебе… В моих снах всегда есть мой брат… Или злой нехороший человек с губной гармошкой… Но никогда в них не было такого, хотя я и считал их когда-то кошмарными.
— Значит опять… просто сон… — Анжелика была чем-то сильно разочарована, хотя темнота и отступила от них вдаль. — Я так устала от снов… Но реальность еще хуже. Там есть только ржавые трубы… Какие-то вентили… Больше я уже ничего не помню. С какого-то дня я, наверное, полностью погрузилась в сновидения. Тогда же, когда привыкла есть мертвечину и перестала ощущать, как эти трубки вгрызаются мне в череп… — Твинс дернулся от спокойствия, с которыми совсем еще юная девушка произносила эти слова.
— Когда мне плохо или скучно, я зову Его… Сегодня я опять Его позвала, а пришел почему-то ты…
— Кого ты зовешь, Анжелика? — спросил Билл. Единственным существом, явившимся на крик девушки, был Ржавый Великан, и Твинсу стало не по себе от осознания того, что эта железная громадина скоро могла прийти, подоспев к зову Анжелики чуть позже его.
— Он большой. Он очень сильный. Но злой. Хотя я ему нужна, и поэтому Он обо мне заботится. Правда Ему нужно, чтобы я страдала еще больше, хотя Он об этом не говорит. Просто когда Он уходит и оставляет меня одну, мне становится хуже… И еще я видела, как Он убивает. Не только чтобы защитить меня, нет. Ему просто нравится убивать… Но кроме него и Матери, у меня больше никого нет. А Мать... Мать еще страшнее и злей. Поэтому я и бежала от нее сюда. В сны. Я знаю, что не умерла. Если бы случилось нечто подобное, страдания бы прекратились… Я надеюсь на это, ведь больше мне ничего не остается… — Анжелика пошевелила руками, и ее цепи несколько раз звякнули. Она прикусила нижнюю губу, точно как Дженнифер на сеансе с мелками.
— Девочка… Не надо боятся! Это всего лишь глупый сон! Он пройдет, вот увидишь. Даже самые страшные сны всегда прекращаются, — Билл чувствовал, что должен был сказать что-то вроде этого, хотя он никогда и не был хорошим утешителем. Но Анжелика только горько усмехнулась на его слова.
— Мой сон длится уже пять лет… Иногда Мать напоминает мне, сколько именно прошло времени. Я уже поняла, что так просто проснуться не удастся…. — внезапно она переменилась в лице. На боль во взгляде легла тень беспокойства. — А сейчас уходи! Немедленно уходи! Он идет… я чувствую… Это Он. Он убьет тебя, как только придет сюда. Уходи! — просила она.
— Но как я могу уйти, это же сон? Куда мне идти? Опять в темноту?
— Нет, в темноте Он настигнет тебя — это ведь Его мир. Тебя что, мама не учила, как нужно просыпаться? Это же знают даже совсем маленькие! Просто ущипни себя — и ты очнешься, — Билла поразила эта смесь детской наивности и взрослой мудрости, густо замешанная на непостижимом для него страдании. «Боже, как просто! Устами младенца глаголет истина! Но как я оставлю ее здесь? Наедине с этим?»
— За меня не бойся, Он не причинит мне вреда! Уходи! Уходи быстрее, Он уже рядом… Пожалуйста! Если не уйдешь сейчас, ты никогда уже не сможешь сюда вернуться, — в ее тонком голоске было столько мольбы, что Твинс с силой вогнал ногти в полыхающий болью ожог на левой руке...
И он стал исчезать… Растворятся… Кошмарный сон отпускал его… Последнее, что он успел заметить перед пробуждением, это то, с какой нежностью огромные, корявые, исполненные нечеловеческой силы и мощи лапы из тьмы гладили Анжелику кончиками пальцев-лезвий…
Очнувшись, Твинс первым делом уставился на кровь, забившуюся ему под ногти. Ожоги болели еще сильнее, чем вчера, а на исцарапанную им самим левую руку кто-то будто вылил ведро расплавленного свинца. Утренний свет неохотно пробивался в комнату сквозь плотный туман и грязное стекло окна.
Затем Билл решил, что его сумасшествие — это не более чем вопрос времени, поскольку еще парочку подобных сновидений ни один здравый рассудок выдержать бы не смог. Встав с кровати, он машинально прощупал ближайшую стену, ожидая увидеть на ней ржавые пятна или, того хуже, рваные дыры. Но морок рассеялся. Обернувшись он заметил, что Дженнифер, вставшая, разумеется, раньше него, сидела за столом, а перед ней лежали те самые цветные мелки и множество листков бумаги, многие из которых были густо зарисованы черным цветом. Твинс тут же подскочил к ней, одним широким движением снес со стола всю эту дребедень и схватил находящуюся в забытье женщину за руки. Она вздрогнула и смутилась, когда увидела Билла, выйдя из своего транса, будто он застукал ее за каким-то неприличным занятием. Но Твинсу было плевать на ее смущение.
— Что ты со мной делаешь, дрянь?! — кричал он, не стесняясь в выражениях. Она все же была обычной хитрой шлюхой, и в свете утренних лучей все ее мистическое очарование куда-то вмиг улетучилось. Он больше не любил Дженнифер. И не мог понять, как вообще такая дурь могла прийти Биллу Твинсу вчера в голову. — Как ты залезла ко мне в голову?! Что ты там делала, ведьма?! — она силилась вырваться и пробовала кричать в ответ, но Билл лишь отпустил ей звонкую пощечину. Он почти не сомневался, что все эти кошмары были делом ее рук. Ее чертового дара. Она навела на него порчу, как какая-нибудь цыганка из дешевого цирка.
— Я не сделала тебе ничего плохого, клянусь! Я не умею насылать сны, ни хорошие, ни плохие! Я… Ты кричал во сне… Я проснулась… хотела понять в чем дело…
— И для этого, дрянь, ты залезла в мою голову?
— Я только хотела разобраться… я…
Билл больше ее не слушал. Он быстро оделся, проверил кольт и выскочил на улицу, на ходу распечатывая конверт Винсента. Он не собирался с ней разбираться. Он не хотел к ней возвращаться. Было достаточно лишь того, что она не разбудила его при первых криках, а стала, как стервятник, копошится в падали его кошмарных видений. Но он не мог прекратить думать о девушке из его сна… Анжелика…«Боже правый! Я же назвал так того вороного жеребца, на котором въехал в это проклятое место! Снова совпадение?» — Билл не знал совпадение это или нет. Он знал, лишь что девушка подсказала ему, как спастись, ожидая, что он вернется… Вернется к ней…Или за ней…
Эта мысль несколько ошеломила Твинса. Он хотел уже прочесть послание библиотекаря, но тут заметил уставившегося на него капитана Гудбоя. Тот стоял перед домом Кэрролл и напевал какую-то походную солдатскую песенку. Как всегда сжимал в правой руке ружье, и ни одна из парадных ленточек не была им забыта.
— Что ты тут делаешь, капитан? — спросил Билл.
— Бандит с Запада уходит сегодня из города… капитан Гудбой ведь не ошибся? — прошепелявил старичок, как собачка, заглядывая в глаза Билла.
— Нет, капитан не ошибся. Я действительно ухожу. Сделаю одно дело перед этим и уйду. А тебе то что?
— Капитана Гудбоя наш главный бандит тоже назвал вчера «странным»… И велел убираться ко всем чертям. А капитан Гудбой боится гулять один по болотам. Капитан Гудбой хочет идти в компании.
— Почему ты решил, что я пойду на болота?
— А пусть бандит прочитает письмо от Винсента, — сказал старичок и улыбнулся.
- И это письмо наверное тоже для тебя… Бандит… - успела сказать Дженифер ненадолго вышедшая на крыльцо в одном растрепанном исподнем белье. Она протянула Биллу еще один сверток пергамента, на вид очень похожий на тот, что вчера ему передавал Соломон, и захлопнула за собой дверь.

[Snake_Fightin]

Сообщение от Zommer

1. плохо сочетающимся с людьми месте.

2. все, что так необходимо простой американской провинции: несколько салунов, дешевый отель, ратуша, церковь, даже своя больница, несколько дюжин домиков.

3. вездесущее воронье

4.Шатерхенд

5. Конфедератов

1,2,3
нет слов, но много междометий

4. имя персонажа книги про Виннету? Предположим

6. Нет, ну Кольт и Ад ещё можно как то уложить в голове, но Конфедераты. Что за дневник студентки.

7. "Кто такой Шатерхенд и как ведут себя шерифы"
Это вроде краткого содержания предыдущих серий? "Читатель, быстренько проглоти матчасть и мотивацию персонажей, чтоб я мог начать пичкать тебя замогильной забубённостью".

Дальше ещё неосилил, монотонно очень.

[Zommer]

Уезжаю на несколько дней. Посему выложу еще немного.

Скрытый текст - Глава 10. Отшельник:

Глава 10. Отшельник
(Музыкальная тема главы - Война. Дельфин )

Война. Война никогда не меняется.

Вступление к игре Fallout.

Всеобщая осведомленность жителей Сайлент Хилла уже давно начала раздражать Билла. Он понимал, что капитан Гудбой не врет и не несет бред (хотя кто мог бы поручиться за престарелого сумасшедшего?), и в послании библиотекаря наверняка действительно содержится призыв уйти из города вглубь болот. «Конечно, я чужак… Конечно, тут творится множество непонятных вещей, сложно перевариваемых обычным сознанием, но в конце-то концов! Почему последний псих в этом городе знает обо всем на свете больше моего?» — мысленно сокрушался Твинс. Ему ничего не оставалось, как вновь задать этот навязший в зубах, будто уже прилипший к его губам вопрос:
— Откуда ты знаешь? — устало спросил Гудбоя Билл, задумчиво разворачивая сложенный вчетверо листок — записку из конверта. Ответ поразил его своей обыденной банальностью.
— Капитан Гудбой часто бывает… Теперь уже надо говорить бывал у Винсента. Этот хитрый бандит относился к капитану Гудбою хорошо и отпускал… — тут старичок запнулся. — Ну, вы понимаете… товар… за половину цены… Конечно, капитану Гудбою и эти деньги нелегко было достать, но капитан Гудбой — парень не промах и не гнушался воровства. Однажды, чисто случайно, капитан Гудбой раздобыл точную копию вашего письма, ведь Соломон каждый важный документ переписывал по несколько раз. Этот помощник бандита был большой перестраховщик.
— Так ты еще и вор в придачу? — Твинс не знал, как отреагировать: то ли брезгливо сплюнуть, то ли рассмеяться, ведь последнему койоту понятно, что нужно быть совсем съехавшим с катушек, чтобы, живя в США, воровать, а не грабить, имея боевое ружье.
— Капитан Гудбой воровал только вещи и деньги из дома Винсента. У него было так много этого добра, что он никогда не замечал пропажи… Пару раз меня бил большой бандит в тюрбане, но только и всего. Однажды капитан Гудбой достал у бандита-в-очках из ящика такой вот конвертик. Иногда бандит-в-очках пересылал в таких деньги для шерифа и мэра, пока те еще не подсели… Откупался… Вот капитан Гудбой и решил, что сможет раздобыть еще немного. Десятки баксов хватило бы с лихвой! Но в конверте, к сожалению, было лишь письмо, адресованное Уильяму Твинсу. Капитан Гудбой запомнил текст, и еще там была кар…
— Этого не может быть, ведь послание предназначалось мне! — сказал Билл и тут же одернул себя. Винсент ведь и вправду просто физически не мог успеть написать послание ему. Оно уже было в его кармане, когда они встретились. И еще эта странная история с посетившим неделю назад библиотекаря братом…
— Капитан Гудбой не знает, в чем там было дело, и как оно вообще. Капитан Гудбой просто нашел письмо. Там было сказано… — И тут он начал зачитывать по памяти текст послания, смешно подражая тону Винсента. — «Дорогой Уильям! Очень рад, что вы все же согласились принять мое предложение! Помните о том, что эта услуга предоставляется мною в обмен на ответную услугу с вашей стороны. Так давайте же будем джентльменами и не станем обманывать друг друга. Надеюсь, вы не вскрывали конверт до оговоренного срока, иначе из всей этой затеи могло ничего и не выйти. Но теперь могу сказать вам точно, что Бенджамин Ресуректер находится в старом заброшенном поселке французских колонистов, что на другой стороне озера Толука. Я бы советовал вам поторопиться, поскольку вряд ли его срок пребывания там превысит двое суток. На обратной стороне этого листа нарисована подробная карта местности и кратчайшие тропы к французскому селению, но я все же также порекомендовал бы вам обзавестись проводником. В наших болотах путника подстерегают опасности посерьезней москитов. Искренне ваш, В.»
— И ты запомнил это все? С первого раза? — Билл, прочитавший уже свое послание синхронно с речью старого вояки, был поражен. Гудбой запомнил все в точности до последней запятой! А тот ответил с какой-то легкой, но уже очень давно поселившейся в голосе грустью.
— Капитан Гудбой… Я… Очень одинок. У капитана Гудбоя почти нет своей собственной жизни…. А когда своей жизни у человека нет, он начинает жить жизнью других, присасываясь к чужим судьбам, как пиявка, и выпивая из них все мельчайшие детали… — Затем Гудбой взял себя в руки, приосанился и продолжил уже бодрее. — Но вы же Билли, верно? Стало быть, Уильям. Значит письмо обращено к вам! — и его беззубый рот расплылся в искренней улыбке от осознания правильности своих нехитрых рассуждений. Твинс даже не мог на него разозлиться, хотя уже привык сдерживать ярость, когда кто-то называл его именем брата. Но сейчас капитан Гудбой вызывал у него скорее умиление, как пятилетний малыш, сам решивший простой математический пример.
— Ладно, Стойкий Оловянный Солдатик! Ты меня убедил. Записка в моих руках — точная копия той, что ты позаимствовал у нашего наркоторговца. А это значит, что мой путь лежит прочь из города. К мертвым лягушатникам в гости, да через вязкую трясину! Пожалуй, нам все же стоит объединиться. Тебе ведь все равно тоже нужно уходить. А мне не помешает проводник. Мне обратится с такой просьбой в этом городе просто не к кому. Кроме тебя, — все это Билл проговорил, весело хлопая по плечу старика в парадной форме, наивно распахнувшего глаза от неверия в собственное счастье. А про себя Твинс подумал, взглянув на ружье: «Два ствола — это лучше, чем один. Оружия, также как денег и власти, никогда не бывает много».
— Капитан Гудбой очень рад… можно сказать, что капитан Гудбой нашел… друга… — старик смахнул навернувшуюся от избытка чувств слезу и отвернулся. «Ну и дела… Да он же совсем ребенок, этот чертов маразматик! Так, надо сразу определить меж нами дистанцию», — Твинс был настроен решительно, и, еще раз хлопнув Гудбоя по плечу, с наигранной веселостью произнес:
— Скорее все же не друг, а собрат по несчастью. Дай мне только еще пару минут и мы отправимся в путь.
Сказав это Билл развернул второе послание от суфия и быстренько зачитал английский текст:
«Вот уже несколько дней мы рыщем по Тихому Холму, в ожидании момента, когда демоническая сущность зла проявит себя особенно ярко. Этот город просто-таки пропитался самим духом Нечистого, он здесь повсюду, но нам пока не удалось схватить Иблиса за хвост. Люди здесь живут так, словно все они обречены, словно бы они были приговоренными к смертной казни, все они будто бы ждут окончательного исполнения приговора, и в их душах и глазах не осталось и намека на надежду спасения. Они много пьют, много молятся и отравляют свои тела тем, что принято тут называть Белой Клаудией. Мои верные бойцы-хашишины также причащаются лепешками из дурманящих зелий, но все это несомненно исходит от Аллаха, ведь Горный Старец и люди Ордена должны понимать разницу между лекарством и ядом. Гашишные лепешки моих воинов придают им сил и дарят радость бесстрашия, они не боятся умереть в бою, поскольку вера сулит им все радости сладостного рая - джанны. Местные же бедолаги курят Белую Клавдию и несомненно переносятся в Преисподнею и каждый раз, когда кто-нибудь из крестьян или шахтеров делает затяжку демоны этих мест становятся сильнее. Каждый из жителей города скрывает что-то, всех гнетут свои и общие тайны. Местный мулла, вернее священник, преподобный отец Бёрнс – просто безумный фанатик, который склонен во всех бедах винить местного же дельца Винсента. Винсент и вправду очень дрянной и нехороший человек, даже по меркам неверного, но то что делает он лишь последствие. Истинная причина пробуждения зла сокрыта глубже. Мы еще не знаем, где именно прячется Иблис, но кажется, что наш путь лежит к заброшенным французским колониям. Это все что я смог узнать, путешествуя здесь и выведывая информацию. Лишь благодаря женщине по имени Дженифер Кэрол я узнал, узрел, увидел, что логово демона сейчас находится там. Впрочем Иблис всегда славился своей охотой к перемене мест».
«Как интересно. Похоже у этих чертовых французских колоний пересекаются все пути и дороги, попавших в этот город не по собственной воле. Выходит путь у меня и впрямь один» - так рассудил Билл, а вслух произнес следующее:
- Ну, куда мы теперь пойдем, Солдатик?
Капитан Гудбой развернулся, словно в строю, налево и двинулся к выходу из города. Несмотря на армейскую скованность в движениях, даже по его походке ощущалось, насколько он был счастлив. Твинс пошел следом за развевающимися на ветру ленточками. Думать о Дженнифер не хотелось. Он не оглядывался, хотя знал, что она может стоять и ждать его у дверей. Все-таки он стал вчера мужем этой женщины… Вспомнив про кольцо, Билл хотел было его выбросить к черту, но потом просто снял, проверил на зуб и положил в карман. Настоящее золото все-таки на дороге не валяется.
Где-то на середине улицы капитан Гудбой вдруг резко остановился, схватился за голову и по-стариковски, а вовсе даже не по-военному, принялся причитать. «Какой капитан Гудбой плохой и глупый! Ай-яй-яй! Какой глупый капитан!». Желая выяснить, что случилось, Билл быстро подошел к нему, опасаясь, что это новый приступ наркотического безумия. Но капитан лишь снял с плеч походный рюкзак и достал из него сверток, наполненный вялеными кусочками мяса, фляжками с водой и даже свежеиспеченным хлебом. Он суетливо извинялся перед Твинсом, объясняя, что просто забыл передать ему его часть провизии, что сделал это не нарочно, а вовсе не хотел втихаря съесть его «паек». Этот неожиданный поворот событий был очень по душе Биллу, ведь он, ослепленный местью, даже не задумывался о таких важных и простых вещах, как собственное пропитание, которое на болотах достать было бы не так просто. Единственное, что смущало Твинса, так это откуда такое богатство могло попасть в заплечный ранец сумасшедшего в этом голодном краю.
— Это все преподобный Бернс! Он говорит, что заботиться об убогих — богоугодное дело, вот и подкармливает меня. А когда узнал, что мне нужно убираться из города, так вообще расщедрился! — объяснял капитан наличие у себя за спиной недельного запаса провизии. Там же лежало несколько факелов, веревка и еще множество так необходимых в походе вещей. Твинс восхитился предусмотрительности священника. Гудбой же добавил от себя: — Преподобный Бернс почти хороший человек. Почти не бандит. Он был бы таким, если бы… (тут Билл ожидал, что старик скажет, «если бы не поджигал библиотеки», но он снова удивил его)… если бы не был сам уверен в своей непогрешимости. Он делает много хороших дел, помогает бедным, отвращает людей от клаудии, воспитывает детей, хотя родителям уже давно наплевать на своих отпрысков. Но при этом он считает себя чуть ли не Богом, а капитан Гудбой понимает что это нехорошо. Конечно, Карл не говорит об этом на людях, но в его сердце живет это тайное превосходство над всеми грешниками, его мечта стать Великим Мессией. И в этом его грех. Поэтому он тоже бандит. Хоть и в рясе, — дальше Оловянный Солдатик, как ни в чем не бывало, продолжил свой путь к городским воротам. На ходу он изучал карту, данную Винсентом, прижимая щекой ружье к плечу и забавно высунув язык набок. Билл же оглядывался по сторонам.
Утренний свет выманивал из своих берлог местных жителей. Вереницы угрюмых мужчин, сжимавших кирки, тянулись на север, к своей смене в шахтах. Их провожали бледные и забитые жены, пряча за юбками детей, так и норовивших выскользнуть и уставится на чужака, покидавшего город. Безрадостно звонил колокол, и немногочисленные прихожане потянулись к церкви. Кто-то собирал людей, чтобы расчистить пепелище, оставшееся от дворца Винсента. Пару раз вдалеке промелькнули силуэты всадников форме. Твинс догадался, что это выходили на работу надзиратели тюрьмы Толука. «Самой большой тюрьмы на Северо-Востоке США».
«Этот город — одна большая тюрьма… клетка… все правильно говорил Николай. У этих людей в лицах нет ни капли человеческого, скорее уж они напоминают восковые фигуры… Или вовсе… мертвецов… И дело даже не в бледности и не в тяжелых синих мешках под их глазами. Дело не в тумане, хотя и он откусывает от их сердец каждый день по куску. Это какая-то охватившая их всех обреченность. Им ничего не нужно. Они ничего не хотят. Даже в самых молодых из них чувствуется эта надломленность… поражение в какой-то незримой для меня битве... Наверняка поражение в битве с собой. Глаза тухлой гнили. Ничего не выражающие взгляды… Разве что у детей еще что-то теплиться, но и этот живой огонек обречен тут на медленное и мучительно угасание…Если в этом городе во взгляде может быть что-то живое, то это только боль… Как у Анжелики… А прочие же просто бредут среди своих чудовищ, и их рты и пустые глазницы залеплены тьмой», — Билл невольно вздрогнул от воспоминаний о кошмаре. Нужно было срочно перестать смотреть на местных жителей. Они не проявляли к Твинсу никакого интереса, почему бы, собственно, не отплатить им тем же?
Когда Билл и Капитан Гудбой подходили к воротам, выходящим к бескрайним болотам, раскинувшимся за городом, путь им преградил какой-то бродяга, одетый в мексиканское пончо и широкое сомбреро.
- Ола, ола, Амиго! – услышал Твинс знакомый хриплый пропитый голос и сперва не поверил своим ушам. – Какие люди в городе! Да неужто это сам Билли Твинс, лучший стрелок из всех, которых я знал за свою чертову недолгую жизнь? – бродяга задрал сомбреро и оскалился обнажив гнилые зубы.
Это был Пабло Пекадор по кличке Диабло – один из самых умелых и ловких головорезов шайки Шатерхенда.
Твинс наконец узнал его и поначалу настолько опешил, что даже не знал что делать, обнять как старого друга или безжалостно выпустить мексиканцу в лицо несколько пуль.
- Э! Амиго! Неужели ты не рад видеть меня? Билли, сукин ты сын, это же я, старина Пабло! Или не со мной ты тысячи раз делил добычу да драл шлюх? – Пекадор сделал несколько шагов вперед к Биллу, но внимательно заглянув в его глаза, понял, что с радостными объятиями придется повременить.
Пабло обескураживающе беззащитно поднял руки, так чтобы не дотянуться до верного обреза или мачете висящего на поясе и продолжил свою речь уже куда более осторожным тоном.
- Послушай, Билли! Мне абсолютно все равно, что ты там не поделил со стариной Беном, мне собственно говоря вообще на это плевать. Но прежде чем отправить меня на тот свет выслушай несколько фактов, которые покажутся тебе интересными, - Пабло поднял грязную растопыренную ладонь в воздух и начал зажимать пальцы. – Первое, я больше не в банде Шатерхенда. Меня сперва оставили здесь, чтобы было кому прикрыть тыл или что-то вроде того, а затем не вернулись за мной. Забыли или еще что-то я не знаю. Второе, я абсолютно не хочу лезть в ваши с Беном дела, более того, выбирая между ним и тобой я скорее буду на твоей стороне, ибо – третье. Шатерхенд задолжал мне очень мучо песетос, и я серьезно настроен выбить из него долг, в связи с чем возникает четвертое – я не знаю где сейчас Бен и остатки моей бывшей шайки, но я с удовольствием бы попробовал их отыскать, дабы выбить наконец из любителя губной гармошки все дерьмо и мои деньги в придачу. И наконец пятое. Ты я вижу собрался идти на болота. А два… Хм… точнее три ствола – это всегда лучше чем один, верно? Гляди – я по-прежнему в отличной форме, - сказав это Пабло резким, неуловимо быстрым движением подбросил в небо игральную карту, которую незаметно вытащил из рукава, и выхватив из-за спины длинный гибкий кнут одним щелкающим ударом разорвал ее в воздухе. – Видел, Билли? Оценил? Этот фокус по-прежнему кроме меня не может повторить никто, так что старые привычки и реакции по-прежнему сильны. Ну что скажешь, амиго?
Твинс медленно переваривал полученную информацию. С одной стороны у него не было оснований верить Пекадору, ведь тот был заядлым лгуном и подонком. Но что-то в его словах все-таки убеждало Билла в том, что он говорит правду. Решение Твинс решил возложить на Гудбоя.
- Что скажешь, Капитан? Перед тобой один из самых подлых бандитов, которых я когда либо знал. Истинный бандит, не условный. Самый настоящий подонок, грязный мексиканский гринго. Шулер, головорез, грабитель, алкоголик, сквернослов, развратник и просто сукин сын, прозванный Дьяволом. Можно ли ему верить или стоит лучше послать ко всем чертям?
Гудбой внимательно смотрел на Пекадора несколько минут, а затем неуверенно кивнул.
- Да… Да… капитан Гудбой верит грязному гринго. Ведь Капитан видел множество раз как грязный Гринго истово молиться в церкви. Значит человек он не совсем конченный…
Пабло, терпеливо молчавший все время диалога Твинса и Гудбоя, рассмеялся противным каркающим смехом, не в силах себя больше сдерживать.
- Ох Билли! Ну уморил ты меня, пута ди мерде! Подумать только – бесстрашный Билли Твинс спрашивает совета у умалишенного! Ха! Рассказать кому – не поверят! – Пекадор утер выступившую в уголке глаза слезу. – Так что? Мы теперь снова партнеры, а амиго? Или ты еще у осла спросишь совета, или там у болотной тины, а? Ха!
- Да, Пабло. Ты можешь идти со мной. Благо у нас общие цели. Но сперва расскажи мне все, что произошло, с момента нашего с тобою расставания… И мы снова станем партнерами.
- Да нечего особо рассказывать, Билли. Все очень просто. Мы с Шатерхендом разъезжали по стране, где-то убивали, где-то воровали. Только между нами, но мне казалось, что старина Бен убегает от тебя. Он вообще-то мало чего боялся в этой жизни, но с тех пор как вы повздорили он начал серьезно боятся тебя, Билли. Вот так. Набрели на этот город. Шатерхенд быстро смекнул, кто тут главный и самый платежеспособный, смекнул, что этот чико… э…. Винсент кажется, так? Ну да… Он смекнул что Винсент из тех людей, которым всегда может понадобится помощь людей с оружием. Меня он оставил здесь, в этом чертовом городе. «Прикрывать тылы». Так он и сказал. Хотя по-моему он просто не хотел отдавать мне долг. Оставил значит, а сам с основной шайкой ушел на болота, ничего мне не объяснив. А я был тут, очень долго был. Прозябал. Обыграл всех простаков, которых только можно было, картами, костями и наперстками вытянул из местных идиотов достаточно деньжат, выпил наверное всю текилу в городе и трахнул всех местных шлюх. Кстати худоваты они на мой вкус, я предпочитаю пухленьких… Хе! Но у меня заканчиваются деньги, а больше играть мне не с кем. Потому что больше местные играть со мной не хотят. А вчера я узнал, что в городе объявился ты. Да уже успел натворить делов, как я погляжу. Но умение попадать в передряги всегда за тобой числилось. Кстати перед тем как мы пойдем искать Ресуректора сделай одолжение – вытащи любую карту из колоды, - сказав это Пекадор достал из широкого рукава свою любимую крапленую колоду карт. – Тяни, тяни, я не подсматриваю и ничего не подтасовываю. Мне просто нужно знать…
Твинс пожал плечами и выполнил странную просьбу мексиканца. Ему выпал джокер.
- Везучий ты сукин сын, мать твою за ногу! Это хороший знак перед походом, добрый… А я вот уже три долбанных раза подряд вытягивал пиковый туз, когда гадал сам с собой. Три долбанных раза, Билли! Даже боюсь подумать что бы это значило. Знаешь, я жалею лишь об одном – местный падре не захотел меня исповедовать. Он вообще очень странный и гордый. Заявил, что я бандит с большой дороги и душа моя должна томиться в аду. Хе! Интересно знает ли он историю святого Варравана, который всю жизнь прожил примерно как я, но Иисус Господь наш в великой милости своей сделал его таки под конец жизни святым? – Пабло быстренько перекрестился на католический манер, слегка прикоснулся к своему нательному крестику из черного корала, прошлепал губами пару молитв и добавил, задумчиво глядя в небо. – Я чувствую скорую гибель, Билли. Может мне пора меняться и становится как Варраван?
- Нет Пабло! Скорее небо рухнет на землю, чем такой прожженный подонок как ты измениться! – Твинс весело засмеялся и похлопал Пекадора по плечу, окончательно закрепляя того в статусе вновь обретенного товарища. Но Пабло не стал смеяться в ответ. Только тяжело вздохнул да снова сжал в руке нательный крестик.
- Пойдем уже, Диабло! Хватит пустых разговоров. Нас ждут великие дела, верно? – это было удивительно, но Билл был рад, что с ним снова был один из тех, кто вроде должен был считаться врагом, но слишком уж долго был другом и соратником.
Три человека покидали город.
Уже пред самым выходом из города Билл окинул взглядом Сайлент Хилл еще раз, будто прощаясь, хотя что-то подсказывало ему, что он обязательно вернется. Утренний туман был ничуть не яснее ночного, и, стоя у ворот, едва можно было различить и церковь, и ратушу, и огромное здание тюрьмы. Где-то в том тумане доктор Николай резал трупы и страдал, опутав себя причудливыми путами долга. Где-то у двери сидела Дженнифер, устремив свой холодный взор в пустую даль, страдая оттого, что была неспособна любить, хотя и была окружена любовью. Где-то в тумане преподобный Бернс сгорал от нетерпения стать Мессией, мучился верой и переступал через смертные грехи каждую секунду жизни, отчего она сделалась сырой и фальшивой. Где-то там же Стивен Редлоу не находил себе места оттого, что не мог устранить из этого сумасшедшего дома всех психов и восстановить закон, потому что сами стены города были насквозь пропитаны безумием. Где-то в тумане, в подвале заброшенного здания отсиживался Винсент, скрипевший зубами оттого, что потерял за раз почти все что имел. Он жалел не о деньгах и не о дорогой мебели. Он жалел об утраченной власти. Куда-то спешил Соломон Труман, собирая нехитрые пожитки, Балу Сингх наверное сейчас натачивал верный меч. И где-то там же… в снах жителей? Или в одном из волшебных миров, созданных клаудией?... мучилась Анжелика, заключенная в темнице боли.
Они покидали город. Болотные тропы были опасны, но на них наверняка нельзя было встретить многоногую тварь с голосом матери или железного великана. Здесь водились мелкие волки, лихие люди, индейцы… Но болота не были населены кошмарами. Во всяком случае, Твинсу хотелось в это верить. По мере того, как эта странная троица удалялась от города, от места-где-живут-люди, на душе у Билла становились все спокойней. Он чувствовал умиротворение, словно вырвался, наконец, из бездны, где бессильны законы здравого смысла, и вернулся к обычному миру. Не самому лучшему из миров, но его грязь и несправедливость были привычными и даже в чем-то родными. В этом мире ему предстояло свершить свою Месть и свое главное убийство. Шатерхенд не мог уйти и на этот раз. И эта мысль грела Билла, куда сильней, чем ледяное пламя вчерашних поцелуев Дженнифер.
Он не знал, насколько обманчиво было это умиротворение… Пока не знал… Пока он ловил глазами в тумане яркие ленты, блестящий штык Гудбоя и следовал за ними след в след, как это делалось всегда, когда нужно было пересекать болото. Этот лукавый, предательский покой настроил Твинса на философский лад, и он рассуждал, что каждый из людей в мире идет по своей дороге. По своей тропе. Иногда на ту тропу человек вставал сам... Винсент... иногда его подталкивали к ней другие… Суфий… Его тропой была Месть. Из всех жителей города, с которыми ему довелось пообщаться, загадкой для него оставался лишь путь капитана Гудбоя. «Безумие? А может быть… доброта? Или всего-навсего простота? Не обманывай себя, ты не сумел его прочитать. Надо бы узнать о своем спутнике побольше», — лениво подумал Твинс и принялся задавать вопросы:
— Гудбой…Гудбой, погоди, не можем же мы весь путь прошагать молча, под аккомпанемент твоих штиблет! Расскажи о себе! Как зовут-то тебя, не могу же я всякий раз к тебе обращаться по имени, да еще и по званию! — крикнул Билл капитану в спину. Этот вопрос поразил Гудбоя словно метко пущенная пуля. Он резко остановился. Развернулся. Посмотрел Твинсу в глаза совершенно осмысленным взглядом. Что-то похожее было в его взгляде при их первой встрече, когда Гудбой, а заодно и Твинс, встретились с «Мафусаилом».
— А у меня нет имени, — сказал он без привычной шепелявости и обращения к себе в третьем лице. — Не бойся — это не приступ. Винсент исчез, а тот запас порошка был у меня последний. Просто сейчас я расскажу тебе кое-что, а ты слушай внимательно, чтобы больше никогда не задавать вопросов на эту тему. И я не буду расспрашивать тебя о брате, бандит с Запада. — В утренней тишине ощутимо повеяло холодком, и на секунду Твинсу показалось, что сейчас кошмар вернется. Возможно, он и не уходил далеко. Просто на этот раз на Билла обрушились не орды фантастических демонов, а кошмары этого мира, привычного и понятного. Капитан Гудбой начал свой рассказ, и до последнего слова он не сводил с Билла страшных, злых, немигающих глаз. — Я сын полка. Я не знаю своего настоящего имени. И фамилии своей настоящей не помню. Просто незадолго перед битвой при Конкорде эти жирные свиньи, роялисты, сожгли мой родной городок… Сожгли весь, просто за то, что там было слишком уж много «колоколов свободы». Вы уже стали об этом забывать, сыны свободы, но та война была резней, где целые поселения стирались с лица земли, и вырезалось все их население, кроме тех, кому еще не исполнилось пяти лет. Я был одним из этих счастливчиков. Роялисты отпустили меня на все четыре стороны, перед этим изнасиловав сестер, мать, и заставив жрать дерьмо моего отца. Я не помню даже их имен, но отчетливо, будто сейчас, вижу, как эти твари издевались над ними. Два года я скитался по бродячим шайкам малышей. Да, таких тогда было очень много, мы готовы были на все, лишь бы не попасть в приют и не подохнуть там за месяц от невыносимо тяжелой работы на фабрике. Мы воровали, попрошайничали, изображали в цирках шапито-уродцев, отрезая руки и носы… Но в семь лет мне повезло, и я прибился к отряду капитану Джима Морриса, и этот человек дал мне все! Я начал как мальчик-барабанщик. Это очень важная роль, и в организованной армии ее доверили бы не каждому, но тот отряд скорее напоминал сбившихся в кучу мужиков из деревень с одним обученным тактике офицером во главе. И у них не было барабанщика, потому что каждая пара рук была на счету. А я прекрасно справлялся. Они назвали меня Гудбоем, за веселый нрав и доброту. Но в то же время, когда я не смеялся над грубыми солдатскими шутками, когда не делил со всем отрядом остатки дрянной горькой похлебки, когда я был в бою… Мне доставляло радость видеть, как этих сытых английских солдат поднимают на штыки. — Огонь в глазах Гудбоя был даже страшнее тех взмахов ружьем, которым он непроизвольно рассекал воздух. — Я всегда улыбался при виде вывороченных на землю британских кишок. В десять я уже умел стрелять лучше всех в отряде, и мы часто устраивали диверсии в тылу врага. Благородные надушенные мудозвоны из-за океана не знали ничего о такой «нечестной» войне. Это была война без правил. Наша война. И мне нравилось убивать. Я мстил им всем за то, что у меня отняли дом и имя. К середине кампании я настрелял тридцать семь офицеров и всякой шушеры без числа. И их поселения мы выжигали точно так же, как они наши. И точно также насиловали несовершеннолетних и катались верхом на стариках. Кингз-Маунтин, Каупенс, Килфорд-Корт-Хауз, Йорктаун, — это громкие имена великих побед. Их будут изучать в учебниках истории. Но они не напишут о девочке из городка роялистов, Мишель, с которой я успел подружиться перед штурмом. Через которую потом пропустили весь строй. Весь строй моих друзей вдоволь «наигрался» с ней, перед тем как вздернуть ее на старой ветке. Они не напишут о вдове матушке Адабейл, которая содержала на свои деньги больницы и приюты, и которую я жестоко забил прикладом, не в силах слышать ее тихий голос, спрашивающий меня снова и снова: «За что? За что? За что?» Они не напишут о беременных женщинах, которым вспарывали животы, и не напишут о том, как старикам отрезали ноги и смотрели, кто дальше проползет. Не напишут, как из тел двенадцатилетних безусых парней мы выкладывали на покоренных площадях имя Джорджа Вашингтона. Но когда я убивал людей… мирных, понимаешь, невиновных, а не солдат… мне всегда было плохо. Я не мог сдержаться и блевал прямо на их трупы, но продолжал, продолжал свое зверство. А знаешь почему? Потому что я принял для себя один верный закон, который не позволял мне сойти с ума. Я — карающий меч правосудия, и каждого, слышишь, каждого человека после пяти лет уже можно убить. Потому что он уже бандит. Все бандиты! Ты, я, святые монахини и херовы учителя! Они все знают о своих грехах, даже если всем вокруг кажутся святыми. Я ушел из армии в звании капитана как раз в 1783, а у меня по прежнему не было имени. У меня не было своей судьбы. И даже души. Я только и умел делать, что убивать. И тогда я залез в себя так глубоко, чтобы никогда больше не видеть мира... Мира грешников и бандитов… Я стал капитаном Гудбоем — психом с ружьем, которое никогда не выстрелит… — его слова стали вытеснять бессвязные всхлипывания и рыдания. — И мне плохо, потому что все они… все эти люди… бандиты… они не забыли… они здесь… Спасение только в клаудии… Или в смерти… Мой Бог, я и впрямь живу уже слишком долго… но… я не виноват… Это была всего лишь война! Я родился под грохот пушек! Чертова война… за свободу не стоило платить так дорого… капитан Гудбой любит армию, там его приютили… Но он не любит войну... — И старый сумасшедший тяжело опустился на поросшую мхом землю, отбросив в сторону ружье. Обхватив колени руками, он покачивался из стороны в сторону и тихо-тихо плакал.
Твинс проклинал себя всеми мыслимыми и немыслимыми проклятиями за то, что решил разузнать о бедном старике побольше. Сейчас он понимал, что вовсе не хотел знать так много. Он подошел к Гудбою и положил руку ему на плечо. Тот задрожал и прижался к ладони, как ребенок или щенок. Вышагивающий позади Пабло замедлил движение и грязно выругавшись смачно сплюнул на землю, бормоча себе под нос все что он думает об этой суке под названием война.
Между деревьев мелькнула тень… Только сейчас Билл понял, что за ними кто-то уже давно наблюдал…

[Zommer]

Скрытый текст - Глава 11. Колесо Фортуны:

Глава 11. Колесо Фортуны
(Музыкальная тема главы - "Dead Man" Theme. Neil Young )

Совы не то, чем они кажутся

Твин Пикс

Одним движением Твинс выхватил кольт. Облизав пересохшие губы, он стал вглядываться в туман. Из леса не доносилось ни звука. Мелькнувшая в сумраке тень (черт, Билл точно видел ее, такие вещи никогда не мерещатся человеку, столько лет путешествующему по прериям) не спешила снова появиться. Видимо, незнакомец затих, заметив беспокойство Твинса, и решил немного подождать. Шершавая рукоятка револьвера приятно холодила ладонь. Ветер протяжно выл, качая ветви деревьев. Капитан продолжал сидеть и раскачиваться из стороны в сторону, он словно не замечал, что происходит вокруг него. Твинс понимал, что сейчас толку ни от него, ни от его ружья не будет. Он тихим жестом попросил Пекадора прочесать окрестности, и мексиканец тут же скрылся между деревьев. Теперь Билл был один на один с тем гадом, который следил за ними.
«В этот раз я не промажу. Да, по прибытию в город я немного оплошал, страшно подумать, что было бы, если б меня встретил не безобидный… безобидный ли?… Гудбой, а кто-то, настроенный порешительней, но тоже с ружьем», — какая-то малая часть сознания Твинса сейчас быстро-быстро проговаривала все это. У него не было времени рассуждать, ведь основной его задачей, которой подчинилось все тело, сейчас было не мыслить, а напряженно вслушиваться в звуки болот, ловить краем глаза мимолетные изменения в пространстве и даже пытаться ощутить едва слышные запахи людей. «Туманный город остался позади. Сейчас между мной и врагом не станет выросшая ниоткуда стена чуда, которые происходят в этом дурацком месте по сто раз на дню. Сейчас я не промахнусь. Билли Твинс никогда не промахивался, до всей этой истории с Сайлент Хиллом. И еще Билли Твинс никогда не подпускал к себе врагов близко. Только пошевелись, скотина!» — сердце Билла забилось чаще, дыхание участилось, однако рассудок по-прежнему был холоден. Нет, это был не страх. Скорее азарт. Предвкушение привычной игры, ставка в которой жизнь. Игры, где победителей никогда не судили, а проигравшие были никому не интересны. Игры, которая незадолго до второй войны и как раз накануне золотой лихорадки стала самой популярной в штатах. Эта игра называлась «Быстрый и мертвый», и тот, кто не умел в нее играть, уходил с большой дороги, ведь, в отличие от покера или метания костей, в ней никак нельзя было смухлевать, и как бы ты удачлив не был, в конечном итоге удача тебя не спасет. Все решает только скорость. Твинс любил эту игру. Ведь не любить ее и бродить в одиночку пять лет по маленьким штатским городкам было невозможно.
Шаг! Едва слышимое шуршание травы. Еще один… Незнакомец не спешил выдавать себя, не спешил кричать о том, что он безоружен и не хочет вреда, хотя уже понимал, чем это ему грозит. Билл тоже хранил сдержанное молчание. «Черт! Где же Пабло? Неужели он так никого и не нашел? Или может быть его уже нашли другие? Нашли и тихо перерезали глотку, а?»О намерениях «наблюдающего из тумана» догадаться было не сложно. Он наверняка хотел убить и ограбить одиноких путников. В этих болотах ведь так много беглых каторжников, индейцев и бандитов.
Этот кто-то старался идти тихо и осторожно, словно кошка, но он уже выдал себя. Билл нацелил револьвер на одно из деревьев и взвел курок. «Ловушка? Вполне может быть. Кто бы он ни был, он не стал бы разгуливать один по болотам. Наверняка несколько человек сейчас подкрадываются сзади… Черт! Пабло, ну где ты? И как не вовремя капитана потянуло на воспоминания! Сейчас мы должны были бы стоять спина к спине и ожидать нападения со всех сторон. Черт!» — Твинс не спеша, не сводя прицел с дерева, чуть развернулся в сторону, чтобы захватить краем глаза как можно больше пространства. Капитан и не думал выбираться из своей апатии, он все также тихо скулил, а его ружье лежало слишком близко к чаще, из которой в любую минуты могли выпрыгнуть, размахивая заточками, бывшие заключенные тюрьмы Толука. «Только бы не пропустить его, только бы не пропустить!» — азарт притуплял чувство опасности, Билл щурил глаза и быстро облизывал губы. Секунды тянулись невыносимо долго. Еще немного, и Твинс бы просто лопнул от переполнявшего его напряжения.
Незнакомец вышел из своего укрытия. Билл, не медля ни секунды, выстрелил. Он даже не успел разглядеть нападающего. Твинс не хотел убивать, только прострелил колено, чтобы затем мгновенно развернуться на 180 градусов, ожидая встретить позади основные силы противника. От раздавшегося резкого, бьющего по всей коже шума капитан Гудбой несколько раз дернулся и завыл громче. Это был хороший выстрел. Точный, сделанный по всем правилам этого кровавого искусства. Билл услышал, как отвратительно хрустит кость, как рвется кожа, и он знал, что из правой ноги незнакомца сейчас фонтанчиком во все стороны бьет кровь, а нога изуродована вылезшим на поверхность белым крошевом. Но он не кричал, хотя боль должна была быть невыносимой. Он даже не рухнул на землю, а такое попадание (Твинс знал по своему опыту) сбивает с ног даже самых крепких парней. А позади не было… никого! Незнакомец действительно пришел один.
Твинс потратил еще долю секунды, чтобы вернуться в исходное положение. Увиденная картина поразила его. Перед ним стоял длинноволосый индеец неопределенного возраста (как это обычно бывает у индейцев, ему с легкостью можно было бы дать и двадцать пять, и пятьдесят), одетый в какую-то яркую шерстяную накидку. Все его тело было расписано причудливыми разноцветными узорами, как это бывает у шаманов макак. Прострелянное навылет колено, кажется, нисколько его не волновало. Лицо его оставалось каменно, нечеловечески спокойным. Он лишь опирался одной рукой о морщинистый ствол старого дерева, чтобы не упасть. Дуло кольта было направлено прямо ему между глаз. Между белых глаз, лишенных зрачков и радужки. Слепых глаз…
Он все молчал. Билл понял, что эта макака сейчас просто не может говорить, оттого что ее зубы от боли сцеплены мертвой хваткой. Челюсть была напряжена так сильно, что вздувшиеся желваки искажала его лицо куда страшнее, чем рана уродовала ногу. И все-таки он не кричал… «Пристрелить сразу!» — подумал Твинс. «Нет!» — резко перебил его Уильям. «Лучше поговори с ним. Задай вопросы. Не стреляй пока». Черт бы побрал Билла, если он не расслышал неуверенности в голосе несгибаемого брата.
— Сколько вас? Быстро! Говори, два раза повторять не буду! — Твинс выкрикнул это, и, чтобы подтвердить свои намерения и морально уничтожить «сиу», два раза выстрелил в воздух. Этот индеец поразил его своей стойкостью. Ему доводилось слышать разные байки о силе духа краснокожих, да он и на собственной шкуре испытывал эту их силу духа множество раз. Но не упасть и не закричать от такого выстрела. Воля слепого была поистине безгранична. Шумно выпустив воздух из легких, он, наконец, ответил Твинсу на чистейшем английском.
— Я… Один… Правда… — говорил индеец медленно и четко, голос его не дрожал, только произнося каждое новое слово он делал небольшую передышку, чтобы шумно вздохнуть сквозь зубы. — Я не причиню… вреда… Я хочу… предупредить… — Речь его показалась Биллу поначалу странной, и он не сразу понял, что говорит слепой с сильным британским акцентом. — Кзучильбара… Он рядом… близко… У твоего… Спутника… Зло… Много Зла…. Внутри. — Его ногти впились в дерево с такой силой, что толстая кора начала трещать под пальцами. Твинс совершенно не понимал, что происходит. — Он… Держит его… Глубоко… Он его поборол… Почти… Но Зло… Оно не уходит… А Кзучильбара питается…. Злом… Он не оставит его… — лицо индейца быстро бледнело от потери крови, но он не спешил терять сознание. Он предупреждал. — Оставь… Уходи… Ты ничего не поймешь… И не изменишь… Пусть слуги… Кзучильбары… Заберут его зло… Уходи… Не твой бой… Уходи…
— Какого черта! — Билл закричал. Он специально подогревал себя, чтобы казаться уверенней и злее. Как Уильям. Но Уильям не был у макак в плену. Даже брат не ненавидел их так сильно. — Вы все сговорились? Вам всем так нужно, чтобы я убрался отсюда? Да кто ты такой, чтобы предупреждать? Что за кзуличабра? Я не собираюсь уходить. Было бы слишком глупо, проведя эту пару кошмарных дней в городе, за которые я постарел лет на десять, покинуть его ни с чем!
— Я… хочу помочь… Слуги… уже идут за вами… И они не станут предупреждать… И Она… она уже рыщет по болотам…. Она копит злость…ярость… она голодна и скоро станет сильнее… — это странное выражение пустых глаз… Слепец видел Твинса, читал его как открытую книгу, как та тварь из «огненного» кошмара. Может быть, это она и была, переродившаяся сперва в железного великана, а затем в слепую макаку. Простые люди не гуляют одни по болотам. И не следят за тобой, если хотят о чем-то предупредить.
— Я предупредил…. — сказал индеец, и туман окутал его, как сахарная вата облепляет деревянную палочку на ярмарке. Мгновение спустя Твинс уже не мог различить даже его силуэт, настолько сильно сгустилась белесая пелена.
Такого не могло быть, только не в обычной жизни! В кошмарных снах — сколько угодно, но не наяву! Билл стал палить в это образовавшееся у него на глазах облако. Расстрелял все пули, которые еще остались в барабане. Но когда пороховой дым рассеялся, таинственный слепец уже исчез. Твинса пробил озноб. Это было неправильно. Это было невозможно. Он мог поверить в вечную молодость Винсента. Кто же будет стареть от такой роскошной жизни? Списал чудо исцеления на какую-нибудь тайную методику священников, ведь о чем-то подобном ему уже доводилось слышать. Но индеец, исчезающий, растворяющийся в воздухе прямо у него на глазах… «Свершилось… Я сошел с ума…» «Собери сопли в руки и посмотри, что там с капитаном. Позаботишься о душевном здоровье попозже, сейчас важнее добраться до Шатерхенда. Не столь важно, в каком состоянии рассудка ты его убьешь», — Уильям в последнее время стал хозяйничать в голове у Билла даже слишком часто.
Обернувшись к капитану, Твинс застал того уже поднявшимся, встряхнувшимся и снова вооруженным. Его глаза были полузакрыты, а по лицу бродила тень странного умиротворения и мечтательности. Но никакой злобы во взгляде — это были глаза настоящего (или фальшивого?) капитана Гудбоя.
— Как странно, — пробормотал он. — Капитан Гудбой наверное уснул прямо на ходу. Такое с ним иногда случается. капитан Гудбой стал очень старым и, порою, он делает глупости. бандит ведь не будет злиться на капитана Гудбоя? — и старик смущенно посмотрел в глаза Биллу. — капитану Гудбою снился чудесный сон… Такое редко бывает! Это было почти… почти как клаудия… Там, во сне, капитан Гудбой был совсем маленький. И капитан Гудбой играл с Мишель, а Матушка Абадейл готовила черничный пирог. Самый лучший из всех черничных пирогов, между прочим! Там было много детей и все веселились и смеялись. И никаких городов. Капитан Гудбой не любит города. Но все было слишком расплывчатое. Я не мог откусить пирога, не мог обнять Мишель… клаудия все-таки лучше, чем эти сны…
Твинс содрогнулся от странного чувства. Он снова испытывал искреннюю жалость к этому несчастному, сломленному войной человеку, которого угораздило родиться на свет не в то время и не в том месте. «Ха-ха! К несчастному! Да он детишек загубил больше, чем ты в жизни воробьев видел, братец! Как ты можешь жалеть этого подонка?» — Уильям, по-видимому, был в хорошем настроении. И это очень раздражало Билла.
— Заткнись! — рявкнул он. Капитан Гудбой отпрянул и принялся извиняться за свою болтливость, уверял, что не хотел обидеть бандита с Запада. Счастливая полуулыбка быстро сползла с его лица. Твинс попытался все объяснить старику, не вдаваясь в лишние подробности. — Это я не тебе… капитан, не пугайся. У меня тоже есть свои матушки Абадейл, только они не пекут пирогов, а жаждут отмщения…. — Гудбой пару раз хлопнул глазами, а затем очень понимающе кивнул. — Послушай, мы с тобою, кажется, серьезно влипли. Наш мексиканский друг куда-то запропастился.. И еще одно. Капитан, я не уверен, но похоже на то, что скоро нас настигнут ребята, которые работают на Кзу-Чиль-Ба-Ру… — Билл тщательно проговорил это странное имя по слогам. Он сколько угодно мог притворяться недоумком, но важные факты и имена он всегда запоминал четко. — Ты не знаешь, кто это такой? Может быть, кличка какого-нибудь местного вождя?
— Никогда о таком не слышал, — лишь пожал плечами старичок.
— Очень жаль… Я думал, что ты знаешь… Слушай, по всей видимости нам придется скоро стрелять. И стрелять много. Не спрашивай меня, откуда я это знаю, просто будь готов. Держи ружье всегда в боевом состоянии
— Обижаете! Оно у меня всегда в таком состоянии. Беда лишь в том, что я уже давненько не стрелял. С самой войны, почитай. Но если нужно, я справлюсь, — и он часто-часто закивал, как ребенок, на которого возлагается великая ответственность принести воды из колодца.
— Я не знаю, кто это. Не знаю, чего ждать… Просто будь наготове, хорошо? — Билл улыбнулся. Гудбой нужен был ему именно такой, спокойный и дружелюбный. Он не хотел, чтобы другая сторона его личности возвращалась. Во всяком случае, пока они вдвоем были затеряны в бескрайних болотах. И пока не начался бой.
Тем временем из тумана вышел Пекадор, оглашая все окрестности громким хрустом веток. Скрытное передвижение никогда не было его сильнйо стороной.
- Я все проверил, Билли. Чисто. В округе никого нет.
- Идиот! Я только что разговаривал с каким-то шаманом-сиу. Он подобрался к нам почти на расстояние вытянутой руки. Ладно сумасшедший ветеран забытой войны, но ты то Пабло! Как ты мог его проморгать?
Пекадор очень странно посмотрел на Твинса и медленно и отчетливо, словно непонимающему ребенку, почти по слогам, разъяснил.
- Билли, я уверен, здесь точно никого не было. Никого. Ни одного долбанного мачо. Даже крупных зверей сейчас вокруг нет. По-моему ты просто переутомился. В тумане да на болотах мерещится знаешь ли… Всякое…
- К черту! Некогда мне тут тебя переубеждать. Просто держи обрез под рукой, хорошо? Кажется наклевывается крупная заварушка. И я не уверен, что это будут люди Шатерхенда. Не спрашивай откуда я это знаю, просто поверь, хорошо?
— Хорошо. Теперь мы можем идти дальше. У нас не так много времени, а путь не такой уж и близкий.

И они двинулись дальше. В пути почти не разговаривали. Не хотелось.
Лишь однажды между Твинсом и Пекадором состоялся следующий короткий диалог.
- Тебя не донимают сны, Билли?
- Спрашиваешь!
- Ну да… безумные, ужасные сновидения, которые невозможно отличить от яви. Дня не проходило в этом проклятом городе, чтобы я не просыпался посреди ночи в холодном поту. Знаешь… Я ведь всю свою жизнь готовил себя к аду, я почти уже свыкся с мыслью о том, что рано или поздно черти будут тыкать мой зад своими вилами, а я буду плавиться и шипеть как сметана на раскаленной сковородке. Но этот город показал мне совсем иной ад. И черти кажутся милыми и привычными добрыми знакомыми, в сравнении с теми тварями, что я видел во снах.
- Ты имеешь в виду огромного железного монстра и какое-то непонятное существо, со ртом посреди груди?
- Э… О как! Нет. Должно быть это демоны приставленные лично к тебе. Я вижу в основном заброшенную шахту, в которую скидывают трупы и там в засохшей, застывшей крови эти тела плавают, не живые и не мертвые, проклятые и всеми забытые и покинутые. Иногда мне сниться, что я один из них. Это куда хуже чем черти. С чертями наверное можно хотя бы договориться, а вот в кровавой бане заброшенной шахты никакой надежды нет. Только забвение и страх… Тьфу! – далее Пабло выдавил из себя длинное витиеватое испанское ругательство, поспешно прочитал пару молитв и надолго замолчал.
Несколько раз Твинс замечал в зарослях мелких зверьков, даже не успевая разобрать, что это были за существа. Ели и пили на ходу, привалов не делали. Капитан Гудбой больше не чеканил шаг и не распевал походных песен. Он двигался очень осторожно, почти не дыша. С надуманной и излишней осторожностью, крепко сжимая обеими руками свое любимое ружье и оглядываясь по сторонам. Видимо, так его учили готовиться к нападению в отряде капитана Джима Морриса. Когда на топи опустилась ночь, они прошагали больше половины пути до французской колонии. О скорой мести Твинс не думал. Пытался вообще не думать, только выбирать безопасные тропы. Один раз Гудбой чуть не увяз в трясине, но, слава Богу, Билл вовремя вспомнил о веревке и без труда вытащил незадачливого вояку.
Тьма и туман на болотах — не самая приятная комбинация, и Твинс угадывал в едва различимых очертаниях узловатых деревьев то демонов из своих кошмаров, то знакомых ему людей, чаще других угадывал в тумане силуэт безымянного слепца. Один раз ему даже показалось, что кора одного из дубов сложилась в лицо Анжелики, но он быстро отогнал от себя этот морок. Ночью рассудок притупляется, а чувства, наоборот, обостряются до своего предела и даже выходят за предел.
Один раз путники ясно и отчетливо услышали раздающиеся издалека звуки флейты.
- Я знаю этот мотив. Ты тоже его слышишь, Пабло?
- Акиро? Здесь? Не может быть… Хотя… Хотя наверное тут все возможно, это же царство безумия в конце концов.
Путники уже хотели двигаться вперед, прямо на звуки флейты, дабы проверить свою неожиданную догадку, но неожиданно мелодия смолкла, и совсем с другой стороны болота раздался громкий нечеловеческий вой.
- Ждите здесь! Я на разведку! Если что-то серьезное, буду стрелять, - быстро проговорил своим спутникам Твинс и быстрым, но осторожным шагом отправился поглядеть на таинственного зверя.
Какого же было его удивление, когда на одной из чуть менее заросшей деревьями опушек он увидел ту, что издавала эти крики.
Это была Диана. Она танцевала в лунном свете, абсолютно обнаженная и свободная. Казалось, загадочная девушка говорит с деревьями и звездами, а те отвечают ей на каком-то беззвучном, непонятном языке. Билл смотрел на Диану достаточно долго, во всем ее поведении угадывалось нечто звериное. Она с трудом держалась на двух ногах и предпочитала передвигаться на четвереньках. Со смесью отвращения и любопытства Твинс заметил, как девушка быстрыми неуловимыми движениями выхватывала рыбу из мелких заводей и впивалась в нее зубами, разрывая и поедая сырую плоть. Временами до Билла доносился шепот Дианы, единственной четкой и понятной фразой в котором было лишь «Иштар! Иштар! Мама! Мама!». Все остальное было бессвязным набором букв, видимо Диана лепетала на каком-то одном ей понятном наречии. Понаблюдав за сумасшедшей еще несколько минут Твинс наконец вернулся к своим спутникам.
- Ничего серьезного. Отбой. Просто безумная девица, решившая прогуляться по болоту. Пусть идет своей дорогой, нам с ней не по пути.
- Ты хочешь сказать, что эти звуки издавал человек? Женщина? Чика? – Пекадор был искренне удивлен.
- Да. Я же говорю – сумасшедшая. Ничего серьезного. Нам пора идти дальше.
Пабло и Гудбой только сокрушенно покачали головами.
Только ночью, когда путники отошли от местопребывания Дианы достаточно далеко, Твинс сумел расслышать вдалеке конское ржание. «Ездить по болотам на лошадях — безумие… Но, если это не галлюцинация, значит, где-то на расстоянии полумили от нас бродят всадники», — чтобы удостоверится, Твинс несколько раз ложился на мох и прикладывал ухо к земле. Да, он действительно четко различал неспешное перестукивание копыт. Предупредив капитана и мексиканца, чтобы те были особенно осторожны, Твинс несколько раз проверил исправность револьвера и пересчитал патроны. Их было ровно двадцать два… Не очень много, если учесть, что болота Сайлент Хилла таили в себе совершенно неизвестные напасти. Они стали двигаться медленней, и вскоре даже глуховатый капитан сказал, что «да, да, и вправду коняшки где-то рядом». Кто бы это ни был, они брали их в окружение и наверняка хотели пресечь все попытки к бегству. Рассуждая о происхождении отряда всадников, Твинс перебрал все возможные варианты:
«Индейцы? Едва ли… В этих краях лошадей отродясь не было, местные «сиу» наверняка не знают даже, как ездить верхом. Лошади могут быть только у «бледнолицых»… Молодцы старины Шатерхенда? Уже теплее, хотя тоже маловероятно, едва ли Винсент солгал мне насчет того, что вся их шайка находится в французском поселении и больше нигде. Это бы просто не имело для него смысла, а он из всякого своего поступка извлекает максимум выгоды. Люди шерифа? Надзиратели из тюрьмы… Да, у них есть лошади, но ведь Редлоу сам приказал мне убираться из города, зачем ему снимать с постов людей и ловить меня снова? Если отбросить совсем уж бредовые мысли насчет каторжников-конокрадов и непонятно, с какого перепоя забредших сюда сил Гвардии, то остается только один вариант. Помнится, Стивен рассказывал, что-то о недавно объявившейся банде «с лошадьми и оружием»… Я тогда решил, что он имеет ввиду Шатерхендских орлов, но если это не так, значит, мне повезло встретиться именно с этой таинственной новой напастью горожан. Причем, судя по тому, как уверенно и лихо они разъезжают целым отрядом по болотистым тропам, рискну предположить, что эти ребята из местных… Чужаки бы здесь переломали всем лошадям ноги в первый же день. Слуги Кзучильбары? » — последняя мысль выбивался из стройного ряда логичных рассуждений. В самом деле, нельзя ведь принимать всерьез слова, сказанные тебе твоей же галлюцинацией? Но это непроизносимое имя… Кзучильбара… никак не выходило у Твинса из головы. «Ты ничего не поймешь… И не изменишь… Пусть слуги… Кзучильбары… Заберут его зло… Уходи… Не твой бой…»
Ржание лошадей становилось громче. Кольцо вокруг троицы стягивалось уже. «Не мой бой? Едва ли. Пока я жив, все бои этого дерьмового мира мои. И если я живу, значит — я побеждаю», — приняв решение, Твинс выбрал, пока еще было время, небольшую опушку, достаточно просторную и загроможденную непроходимыми для коней каменными глыбами. К счастью Гудбой и Пекадор все поняли с первого раза. Все-таки оба они были профессиональными убийцами, один из армии, другой с большой дороги. А у Гудбоя так и вовсе навык «подготовки к обороне на местности от противника, превышающего во много раз все разумные пределы численности» был, наверное, одним из самых любимых.
Усадив капитана за один из камней, расположив Пабло с обрезом на дереве и подобрав себе удачную позицию за другим валуном, Твинс стал ждать гостей. Двадцать два патрона. Вооруженные «слуги Кзучильбары», которых могло быть и больше двух десятков. Затаившийся до лучших времен голос Уильяма. Трясущийся, но не подающийся панике капитан. Нервно перебирающий карты Пекадор. Все это было против него.
Но, может быть, в этот раз на его стороне будет удача?
Когда желтая Луна поднялась над верхушками самых больших деревьев, из глубины леса стали медленно выезжать всадники, с ног до головы укутанные в красные балахоны.

Скрытый текст - Глава 12. Правосудие:

Глава 12. Правосудие
(Музыкальная тема главы - Requiem for a dream. Hans Zimmer)

В битве за собственную жизнь секунда - это вечность, которая может решить исход сражения.

Карлос Кастанеда

«Тринадцать… четырнадцать… вон еще двое, значит их уже шестнадцать… И это не все… Черт! Много…» — Твинс внимательно следил за этими странными людьми. Они не были похожи на банду. Слишком организованны и молчаливы. Их странные одежды напоминали «форму» Ку-Клукс-Клана, с тем лишь отличием, что балахоны были выкрашены в цвет крови и огня, а не в цвет кожи «Расы Хозяев». Их лошади тоже были укутаны в красные тряпки, и в тумане казалось, что всадники едут верхом на сказочных саламандрах. Маски скрывали их лица, и Билл поразился тому, что на них не было прорезей для глаз. Только для рта и носа. Ориентировались эти люди не иначе как по запаху, хотя вели всхрапывающих лошадей очень уверенно. Камни, беспорядочно раскиданные по поляне, действительно стали для слуг Кзучильбары серьезной преградой, и Твинс похвалил себя за находчивость, когда разглядел из своего укрытия, как некоторые из наездников стали спешиваться. Большая часть ряженных осталась в безопасных для коней пределах леса, и, видимо, они должны были схватить Билла или Гудбоя, если бы те вздумали сбежать со своих огневых позиций и прорываться с боем. «Шериф говорил, что они на конях и вооружены… Лошадей я вижу, но где же, черт побери, их оружие? Ни одного ружья, ни одного пистолета. Неужели эти звери воюют, как в средние века?» — словно подтверждая догадку Твинса, спешившиеся по знаку одного из своих синхронно достали кривые, остро отточенные лезвия. Те же, что остались караулить в лесу, отсоединили от седел длинные копья и угрожающе подняли их остриями вверх. «Они совсем рехнулись? Это называется «вооружены»? Да я расстреляю их хоть сейчас!» — Твинс решил было, что столь странное оружие ряженых и есть добрый знак, знак удачи. «Но их сейчас только около камней семеро. Еще человек десять, а, скорее всего, в два раза больше ждут в лесу. Что ты сделаешь, если у тебя закончатся патроны раньше, чем ты положишь их всех?» — Уильям был настроен серьезней и бил, как всегда, в самые уязвимые места рассуждений Билла. «Если у меня закончатся патроны, раньше чем эти «слуги» переведутся, то и после этого я заберу с собой как можно больше этих сукиных детей!» — Билл не обращал внимания на напряженность в голосе брата. Его снова начинал захлестывать азарт. И уж на этот раз бой обещал быть честным, без вмешательства потусторонних сил.
Твинс кинул мимолетный взгляд на укрытие Пекадора. Тот расположился между ветвей огромного дуба и позиция его была прямо скажем очень выгодной. Но вот выражение лица мексиканца очень не понравилось Биллу. Пабло поймал взгляд Твинса и жестами показал, что еще одна достаточно большая группа незнакомцев приближается с севера. Судя по жестам второй отряд состоял как минимум из двенадцати человек. Также Пабло показал жестами, что собирается взять это неожиданное подкрепление на себя, но в его взгляде Твинс не увидел обычной уверенности в своих силах. Казалось мексиканец предчувствует что-то нехорошее, что не так то просто выразить словами и тем более жестами.
Переступая по сухой земле поляны, огибая каждый камень стороной, эти странные, вооруженные лишь кривыми кинжалами люди держались тесно, плотно, совсем не отходили друг от друга и представляли собой отличную мишень. В принципе можно было положить их всех и сразу, им бы просто не хватило времени, чтобы разбежаться в стороны. Твинс не очень-то надеялся на капитана и исходил из того, что он выступает вообще один против двух дюжин, учитывая что Пабло будет прикрывать их от отряда наступающего с севера. Он не торопился стрелять. Все ждал, что не выдаст себя, ждал, что ряженные уйдут отсюда, что не заметят, пропустят (немудрено-то, с завязанными глазами!). Они вертели головами и шли на запах. Этот отвратительный звук, когда их носоглотки с шумом буквально пожирали воздух. Совершенно нельзя было различить ни их одежд, ни даже роста и комплекции. Красные балахоны и маски словно уравнивали их, как прокрустово ложе, стирали их личности, оставляя взамен лишь способность жрать ароматы болот. И людей… И страх… Билл покрепче сжал револьвер. «Уйдут… Уйдут… Должны уйти… Просто проверят это место, как и все прочие в округе, и уйдут…» Но они не уходили. Только бесшумно перемещались от одного камня к другому, все ближе и ближе к тому месту, где засел капитан Гудбой. Липкая капелька холодного пота выступила у Твинса на лбу. Спешившиеся разом оглянулись и, резко рассыпавшись на ходу, кинулись в его направлении.
— Мать твою! — закричал Билл. Скрываться смысла уже не было, его учуяли в самом прямом смысле этого слова. Поднявшись из-за камня, он одну за другой выпустил в нападающих все семь пуль и тут же скрылся, не успев даже разглядеть, смертельными ли были попадания. Над головой пронеслось сразу три метко пущенных из чащи копья, два из которых сломались о спасительный камень, а третье пронеслось так близко к голове, что Билл почуял дуновение неприятного ветерка около левой щеки. Оставшиеся при своих лошадях бандиты не теряли времени зря, и выходило так, что вышедшие на линию огня спешившиеся — не более чем пушечное мясо, застрельщики, обреченные умереть, но выманить его из укрытия. Бах! Бах! С другой стороны «сада камней» раздались два выстрела Гудбоя. Лошади громко ржали, пугаясь шума и запаха дыма. Некоторые из них понесли, и одна, по-видимому, сбросив всадника, выбежала на усеянную острыми камнями поляну, где в один момент стерла копыта и переломала себе все ноги. Нападающие не кричали, но их тела тяжело падали на камни, шурша безразмерными одеждами и гремя лезвиями ножей.
Твинс перезаряжал кольт… Он делал все как можно быстрее и наделся выскочить и пристрелить хотя бы пару-тройку всадников перед тем, как Гудбоя захлестнет лавина выпущенных копий. Наклонившись, он быстро высунулся с правой стороны булыжника и стрельнул еще три раза, метя в скрывающихся за деревьями коней. Чем быстрей все без исключения лошадки ударятся в панику, тем будет лучше. Стреляя, Билл отметил, что на камнях лежат без движения уже пятеро ряженых, и еще трое, сильно прихрамывая и истекая кровью, несутся во весь опор в его сторону, размахивая на бегу ножами. Собственная кровь не останавливала их, а лишь придавала сил, словно это были не люди, а разъяренные хищные животные. В ночном прохладном воздухе раздавался частый свист пущенных копий, капитан Гудбой выстрелил еще несколько раз, а топот людских ног раздавался все ближе и ближе. С сухим треском Пабло разрядил обрез и выдал свое месторасположение. Поляну огласила такая залихватская и витиеватая испанская брань, что будь в этом забытом богом месте хотя бы пара ангелов, они бы просто умерли от стыда услышав это.
В барабане было три патрона, на подготовку времени не было, и Твинс решил пойти на риск. Он кувырком перекатился за другой валун и, встав на ноги и не заботясь о глупой чести, расстрелял в спину троих раненых, которые уже почти настигли его. Пальцы Билла не тряслись, когда он вкладывал в барабан очередную семерку пуль. Он не мог позволить себе такую роскошь, как нервная дрожь.
«Дьявол! Последняя обойма и еще один патрон, а потом пиши пропало! Дьявол! Мы должны продержаться!» — в суматохе боя, глотая пороховой дым, Твинс проклинал себя за то, что так и не удосужился раздобыть в том чертовом городе еще хотя бы патронов двадцать. Проклинал себя за то, что не все его выстрелы попадали в цель, ведь ряженные передвигались с нечеловеческой скоростью. «Как шериф Редлоу при нашей первой встрече. Они двигаются так быстро, что их даже не различишь, только смазанные очертания рук и ног в тума… Что?» — капитан Гудбой перебил своим криком мысли Билла. Он кричал очень громко, но это был крик ликования, а не отчаяния. Гудбой-убийца, Гудбой, сжигавший города, Гудбой-сын полка, вот кто сейчас кричал, а вовсе не сумасшедший из Сайлент Хилла. Он уже не прятался, и, поднявшись во весь рост, палил, палил, палил… Твинс не знал, сколько у него патронов, но вероятно их было больше двадцати двух.
Вдруг прямо из леса на Твинса кинулся очередной красный «слуга», в руках у которого было нечто вроде крестьянского цепа, с покрытым шипами шариком на конце. Он тоже не кричал, поэтому его нападение чуть не застало Билла врасплох. Он едва успел увернуться от нацеленного на него удара. Даже крепкий камень не перенес этого мощного натиска и пошел трещинами. Билл, не церемонясь, прострелил этому молодцу череп и, уходя от летящих со всех сторон копий, зигзагами двинулся к капитану. Вся поляна уже была пропитана кровью. Около булыжника, за которым прятался Гудбой, высился целый холмик трупов, и ряженые не спешили бросаться на штурм снова. Твинс бежал туда, почти не глядя на ходу стреляя в сторону леса, скорее пугая лошадей, чем надеясь достать атакующих. Копья летели отовсюду: сбоку, сверху, сзади. Одно из них все-таки задело Твинса и пробило плечо. Но Билл не мог позволить себе сейчас сбавить темп и только продолжал бежать, выжимая из тела все, на что оно было способно. Копье было остро зазубрено, и его шершавые неровности (как пальцы железного великана… Это же материализовавшиеся пальцы того самого великана!) больно впивались в плоть, терзая ее, как уличный кот воробья. Вынуть такое острие будет невозможно, придется отрезать целый клок мяса. Но сейчас Твинсу было все равно. А Гудбой кричал и смеялся, он делал по одному точному выстрелу в три секунды и не подпускал к себе красных бойцов ни на шаг. До его камня оставалось всего несколько футов.
Откуда-то сбоку раздался мощный, сотрясающий все окрестности звук взрыва, который спровоцировал мощное ржание коней. «Ай да Пабло! Ну сукин сын! Многое можно было ожидать от этого прохвоста, но динамитная шашка – это и впрямь внушительно. Молодец гринго! Больше дыма и шума – это именно то, что сейчас нам нужно. Надеюсь его выстрелы точнее моих! А палит мексиканец ну очень часто!»
Глаза выедал жгучий пот, от потери крови и напряжения перед глазами поползли тягучие красные пятна, и их уже нельзя было отличить от залившей землю крови и тел павших «слуг». Твинс стрелял в чащу, стрелял на поляну, и ему показалось, что за время бега он снял еще троих. Бежать! Десять футов… Еще выстрел в сторону выбегающих из леса! Девять футов…Патроны кончились! Остался лишь один, двадцать второй. «Это для Шатерхенда! Они уже и так поели достаточно свинцового гороха», — бросил Уильям. Восемь… Конское ржание. Свист копий. Семь… Под ногами зазвенел брошенный клинок… Шесть…. Из леса выбегают все новые и новые ряженые. Господи, да когда же они закончатся! Пять… Почти! Капитан поднялся, чтобы прикрыть Билла. Достаточно только рассчитать силы и прыгнуть…
И тут один из «убитых», не поднимаясь с земли, схватил Билла за ногу! Твинс не удержал равновесия и упал, а этот паскудный, хитрый красный притворщик уже тянулся к его горлу своим кривым лезвием. Билл ударил его по лицу. Раз, другой, третий… Что-то за маской хрустнуло, «слуга» заскулил и схватился за лицо. По его подбородку стекала темно-вишневая кровь, смешанная с его же соплями или вытекшим глазом. Перехватив нож, Твинс перерезал ему глотку и стал отплевываться от забившей ему прямо в лицо крови. Подтянув к себе тело, Билл поднял его как щит и успел, успел, успел закрыться от еще нескольких метко пущенных копий. Они в четырех местах пробили спину еще пока живого человека, и тот, не став больше сдерживаться, громко, как только мог, захрипел. Твинс перекатился за спасительный камень, крепко прижимая к груди нож. Но Гудбоя там уже не было!
В следующую секунду над поляной раздался крик боли и глухой тяжелый звук падающего тела. Кажется метатели копий сумели поразить Пекадора и тот рухнул с вершины дерева!
Громко выматерившись, Твинс огляделся вокруг и заметил в стороне, уже почти у самой границы леса, как капитан сражается один против сразу троих противников, вооруженных топорами и какой-то странной леской. Он размахивал во все стороны винтовкой, и его штык не позволял нападающим подойти ближе, но шансы его все равно были чертовски малы. В глазах капитана сиял огонь ярости, точно такой же, с каким Бернс поджигал библиотеку Винсента. Билл приподнялся и поспешил на помощь, превозмогая боль от застрявшего в плече острия и напомнивших о себе натертых о землю ожогах. Метнув на ходу нож в одного «слуг» с топором, он сбил с ног еще одного «топороносца», полагая, что парень с рыболовной леской является самым неопасным из троицы. Катясь по земле, они несколько раз поменялись местами, и Твинс все-таки сумел выхватить у красного из рук топор и без замаха всадил его ему в грудь. Тем временем Гудбой без особого труда насадил на штык последнего из них, но на его место из чащи и со стороны поляны пришло еще шестеро. Все новоприбывшие сжимали в руках эти непонятные железные нити. Билл кинулся было к ближайшему, размахивая ржавым, измазанным липкой кровью топором, но атакованный им «слуга», словно не принимая боя, лишь быстро-быстро отскакивал из стороны в сторону. В глазах начинала откуда-то снизу подниматься давящая тень… «Нет! Я не потеряю сознания! Только не сейчас, после боя — сколько угодно, но не сейчас! У меня еще остался один патрон для Шатерхенда!!!» — мысли о Мести были единственным, что еще держало Твинса на ногах. Он все гонялся за одним из нападающих, и тот уводил его все дальше от капитана. Пока Твинс и Гудбой схватились с нападавшими в рукопашную, Пабло бросил куда-то вдаль, скорее на удачу еще одну динамитную шашку. Пока красные балахоны отвлеклись на взрывы и паникующих лошадей, он доковылял до сражающихся товарищей, отбросил в сторону бесполезный, заклинивший обрез и взял в правую руку мачете, а в левую кнут.
- Я уже отправил пятнадцать красных подонков к чертям на вилы! Холла-хонча, амиго! Подходите ближе! Я отправлю еще столько же!
Несмотря на браваду и кураж, Пекадор очень быстро бледнел и по нему было заметно, что рваная рана на бедре очень серьезна, и если срочно не предпринять мер, то он мог умереть просто от потери крови. Пабло слабел с каждым шагом, но он и не думал сдаваться этим чертовым подонкам. Он хотел забрать как можно больше их с собой. И последняя динамитная шашка приятно грела внутренний карман пончо.
Гудбой сражался, как лев, позабыв про возраст и свою обычную неловкость. Но их было слишком много. Окружив со всех сторон, они навалились на старика всем скопом, перекинули друг другу концы нитей, даже не подходя на расстояние штыкового удара. Не прошло и двух секунд, как герой войны за Независимость и гроза всех роялистов был крепко связан, впивающимися в плоть железными путами. Щелкнули какие-то рычажки, и из лесок высунулись маленькие бритвы, и только тогда капитан позволил себе крик отчаяния. Он не мог стоять на ногах, они сами собой подкосились, и каждое движение стало доставлять невыносимую боль от множества порезов. Винтовка, выпавшая из обессиливших рук, была презрительно отброшена чьей-то красной ногой далеко в сторону. Гудбой выл и молил Твинса о помощи. Билл видел все происходящее, но никак не мог пробиться к капитану, также окруженный несколькими ловкими, проворными «слугами». Когда он попытался рвануться к связанному, они, разбившись на пары, натянули те самые лески и выпустили бритвы. Твинс не мог бежать голой грудью на верную смерть, и он снова и снова обегал кругом капитана, не в силах найти хоть одну брешь в этой незамысловатой, извращенной обороне. «Билли! Билли! Бандит! Не бросай меня! Не отдавай меня им, слышишь?!» — надрывался Гудбой. Его парадная форма была изрезанна на лоскуты, вся перепачканная землей, своей и чужой кровью. Подоспел один из нападающих верхом на коне. Он быстро привязал поданный ему конец лески к стремени и галопом умчался вглубь леса, потащив упирающегося и верещащего Гудбоя за собой. В темноту. В туман. Из последних сил Билл бросил вдогонку всаднику топор и попал точно в шею, перебив тому несколько позвонков. Всадник покачнулся и стал медленно падать в сторону, но на лошадь, которая даже не успела остановиться, тут же взобрался другой «слуга» и только сильней хлестнул ее плеткой. Тело Гудбоя волочилось по грязной земле, и стариковские кости ощущали со всей силой каждый мелкий камешек, каждую ямку, и чем больше гнал лошадь ряженный, тем сильней впивались в тело капитана острые лезвия. Очень скоро его крик утонул в глубине болот.
- Держись, старик! Мы тебя вытащим! – прокричал Пабло, перерезая глотку уже четвертому балахону. Его покрытое шрамами тело в ходе тяжкого боя покрылось еще большим количеством свежих ран, и все они кровоточили. Еще семеро культистов взяли мексиканца в плотное кольцо, но он не подпускал их близко, отгоняя точными свистящими ударами кнута.
- Ну что, драные подонки? Слабо подойти? У вас вообще есть яйца или вы все чертовы скопцы, а? – Пекадор надеялся, что его дразнящая ругань выведет нападающих из равновесия, заставит сделать необдуманный шаг, но балахоны оставались хладнокровны, безразличны и очень организованны.
- Значит, в атаку мы не торопимся? Ну так отведайте этого, уроды!
Пабло поджог фитиль последней шашки от своей тлеющей сигары и уже приготовился ее бросать, но в тот же момент мексиканец пропустил резкий выпад одного из красных. Тот достал таки своим лезвием руку Пекадора и тлеющая шашка упала прямо к его ногам.
- Мерде! – только и успел громко воскликнуть он, занес было ногу, чтобы оттолкнуть от себя смертельно опасный динамит, но было уже слишком поздно. Третий взрыв убил тех семерых, что окружили Пабло, но и самого мексиканца не пощадил. Он разлетелся по поляне кровавыми ошметками.
Так Твинс остался наедине с пятью слугами Кзучильбары. Они были настроены очень решительно, их лица по-прежнему были закрыты, а у Билла не было в руках ничего, ровным счетом никакого оружия, чтобы дать им отпор. Теперь видимо подошла его очередь ощутить на своей шкуре все прелести колючей проволоки…
«Если умирать, то достойно! Ох Пабло… Ты сражался и умер так, как мало кто… Надеюсь святой Варраван не забудет тебя в посмертии… черт… жалко мне этого подонка!» — слегка помутненный от усталости, горя и напряжения рассудок Твинса всерьез задумался о последней пуле. «Черта с два! Пока жив — бейся и не смей сдаваться! Эта пуля предназначена для Бенджамина Ресуректера и больше ни для кого», — даже перед лицом скорой смерти Уильям был неумолим. Он очень хотел быть отмщенным... И Билл просто зарычал на наступающих людей в красных балахонах. Стал искать глазами ближайший булыжник, чтобы проломить череп еще хотя бы парочке. А они приближались. Бесстрастные и безликие, как сама смерть. В воздухе раздался свист. «Все-таки копье, а не леска… И на том спасибо, это легкая смерть», — в одно мгновение пронеслось в голове у Твинса. Но это было не копье, а стрела с зеленым оперением, угодившая в шею одному из наступающих. За нею последовали две, также ударившие точно в цель, и еще двое «слуг» тяжело рухнули на землю. Двое оставшихся попытались сбежать, но и их настигли эти неумолимые стрелы, одного ранив в затылок, другого только в голень. Не раздумывая над происхождением стрел, Билл на негнущихся ногах двинулся к этому раненому и, дойдя, сорвал с его лица маску. Он узнал это бледное, забитое, измученное лицо. Совсем еще молодой человек, почти желторотый юнец, один из тех, кто громил вместе с преподобным Бернсом дом библиотекаря. Его губы тряслись, а взгляд светились страхом и обреченной решимостью.
— Куда? — прошипел, глядя прямо ему в глаза, Билл. — Куда увели старика, черт тебя дери, мелкий поганец!!!
— М-моя с-смерть ничего не р-решает. Твоя ж-жизнь н-ничего не решает. М-мать вс-се р-авно придет в этот-т мир, — заикаясь пробормотал он, а затем его лицо исказилось, и он, сильно сжав зубы, откусил себе половину языка. Раздавшийся треск рвущейся плоти был оглушителен в этой внезапно опустившейся на поляну тишине. Не было уже ни лошадей, ни парящих в воздухе копий, ни выстрелов. Только Билл и спятивший фанатик, избравший такой страшный способ самоубийства. Дернувшись от боли несколько раз, он, наконец, затих, и его тело расслабленно распласталось по земле. Твинс закричал и в бессильной злобе сильно пнул труп ногой, так, что тот откатился в сторону. Оглянулся…
Из тумана вышел слепой индеец неопределенного возраста. Его правое колено было туго перевязано, а в руках он сжимал длинный лук. Слегка прихрамывая, он подошел к Биллу.
— Не кори себя… — медленно проговорил он. — Все, что случилось, было актом высшего правосудия и справедливости… Один твой спутник был убийцей и злодеем. У него не было иного пути, он должен был погибнуть сражаясь и он погиб. И весьма примечательно, что умер он в бою с людьми, у которых грехов едва ли не больше. Так что можно сказать, что перед смертью он избрал таки путь Добра. Второй твой друг провел лучшие годы на войне. Он должен был идти путем воина до конца и умереть в одном из последних боев. Но он не умер и, вернувшись в мирную жизнь, сам того не желая, оказался на пути убийцы. Теперь он все-таки обрел покой. Как и желал. В бою.
— Не говори так, словно он уже умер! Они только увезли его куда-то, может быть, капитан все еще жив! — Билл не мог думать о том, как слепой человек мог так точно стрелять из лука… Не было сил. Было только желание помочь тому, с кем он сражался плечом к плечу. Индеец покачал головой.
— Нет… Поверь мне, надежды уже нет… У меня есть кое-что общее со слугами Кзучильбары… Я тоже очень хорошо слышу и чувствую запахи. Раньше от твоего спутника пахло злом… Теперь, — индеец втянул носом воздух, пропитанный пороховым дымом и кровью. — Теперь только смертью…
— Как? — Твинс только сейчас кивнул на его лук.
— А как они метали в тебя копья с закрытыми глазами? В мире есть много вещей, которые вовсе не такие, какими они кажутся… — индеец не сводил с Твинса своих белых безжизненных глаз. — Что же до меня, то мое имя Экзальчибуте — что на вашем языке значит «Слепой, что видит больше зрячих». И я помог тебе, ведь, если бы не мое предупреждение, ты бы не смог спастись.
Билл чувствовал себя гадко. И дело было даже не в ранах, не в усталости и не в постепенно заполняющей мир черноте обморока. Нет… Ему было жаль Пекадора. А еще капитана. Он презирал себя за то, что не смог помочь. Пожалел одну, последнюю пулю, которой при желании мог перебить эту железную веревку…
Он медленно прошел мимо слепца и вышел в центр залитого кровью и усыпанного телами «сада камней». Последний раз бросив взгляд на затянутое туманом небо, он ожидал увидеть там чистый свет звезд. Но его не было… Только тьма… Тьма на небе и расползающаяся все сильней тьма в глазах.
Упав на землю, Твинс потерял сознание.

[Zommer]

Скрытый текст - Глава 13. Повешенный:

Глава 13. Повешенный
(Музыкальная тема главы - Финал. Саундтрек к кинофильму «Свои»)

Когда игра заканчивается, король и пешка падают в одну и ту же коробку.

Итальянская поговорка

Когда Билл открыл глаза, он был ослеплен ярким светом и словно контужен свежестью окутавшего его воздуха. Несколько раз моргнув, он разглядел в склонившимся над ним расплывчатом пятне лицо Анжелики. Та же жуткая «корона» из стальных прутьев на голове, то же опрятное, белоснежное платье, а самое главное — это та же боль, которой, как показалось Твинсу, стало в ее прекрасных глазах даже больше.
— Пойдем… — она протянула ему тонкую, нежную руку, и цепи на ее теле громко зазвенели от этого легкого движения. Билл приподнялся с земли, слегка морщась от уже привычной боли ожогов и ран. Встав во весь рост, Твинс отметил, что девочка едва ли достает ему ростом до груди. Он еще раз поразился красоте ее хрупкой, совсем еще детской фигуры
— Не бойся, — сказала Анжелика, сжав горячей ладошкой его запястье. — Его сейчас нет. Он не обидит тебя… И… И я очень рада, что ты вернулся! — она улыбнулась, так не по-детски устало… И так искренне… Даже захлестывающая лавина боли на мгновение отступила от ее глаз.
Вокруг мужчины и девушки шумели на ветру ветви деревьев. То место, где он оказался после обморока, тоже было лесом. Поначалу можно было бы подумать, что это осенний лес, но причудливой формы листья здешних растений были окрашены не только в красно-желтые цвета, но и еще в тысячи других, до боли в глазах, ярких и пестрых оттенков, от небесно-голубого до сочно-фиолетового. Это было совершенно не похоже на уродливые, мрачные, затхлые чащи вокруг Сайлент Хилла. В этом лесу было слишком много красок и света. В этом лесу не было тумана, а поляна никогда не стала бы последним пристанищем для дюжины с лишним человек. Тут было хорошо и тихо.
«Наконец, хоть один сон принесет мне чуть-чуть… самую капельку… покоя… Господи, как же мне это сейчас нужно», — у Твинса странно защемило в груди, в горле застрял комок, а щеки почему-то стали мокрыми и горячими. Билли Твинс плакал, как маленький ребенок, и держал юную пленницу боли за руку.
— Не надо… — очень серьезно и строго проговорила она. — Не надо, Билл. Ты уже не ребенок… Не нужно этих слез, мне сейчас куда хуже, чем тебе, но я ведь не плачу… Мне так надоели слезы. От них никогда не бывает спокойней и лучше. Перестань, — она требовательно посмотрела на него, затем развернулась и пошла куда-то в сторону одного из деревьев. Твинс устыдился этого постыдного проявления чувств. Быстро проведя ладонью по лицу, он смахнул непрошеные слезы и вдохнул свежий, полный приятных запахов воздух полной грудью. «Ой-ей, братец! Так бездарно опозорится перед ребенком. Ты стал серьезно сдавать. Так мы с тобою долго не протянем», — язвил где-то очень, очень далеко и почти не слышно Уильям. Сейчас, здесь у него было власти над Биллом. Он шел за закованной в цепи девчонкой куда-то вперед, и с каждым новым шагом его старые раны будто зарастали, стягивались. Измученные нервы, которым нужно было все время быть прочнее стали, начали не спеша расслабляться.
— Где мы, Анжелика? — спросил Твинс у девочки, вкладывая, как и при первой встрече, в свои слова как можно больше теплоты и уверенности.
— Не здесь и не сейчас. Это самое главное… Это все обман, пустышка. Пустышка может быть страшной, а может и красивой, но она все равно останется не настоящей, — не оборачиваясь, отвечала ему девочка, плавно шагая по ковру опавшей листвы. Звон цепей периодически перебивался каким-то урчанием трубчатого механизма на ее голове, от которого Анжелика замирала и, чуть сгибаясь, начинала мелко дрожать. Билл был рад тому, что не видел в эти моменты ее лица.
— А где ты здесь и сейчас?
— Ответь сначала, где ты…
— Я… Лежу на поляне, где-то посреди болот, далеко от города. Вокруг меня еще очень много людей… Но они уже не смогут подняться… — Твинс вспомнил о бое, о Пабло, капитане Гудбое, о странном индейце и Шатерхенде, и сильно пожалел, что ему придется рано или поздно уйти из этой сказки.
— Да… — она также, не оборачиваясь, кивнула. — Я вижу… Их убил ты. Это плохо. Но я, наверное, не могу тебя строго судить, я ведь и сама порою убиваю… — эти слова, произнесенные тихим детским голосом, ранили сердце Твинса, как осколок стекла. А еще он вспомнил историю десятилетнего снайпера Гудбоя… Ребенок-убийца — это даже страшнее, чем ребенок, закованный в ржавые цепи.
— Не думай сейчас об этом. Не нужно этого холода. Его и так всегда слишком много. Лучше смотри на меня, тебе это нравится, — Анжелика обернулась к Биллу и попыталась улыбнуться еще раз. У нее не очень-то получилось… — Я… Здесь и сейчас я в темном подвале. Не знаю, где он. Не помню. Он похож на сырой, душный колодец. Там очень много ржавых труб, и откуда-то постоянно капает вода. Там бегают крысы и какие-то сороконожки… Белые, как гной, черви с лапками… Здесь и сейчас я не могу двигаться, потому что мои руки и ноги стянуты крепкими ремнями. Я привязана к койке уже… уже очень долго… Платье мое там почти истлело в прах… И никаких цепей, это все я уже выдумала сама, — девушка приподняла руки, указывая на постоянно лязгающие металлические кольца. — Я не люблю бывать там, но я понимаю, что только то, что находится в этом проклятом подвале, настоящее. А еще меня там иногда навещает Мать, — произнеся это слово самым бесцветным и лишенным эмоций голосом, Анжелика подошла к дуплу одного из огромных, необъятных дубов и вытащила оттуда кукольный домик. Затем принялась расставлять фигурки людей по комнатам.
— Мать… Те странные люди, они тоже говорили что-то о Матери… Ты не знаешь, связано ли как-то это все?
— В этом мире вообще все связанно… Но я не знаю ничего ни об их Матери, ни о Кзучильбаре, которого ты так боишься… Если бы кто-то из них попал сюда, я, может быть, смогла бы ответить на твои вопросы. Но в этих кошмарах ты — мой единственный гость. Кроме того… Мусульманина… Он приходил до тебя. Раньше. Но теперь и его нет.
— Но ведь тебе в твоих снах бывает не только плохо, верно? И потом, тебя защищает этот голем… Почему бы тебе не уйти в них навсегда? — Билл подошел ближе и стал внимательно рассматривать игру девочки.
— Сны всегда прекращаются… Рано или поздно… — глухо отвечала она, не отрывая рук от тряпичных кукол. — И потом, ты думаешь, что то, что вокруг нас с тобой сейчас, это счастье? Я бы предложила тебе оглядеться повнимательней… И даже если то, что ты увидишь, будет и вправду лучше пламени или тьмы, то это все равно ничего не меняет. — Она взглянула на него огромными, как у олененка, темными, как беззвездное небо, глазами. — Знаешь, я слышала, что даже грешникам в геенне огненной на Рождество Христово дают отдохнуть от мук. Так попросила у своего Сына Богоматерь, следуя зову человеческой жалости. Но ее Сын согласился с ней лишь из чувства божественной справедливости. Грешникам надо иногда отдыхать от мучений, чтобы они не привыкли… Это истинно божья жестокость…
«Я больше нигде не встречу таких мудрых детей… никогда… Господи, сколько же в ней юной наивности и взрослого понимания… Господи…» — Твинс подошел к девочке ближе и сел рядом, взяв в руки одну из кукол. Грязная потрепанная кукла с коряво намалеванной бородкой на лице и губной гармошкой в правой руке. Она казалась Биллу смутно знакомой. «Ты что, братец! Да это же Шатерхенд! Как можно его не узнать? Этому подонку даже в образе куклы приходится быть мерзким и отвратительным!» — заголосил откуда-то Уильям. В тот же момент мини-Шатерхенд вдруг сильно дернулся!
Твинс в испуге разжал пальцы, а маленький уродец попытался убежать обратно, в спасительную темноту дупла. Билл хотел было схватить удирающий кусок грубой ткани, но Анжелика остановила его мягким прикосновением. «Не надо… Еще придет время», — говорили ее глаза. В своей руке она, крепко сжав пальцы, держала куклу Пабло Пекадора. Фигурка была испещрена мелкими порезами, и в нарисованных выпученных глазах застыл страх. Рот маленького человечка в старой форме был распахнут в беззвучном крике. Из куклы, просачиваясь сквозь пальцы девушки, текла кровь, и на платьице Анжелики образовалось еще одно большое красное пятно.
— Брось его! Не сжимай… Ты что, не видишь, как он мучается? — Твинс уже собирался вырвать фигурку у нее из руки. Но она сама разжала пальцы, и вояка исчез в яркой вспышке огня, как только коснулся земли.
— Я могу их убивать… Но только тогда, когда они сами захотят смерти… Только когда сами захотят… Я понимаю, как часто случается нечто такое, отчего может избавить только вечный сон… Он хотел уйти… — Анжелика снова опустилась к своим игрушкам, а Твинс же стоял как в воду опущенный. Его не покидала мысль о том, что где-то среди этих фигурок лежит и кукла с его лицом… «Я убиваю их, только когда они сами захотят… А не захочу ли я этого после того, как настигну Шатерхенда?» — Биллу опять сделалось не по себе.
— А у тебя есть еще игрушки? Ну, кроме этого домика и… этих людей? — с надеждой спросил он.
— Есть… Хотя не думаю, что они тебе понравятся…— она подошла к дереву и вытащила из глубины дупла большую деревянную коробку. — Здесь я храню своих братьев и сестер…— Анжелика открыла крышку, и Твинс увидел несколько сжавшихся, покрытых слизью комочков плоти. Девочка взяла один из них в руки и поднесла его к лицу. Поначалу Биллу почудилось, что это дохлые рыбки, его смутили маленьких хвосты существ. Но после он разглядел маленькие ручки и ножки с совсем крошечными ноготками. И еще он увидел маленькие лица, бусинки глаз, ротики размером с игольное ушко… Кусочек мяса в руках у девушки зашевелился, а она принялась его убаюкивать. Твинс с содроганием смотрел на то, как девочка в цепях пела колыбельную человеческому эмбриону. — Они все старше меня, но этот самый старший даже среди них… Он очень много знает… — рот недоношенного…. Черт, даже не младенца, просто существа, стал быстро открываться и закрываться. Эмбрион будто отвечал своей сестре. — Сейчас он хочет кушать. Ну, потерпи, маленький, потерпи, мой хороший, урожай уже почти дозрел, — сюсюкала она.
Твинс больше не мог этого видеть. Он отвернулся от Анжелики, которая, запустив руки в коробку, собирала оставшихся «братьев». Билл устоял на ногах, хотя немного покачнулся. И тогда он невольно взглянул внимательней на верхушки деревьев. «Ты думаешь, это счастье? Присмотрись вокруг повнимательней!» Он присмотрелся…
Ближе к верхушкам этих, словно раскрашенных спятившим художником дубов и кленов, он разглядел человеческие тела. Много, много тел. Там были тела взрослых и детей, мужчин и женщин, молодых и стариков. Несколько десятков тел, спрятанных среди ветвей и яркой листвы. Они не были повешены на деревьях, даже не были насажаны на острые, толстые ветки, это бы хоть как-то укладывалось в сознании. Они зрели на ветвях, словно плоды. Как яблоки или апельсины, люди наливались каким-то соком и были приращены к веткам неизвестной силой. Некоторые из людей были еще совсем зелеными, другие же успели перезреть и кое-где подгнивали. В их телах копошились жирные белесые червяки с маленькими лапками. Твинс не смог сдержать легкого вскрика. Эти кошмары не переставали удивлять Билла, своей извращенной неправильностью. Эдемский сад обернулся очередным кругом ада. А Анжелика тихо пела у него за спиной песенку своему братику: «Красные листья падают вниз, и их засыпает снег… Красные листья падают вниз, и их засыпает снег… Красные листья падают вниз, и их засыпает снег…»
А потом налитые древесными соками люди-плоды посыпались на землю, расшибаясь об опавшую листву и заливая все вокруг красным соком из лопнувших голов. Билл понял, что уже нет смысла сдерживать крик, и так сильно, как только мог, вогнал ногти в изувеченное плечо.
Он вскочил от резкой боли, все еще крича. Вокруг по прежнему была туманная ночь…Болта… На трупы «слуг Кзучильбары» еще даже не успели прилететь мухи. Где-то на поляне можно было различить даже не свернувшиеся лужи крови, которые жадно впитывала в себя рыхлая земля. Экзальчибуте сидел рядом на камне и курил трубку. Подойдя к нему, Твинс насторожился, как будет теперь настораживаться до конца жизни, увидев курящего человека, но это был всего лишь табак… Обычный табак, родное зелье индейцев.
— Ты плакал и кричал, после того как, обессилев, упал в обморок… — заговорил индеец, выпуская в воздух клубы дыма. — Но я не стал приводить тебя в чувство, только перевязал и промыл раны. Это были важные сны и видения, я не был вправе в них вмешиваться.
— Долго я лежал? — спросил Билл, ощупывая руками бинты, пропитанные чем-то пряным, которые теперь укутывали обе его руки и плечо.
— Очень… Хотя и за одну секунду может присниться вечность… В любом случае мне хватило этого времени, чтобы перевязать тебя. Это хорошо, иначе раны могли начать гноится. И спасибо твоему другу, он мне очень помог. Иначе духи унесли бы твое сознание слишком далеко. А твой друг помог мне его вернуть, с помощью других духов, чужих и нездешних.
- Друг? – Твинс совсем не понимал о каком друге, говорит Экзальчибуте и вдруг он почувствовал на своем плече тяжелую и сильную руку.
- Да… Друг… Очень старый друг, Билл. Надеюсь ты меня помнишь? – раздался за спиной Твинса мощный, глубокий бас. Оборачиваясь Билл уже почти вспомнил этот голос, но все равно не мог до конца поверить себе.
- Роджер? Роджер Стронг? О боги, ты то что здесь делаешь?
- Тоже что и всегда, Билл. Просто живу. Точнее выживаю, - так привычно и буднично, будто бы они расстались только вчера, отвечал огромный мускулистый негр в одной длинной белой хлопковой рубашке и безразмерных хлопковых штанах. Его силуэт сливался с сумерками и в ночном воздухе поблескивали только умные глаза, белозубая улыбка, да белые татуировки на плечах и гладко выбритой голове. Это были черепа, которые, по словам самого Роджера, были указателями для духов Вуду, в которых тот всерьез верил. Этот чернокожий гигант тоже был одним из членов банды Шатерхенда, возможно самым добрым и милосердным из бандитов шайки, во всяком случае, настолько добрым и милосердным насколько им может быть головорез и беглый раб.
- Прости меня Билл. Я пришел слишком поздно. Я услышал выстрелы, взрывы и побежал сперва прочь, потому что я испугался. Я долгое время жил тут на болотах один и научился осторожничать… Но потом я услышал как ругается Пабло и устыдился. Понял что тут вы и вам может понадобиться помощь. Прости. Из-за своего страха я пришел слишком поздно. Но я успел хотя бы вытащить тебя из мира твоих грез. Опасных грез, Билл. Если бы не духи заступники Вуду и если бы не помощь этого слепого господина… я не знаю… ты мог бы остаться в своем сне навсегда.
- Пабло… Он…
- Да. Это случилось. Он все-таки встретился с теми чертями, которые уже давно готовили для него вилы. Я уже успел вырыть могилу и даже поставить на ее место тяжелый валун. Ты был без сознания долго. Очень долго. Уже начал «уплывать».
Билл кинул мимолетный взгляд на тяжелый массивный камень, на который ему указал Роджер. Подумал о том, что надо бы что-то сказать, прочитать молитву на худой конец. Пабло был истово верующим грешником и ему наверное бы это понравилось. Но предательская пустая тяжесть в груди давила и не давала сказать ни слова. Твинс ограничился последним напутствием Пекадору без слов. Он просто закрыл глаза и мысленно перекрестил лицо Пабло, которое вызвал из своей памяти. А в следующее мгновение уже забыл про него. Помнить о вечно веселом гринго сейчас было бы слишком невыносимо.
Он снова обернулся к Роджеру. Оглядел старого друга уже внимательней. Рубашка поизносилась, лицо чернокожего великана было измученным. Кажется он здорово похудел. Его руки украшали неизменные железные браслеты и короткие цепи, которые Стронг отказывался снимать, хотя давно перестал быть рабом. Биллу всегда было и смешно и грустно, когда негр на вопрос зачем ему этот железный хлам отвечал: «Я ношу кандалы чтобы помнить. Просто чтобы помнить, что я свободен. Плюс им очень хорошо белых душить, когда подкрадываешься сзади». И непонятно было шутит негр или говорит всерьез, но он всегда неизменно грустно улыбался, произнося эти слова.
- Как ты здесь? Какова твоя история? Ты ведь наверняка тоже не знаешь, где сейчас старина Шатерхенд?
- Не знаю. Могу только предполагать. Я сам ушел от него. Мне не нравилось что тут вокруг нас творилось и я ушел. Сам. Я ведь не раб, я свободный человек и я могу идти куда мне заблагорассудиться. Вот я и ушел. Перед самым французским поселением я покинул банду. Мне не нравилось все что происходило вокруг. Особенно мне не нравился господин в очках, который дал нам это странное задание, не нравилась красная шайка, с которой мы схлестнулись пару раз… и еще мне не нравились мои сны. Вот так. Поэтому я никому ничего не объяснил и… хм… потерялся. Путь в Город мне тоже был заказан, там не очень-то жалуют таких как я. Черных да еще и с цепями на руках. Поэтому я просто жил на болотах, ведь чтобы вернуться куда-то кроме Города надо знать куда идти, а у меня не очень-то с картографией. Да и карт никаких в помине не было.
- Значит ты все это время прятался на болотах?
- Точное слово! Прятался! Именно прятался. Здесь слишком много опасных людей, чтобы разгуливать просто так. Я очень устал и хочу домой. Куда-нибудь на юг, где теплее. Только благодаря заступничеству духов я выжил. Они были со мной все это время и ограждали меня. Хотя духи этих мест очень опасны, и пожалуй духи этих мест сильнее чем мои заступники. Так что я очень рад, что нашел таки тебя Билл. И еще я очень жалею, что не успел застать живого Пабло, хоть он и часто дразнил меня за цвет кожи да это… мягкосердечность.
- Ну да… Помнишь как ты защитил тех двух ребятишек? Или когда мы старика собирались грабить, а ты заступился… Да Роджер – ты всегда был добрый малый… Я тоже рад, что ты здесь. Не хочешь пойти со мной дальше? Поискать Бена? Потом выбраться из этих гиблых болот, да рвануть на юга, а?
- Я почту за честь быть твоим спутником. Только об одном прошу – разбирайся с Беном без меня. Мне он не сделал ничего плохого, но я уважаю твою цель, какой бы жестокой она не была. Да… И еще… Я тут нашел кое-что пока бродил один. Это было на третий день или на пятый. Я не помню. Просто бумажка приколотая к дереву. На вот… Я с буквами то не очень, но может тебе это поможет? – негр протянул Твинсу свернутый в трубочку и перевязанный грубой веревочкой пергамент, и Билл уже догадывался чье это было послание. На этот раз английский текст был следующим:
«Она… О всевышний, она… Она почти совершенна. Сотканная из льда и такой давящей и безмерной боли. Сотканная из боли и одиночества эта прекрасная девушка из моих снов. Кто она? Гурия, указывающая мне путь или адское порождение Бездны, которое в традиции неверных принято называть суккубом? Кто она – спасение или проклятие моего дела? Она являлась мне во сне уже много раз, странная девушка с короной из железных трубок. Я слаб, я ничтожен перед ее страданием, перед глубиной и красотой ее глаз. О Всевышний, мне кажется я влюбляюсь, мне кажется что она околдовывает меня. Я сбился с пути, я не могу и шагу ступить, чтобы не думать о ней, о том, насколько же она прекрасна и чиста, о том насколько она совершенна. И самое страшное, что она может оказаться просто бесплотным призраком, мороком, который на меня наслали демоны, дабы искусить и сбить с пути. Я боюсь усыпать и боюсь просыпаться, я боюсь и жажду каждой новой встречи с ней. Меня зовут Хафиз ибн Хикмет, мое имя означает Страж сын Мудрости, но что я могу охранять, если мудрость оставила меня? Мы заблудились на этих проклятых болотах, наш отряд уже трое суток из-за проклятого тумана не может определить месторасположение солнца, мы не можем определить, когда нам совершать намаз. Я обращался к древней практике вращения, которая всегда помогала найти ответы на все самые сложные вопросы, но я не слышу голоса Истины – лишь завывания диких зверей, да топот ног наших врагов, которые ждут и подбираются все ближе. Мне страшно и даже смелые хашишины кажется дрогнули. Я должен сразить Иблиса здесь, но я не могу думать о победе над злом, ведь все мои мысли затопила Она. Я тону в ней. Я тону и словно бы разучился плавать. Мне страшно и легко. Я парю над Бездной и в любой момент могу упасть в пропасть. Смешно. Страшно.»
«Вот как… Значит наш суфий тоже видел Анжелику. И кажется она тоже не была ему безразлична. Только что-то мне не нравится, как он ее воспринимал. Что-то тут не так…»
- Ты думаешь, что человек писавший это шел по пути схожему с твоим? Не надейся на это, бледнолицый, пути людей только частично пересекаются, но никогда не совпадают на все сто процентов, - подал голос докуривший наконец свою трубку Экзальчибуте. Твинс знать не хотел откуда этот слепой шаман знает о содержании записки суфия.
— Что ж… спасибо за совет, ученая макака! А теперь извини, нас с Роджером ждет одно очень важное дело, — Твинс не был расположен сейчас к вежливости. Он хотел поскорее добраться до французского поселения, найти Шатерхенда и убраться как можно подальше от этих болот, этих людей и этого тумана. Нащупав руками кольт и проверив последний патрон, Билл стал искать среди тел погибших ранец Гудбоя с едой, водой и, самое главное, с картой.
— Ты даже не хочешь со мной поговорить? Позадавать вопросов? — в голосе индейца была слышна легкая, беззлобная усмешка.
— Хватит с меня этих гребаных вопросов! Мне не нравятся ответы, которые я получаю. Мне вообще все здесь не нравится! И ты в том числе. И если думаешь, что своим предупреждением и вмешательством в бой ты купил мое доверие, макака, то ты сильно ошибаешься. Я на своей шкуре испытал коварство и жестокость вашего народа…У меня есть дела, — бросая хлесткие фразы, Твинс переходил от одного трупа к другому. «Молодец! Так его! Пусть знает свое место», — подбадривал брата Уильям.
— Где же этот чертов ранец?
— Если бы ты, бледнолицый, хоть ненадолго отбросил бы свою глупую спесь превосходства, ты бы, наверное, не стал тратить времени, которого у тебя так мало, на поиск сумки твоего друга. Они забрали ее вместе с ним. Я видел… — индеец говорил также спокойно, видимо, решив еще и поиздеваться над Биллом.
— Какого черта ты пудришь мне мозги? Ты же слепой! — прикрикнул наконец Твинс, оторвавшись на мгновение от осмотра трупов.
— Смотреть и видеть — это две большие разницы… Я не вру, его действительно тут нет.
Порывшись еще немного, Билл наконец вынужден был смириться с правотой краснокожего. Видевший всю эту сцену Роджер лишь виновато развел руками, будто бы говоря «Я сам ничего не понимаю, друг».
«И что мне теперь делать? Как я доберусь до домов этих гребаных лягушатников? Я же не знаю этих троп! Буду петлять здесь, пока не встречусь с менее дружелюбными родственничками Экзальчибуте или, того лучше, с парнями Кзучильбары?»
— Куда ты идешь? Неужели, то место, в которое ты стремишься попасть, настолько важно для тебя? — Индеец поднял голову к небу и начал переминаться с ноги на ногу, словно разминая затекшие суставы.
— Я иду в одно место, где когда-то жили люди…
— Люди жили везде. Даже здесь, на этой самой поляне, — слепец притопнул ногой. — Ты не мог бы выразиться точнее?
— Они тоже были бледнолицыми. Но не такими, как мы… Они говорили на другом языке и были родом из иных краев, — как можно доходчивей объяснил дикарю Твинс.
— Ты говоришь о старой французской колонии? Не нужно так путано изъясняться. То, что я слепой, не значит, что я идиот, — индеец улыбнулся. Странное это дело, улыбка слепого. Она направлена словно не вовне, а вовнутрь самого улыбающегося. Может быть для слепых, живущих в мире своих образов, так оно и есть.
— Ты знаешь, как туда добраться? Покажи мне в какую сторону идти, это очень важно. У меня немного времени. Там сейчас человек, которому я должен отомстить, вы ведь уважаете месть, а, макаки?
— Ты идешь путем мести… а у меня сейчас нет вовсе никаких путей. Я чужд как вашему миру, так и своему. Хм… Если я помог тебе уже целых три раза, почему бы не помочь в четвертый? Да, я знаю, как туда добраться, я помню наизусть все здешние тропы, и мы попадем в их старый городок еще до рассвета.
— Мы? Погоди, я не прошу тебя идти со мной, просто укажи направление! И потом, что еще за три раза?
— Вы, бледнолицые, очень торопливы, эгоистичны, и у вас короткая память на добро. Я предупредил тебя перед нападением, затем я спас тебя в бою. И, наконец, я защитил тебя от Злых-Духов-Болезней-Которые-Селятся-В-Свежих-Ранах, или, проще говоря, от инфекции и сепсиса. А хочешь ты идти со мной или нет — это не имеет значение. Мне скучно и одиноко, бледнолицый, и я готов отправится в любой поход, лишь бы у него была цель. Пусть даже трижды чуждая мне цель, но хоть какая-то причина двигаться дальше. Плюс ко всему, я очень любопытен. Ну, пойдем, пожалуй, — и Экзальчибуте поднял с земли длинный деревянный посох, и, прихрамывая на прострелянную ногу, двинулся куда-то вглубь леса. Твинс выбрал из рассыпанного по поляне холодного оружия подходящий по руке нож и двинулся следом, сменив проводника-психа на проводника-слепого. Хорош обмен, нечего сказать! Роджер тяжело потопал следом. Негр бросил прощальный взгляд на могилу Пабло, смахнул нечаянно навернувшуюся слезу, вздохнул и больше не говорил ни слова, за все время пути.
— А как ты тогда сбежал от меня? Тогда, при первой встрече? — спросил Билл у краснокожего. Этот вопрос интересовал его даже сильнее, чем способность слепого без промаха бить цель из лука.
— Когда я был в Европе, я встретил очень много разных вещей… Они навсегда останутся для меня непонятными. Например, Биржа, Фабрика или Университет. Я осознавал, что такое в мире есть, но объяснить, понять, как и зачем это все, я не мог. И никогда не смогу. Потому что это не нужно. Так стоит ли тебе, бледнолицый, пытаться понять те вещи нашего мира, которые ты будешь неспособен осознать? Радуйся своим богатствам.
— Ладно… Допустим… — Твинс продолжал шагать за индейцем след в след. Он уже успел стать профессиональным последователем! — А что насчет этого Кзучильбары? Может быть, объяснишь, кто он такой?
— Кзучильбара… Кзучильбара — это то же, что Лобсель Вис, только наоборот…
— Кзучильбара, Лобсель Вис, я не понимаю, о чем ты говоришь! Может быть, хоть кто-то в этой местности будет для разнообразия выражаться прямо? Объясни, кто они?
— Прежде всего это имена… Не вздыхай так тяжко, придет время — я все объясню. Сейчас я хочу, чтобы ты усвоил только три вещи. Во-первых, многие вещи не такие, какими они кажутся, во-вторых, смотреть и видеть — это две большие разницы, и в-третьих — еще раз назовешь меня макакой, бледнолицый, и я тебя брошу тут, посреди зябких топей, — голос у него был все-таки очень молодой. Навряд ли ему было больше тридцати. Твинс решил выяснить наверняка.
— Сколько тебе лет?
— А какое это имеет значение…
И они продолжили свой путь.
Остановились всего раз, для короткого привала. Роджер ненадолго ушел в чащу и вернулся довольный и перемазанный грязью. На плече у него висела туша довольно большого волка. По всей видимости негр задушил зверя голыми руками. Ну да… Силы и бесстрашия чернокожему здоровяку было не занимать. Путники спешно перекусили и двинулись дальше.
Наконец, когда утренний свет еще даже не успел пробиться сквозь клубы тумана, они вышли к деревянному частоколу, окружавшему французское поселение. На воротах висел выпотрошенный и перевернутый вниз головой труп одной из шестерок Шатерхенда.
«Не уйдешь… Как никто из твоих не ушел… Еще совсем чуть-чуть, старина Бен… Я пришел по твою душу», — Твинс, Роджер и Экзальчибуте готовы были зайти в заброшенный город.

[Винкельрид]

По главам 5-6, особенно по 6.
Чем дальше, тем больше повествование напоминает мне квест. В смысле - компьютерную игру. Герой переходит из одной локации в другую, получая информацию о новых персонажах, отрабатывает по стандартной схеме диалог (1. Я рад нашей встрече, Винсент. 2. (блеф) Я тоже иудей. 3. *Плюнуть на песидский ковёр*) и переходит на новый уровень. Разговор с Винсентом, особенно - самое его начало, с плевками и т.п. вызвал недоумение. Возможно, я просто не знаком с американцами 19 столетия, но действия как ГГ, так и его собеседника, показались мне абсолютно неестественными, по-детски наивными и глупыми. Колоритные персонажи (слуга, служанка) уже перелиаются через край, но это - ИМХО.

Сообщение от Zommer

Винсент дернулся куда сильнее, чем в первый раз, затем снял очки, потер глаза, и, взяв в себя руки, видимо, решил более не обращать внимания на нечистоплотность своего гостя. «Жаль… Такой хороший элемент разговора теперь будет бесполезен… Может быть, перевернуть невзначай пару шкафов? Или разбить хрустальную вазу? Просто ради своего удовольствия… Нет, пожалуй, после этого выгонит, а пока что нужно вытянуть из него как можно больше информации. Хотя… Пусть н думает, что он тут главный!»

То есть получается, что ГГ с точностью прочитал мысли Винсента и сделал вывод? Или он залез в голову автора?
Честно скажу, если в следующей главе ГГ пойдёт к священнику, а в послеследующей - к мэру, то я не дотяну до "Повешенного".

[Zommer]

По поводу того, что повествование напоминает квест... Хм... Честно говоря не задумывался об этом, но наверное для фан-фика по компьютерной игре это в некотором роде неизбежно.

Насчет плевков на пол и прочих грубостей - да Билл Твинс редкая скотина. Грубая, эгоистичная и невежливая скотина. Обычный житель Дикого (попрошу заметить - Дикого) Запада.

Каждый из колоритных персонажей еще сыграет свою роль - они введены в повествование не просто так "для мебели".

В следующей главе герой таки встретиться со священником и ближе к самому концу повести ему предстоит встреча с мэром. Я честно вас об этом предупредил. Читать дальше или нет - это исключительно ваше решение.

Но мне было бы очень приятно если бы вы дотянули до "Повешенного" и даже пошли бы дальше.

И еще раз спасибо за то, что находите время читать и оставлять комментарии.

Скрытый текст - Глава 14. Смерть:

Глава 14. Смерть
(Музыкальная тема главы - Man With A Harmonica Ennio Morricone )

Человек хуже зверя, когда он сам зверь

Рабиндранат Тагор

Экзальчибуте подошел к еще теплому, висевшему над воротами трупу. Он прикоснулся к бледному лбу несчастного и быстро одернул руку, будто его обожгло огнем. Сильно нахмурившись, он промолвил:
— Им давали выбор… Повесить, четвертовать или посадить на кол… Тела не предавали святому огню… Тела либо оставляли так, но чаще скармливали земле или озеру… Это неправильно… нехорошо… А что бы выбрал ты? — неожиданно обратился он к Твинсу.
— Повешение, — ни секунды не раздумывая, бросил на ходу Билл. Он уже мог позволить себе не ждать медлительного, хромающего слепого и неповоротливого чернокожего и уходил все дальше по улице, все надписи на которой были лишь на незнакомом ему французском языке. Отовсюду веяло смертью…
- Погоди! Не торопись идти на штурм города. У этого места много своих секретов и если мы хотим войти в него, нужно одолеть стража этого города! – предостерегающе крикнул Твинсу Экзальчибуте.
- Какого еще стража, краснокожий? Это место мертво! Мертвее чем сама смерть, тут нет и не может быть никаких стражей! Правда ведь Роджер?
Стронг насупившись молчал и шмыгал носом, не подтверждая, но и не опровергая слова Билла. Было видно, что это место ему очень не нравится.
- Я говорю с тобой о важных вещах. Страж есть у каждого места. И одни духи знают, кто это будет в этой местности. Я давно, очень давно ту не бывал и я не зна…
- Брось! Вздор! Все вздор и болтовня! Пошли, Роджер! – Твинс развернулся на одних каблуках и двинулся дальше.
Мертвый город — зрелище странное. С одной стороны, это не такая трагедия, как смерть одного-единственного человека, ведь люди чаще всего оставляют города умирать, просто покидая их, и ни одна новая душа не отправляется в бесконечное безвозвратное странствие. Но чуть слышный шепот ветра, обилие битого стекла, прогнившие насквозь деревянные стены домов, остатки старых клумб, где когда-то были цветы, истлевшие, уже никому не нужные вещи в грязных витринах, распахнутые настежь скрипучие двери, манящие черными зевами входов, вездесущая ржавчина и разросшийся до невообразимых размеров сорный плющ, — все это было одним большим надгробным камнем. Одной колоссальной по своим масштабам эпитафией, которой мог удостоиться только мертвый город, но ни один из людей, каким бы влиятельным и властным в мире живых он не был. В тумане, который не оставил без своих объятий и этот уголок Великих Озер, то тут, то там виднелись раскиданные тела… Части тел… Свешивающиеся со столбов… Насаженные на колья… И просто брошенные на пыльной дороге без всяких изысков. Некоторые — еще свежие, другие уже успели распухнуть и позеленеть. Краем глаза Твинс замечал в этом царстве Аида то одно, то другое знакомое и ненавистное ему лицо очередного приспешника Бена. Один раз ему почудилось, будто из-за угла выглядывает краешек парадной формы времен Первой Войны. Он не стал ничего проверять… Зачем лишний раз портить себе настроение и раскисать, когда дело всей жизни близится к концу? Прежде чем совсем оторваться от докучливого, бесполезного теперь краснокожего, Твинс все-таки не удержался и, обернувшись, задал ему еще один, как он считал, последний вопрос:
— Как они настигли их? Как? Эти слуги не признают ружей, а банда Шатерхенда была действительно вооружена и опасна. Как они перебили их с такой легкостью, если я один положил больше дюжины этих «красных»?
— Я просто не стал предупреждать… — индеец последовал за голосом Билла, и его посох мерно отсчитывал коротенькие шаги. — Наверное, должен был бы… Но я просто испугался. Их и вправду было слишком много, и они были слишком хорошо вооружены. Если с тобой я отделялся всего лишь прострелянным коленом, то эти лихие люди не оставили бы мне ни малейшего шанса. Так что их попросту застали врасплох… Наверное, ночью подкрались тихо и, сняв часовых, завернули всю банду в мешки… А затем снесли сюда. И стали давать выбор… — отвечая, Экзальчибуте незаметно успел подойти вплотную к Твинсу и, задрав вверх голову, принюхался. — В такие моменты, в таких местах я даже рад своему увечью. Запахи и звуки просто кричат мне о смерти. Новый город, тот самый Сайлент Хилл, еще хотя бы трепыхается, агонизирует. Там все же еще есть дети… И люди, хоть механически и безрадостно, но выполняют какую-то работу, совершают движения… Если долго не колыхать воздух — он умирает, как неизбежно зацветает стоячая вода в озере… Даже неживая на первый взгляд вещь умирает без движения, — затем он «посмотрел» на Билла. Белые, без малейшего намека на цвет глаза не шевелились. Руки ощупывали лицо и карманы Твинса. Он не возражал, хотя и держал нож наготове. Наконец по лицу индейца прошла легкая дрожь, его скулы свело так, словно он съел лимон. Отведя в сторону правую ладонь и сжав ее в кулак, левой он извлек на свет золотое кольцо Дженнифер. — Прежде, чем отправишься дальше… Прежде, чем пойдешь бродить по этому умершему городу… Выбрось это, — Экзальчибуте держал кольцо только кончиками подрагивающих пальцев, будто оно было опасной ядовитой гадиной. — Не стоит входить в такие места с грузом чужих, не самых чистых и лучших путей… Оставь свою память на этой улице.
Билл вырвал у него из рук кольцо. Дело было вовсе не в том, что оно золотое. Уже давно Твинс заметил за собой, что бережет драгоценный металл скорее по намертво въевшейся в душу с раннего детства привычке. Но сейчас причина была иная. Он просто не хотел выбрасывать свою память. В конце концов, это было все, что у него осталось от первой (и последней) в его жизни жены.
— Нет, — Билл не собирался ничего объяснять болтливому краснокожему, и хотел было уже идти дальше, к виднеющийся вдали пустой главной площади, но индеец остановил его уверенным движением.
— Можешь губить себя, как захочешь. Но помни мои слова — эта вещь наверняка принесет тебе вред… Скорее всего, приманит неких духов, встреча с которыми будет тебе неприятна… Может быть уже… — он понизил голос. — Оружие всегда помнит войну, чаша — пиры, а в вещах любящих матерей часто остается отпечаток памяти их детенышей, — Твинс вздрогнул от мыслей об Анжелике. «Они ведь так похожи… И эти кошмары с ее участием начались только тогда, когда…» — он все понял. Экзальчибуте снова был непостижимым образом прав. Он понимал, что к чему во всем этом бардаке куда лучше Билла. Но мужчина с местью в сердце не нашел в себе сил разжать ладонь и уронить кольцо на землю. Он слишком сильно привязался к поселившемуся у него в снах маленькому беззащитному существу. И перспектива кошмаров не страшила его. Скоро уже его миссия закончится, и тогда он лишится страха совсем.
— Ладно, глупый, упертый бледнолицый… Поступай, как знаешь, мое дело только дать совет, — слепец выглядел немного обиженным оттого, что Твинс столь наплевательски отнесся к его словам. Но никакого страха или решимости все изменить в его голосе не было. — Я полагал, что ты так и поступишь. Тогда тебе нужно вот это, — он засунул правую руку в какую-то небольшую сумку, висевшую у него за спиной, рядом с колчаном стрел. Когда он ее вытащил, с кончиков пальцев сыпался какой-то черный, напоминающий пепел порошок. Он плюнул на ладонь, растер получившуюся жижу, а затем очень быстро провел на шее у Билла несколько черточек. Твинсу было бы глубоко на это начхать, если б не легкий зуд и покалывание, которые он ощутил в местах прикосновений индейца. Ощущения были даже немного приятными, словно маленький комар посасывал через кожу кровь, параллельно вводя в организм легкое обезболивающее.
— И что теперь? Я стал «сиу»?
— Не злорадствуй. Это охранный знак… Теперь у тебя на шее живет маленький паучок. Не обижай его, ладно, а то он может обидеться, и будет кусать не твоих врагов, а тебя… — слепец улыбнулся, довольный своей работой. Биллу только и оставалось, что вздохнуть. «Дикарь — он и есть дикарь», — с сожалением констатировал он и, положив кольцо поглубже в карман, двинулся вперед. Экзальчибуте шел за ним следом. Твинс и не думал его прогонять, пусть макака будет рядом, если ей так хочется… Да и его стрелы с парой засапожных томагавков лишними, конечно, не будут, особенно когда у тебя всего одна пуля, и та «именная».

Окружающий мертвый город пережевывал их. Выпивал их ледяными глазами пустых, не застекленных окон, тянул кривые пальцы торчащего железа, пугал шорохом мусорных куч и скрипом несмазанных дверных петель. Ветер… туман… Шорохи и шепоты мертвых… Мерное, как бой механических часов, постукивание посоха спутника, неуклюжая поступь негра. Какой-то протяжный металлический скрежет позади. Билл остановился. «А только ли туман и стены пустых домов следят за нами?» — он резко обернулся, выставив перед собой нож. «Все тот же хромой проводник… Растерянный Роджер. Какие-то тени вдалеке…. Кажется, не двигаются… Черт, из-за этой дымки ничего не различишь! Мертвые? А может быть здесь стоит бояться и мертвых тоже?» «Не пори чушь! Мертвые безобидны и абсолютно флегматичны. Боятся нужно только живых, и ты это знаешь», — это был уже Уильям. Сейчас Твинс был рад его рассудительности. И все же некое нехорошее предчувствие склизко зашевелилось где-то между сердцем и животом. Экзальчибуте шел смирно и не выдавал ни малейших признаков беспокойства, хотя Билл не понаслышке был знаком с необычайной чуткостью его сородичей, да и просто слепых людей. Но краснокожий шел уверенно, а ему все чудился этот давящий, тяжелый взгляд города… И того, кто поджидал их…
— Тебе не кажется, что на нас сейчас кто-то смотрит? Наблюдает за нами, словно мы уродцы в цирковой клетке? — спросил он у не отстающего краснокожего.
— Мне не кажется… Я знаю, что за нами следят. Это Страж. И еще это Кзучильбара. Это ведь его город. Сайлент Хилл был отдан во владения Лобсель Виса, а тут живет Дух Красного Цвета. Любому хозяину интересно поглядеть на непрошеных гостей, не стоит его винить за это… — где-то вдалеке снова раздался металлический скрежет, как будто бы кто-то тащил что-то острое по земле. «Кзучиль…Бара… Карл Бернс… Что-то есть в этом… Созвучное, а? Да и тот парень… Я точно видел, как он стоял в толпе поджигателей. Тот, кто сжигает дома, вполне способен на все это. К тому же харизмы ему не занимать, а из местных апатичных жителей можно вылепить все, что угодно. У них ведь совсем нет личностей. Скажут им карать грешников — они станут это делать, все упирается только в упорство и умение дрессировщика. Может быть, этот полоумный святоша сейчас притаился за одним с поворотов и тащит по улицам тяжелый бронзовый крест? Возводит Новый Иерусалим на улицах, с которых еще не слетели старые, мелодично-мягкие названия? Кажется, я уже знаю, кто этот лидер красного Ку-Клукс-Клана», — Твинс начинал догадываться, кто падет от его рук следующим, после Шатерхенда. Это будет новая месть. За Гудбоя и Пабло… Да и Винсенту наверняка будет приятно. К тому же это наверняка тот самый, нужный ему «укротитель духов». Хотя кое-что еще требовало разъяснений.
— Тот, кого ты называешь Кзучильбарой… Извини за дурацкий вопрос, но… он человек?
— И да, и нет, — пожал плечами индеец. Затем принялся подбирать точное слово в чужом языке. — Это… это сущность. Она может принимать разные формы… Послушай, если ты и впрямь хочешь понять, я должен объяснить тебе кое-что, но рассказ не будет коротким. Ты выслушаешь меня? — Билл кивнул. Шатерхенд мог подождать, для начала нужно было разобраться с тем, что из себя представляет новый враг. Экзальчибуте оперся о посох и стал рассказывать. Твинс слушал внимательно, но также внимательно следил за всем происходящим вокруг, настороженно готовясь к неожиданной встрече с красными фанатиками и их заводилой Бернсом.
— Когда Зверь пришел в наши земли первый раз, он обосновался как раз в этих местах… Святых для нас местах… Мы пробовали с ним бороться. Воины пытались прогнать его силой оружия, вожди пытались умилостивить его дарами, но ничего не помогало. И уже тогда появились среди моего народа безумцы, дерзнувшие обратиться за помощью к Матери. Зверь мог разбить свой город в любом ином месте, но даже вы, бледнолицые, чувствуете Силу, исходящую от камней, расположенных тут. Эти камни дышат и растут, как живые. Они — предвечные камни из Первомира…
— Подожди, под Зверем ты имеешь ввиду бедных лягушатников? — Билл при всем желании не мог вникнуть во все тонкости индейской мифологии, но вот это сравнение первых европейских поселенцев со Зверем его задело и озадачило. — Почему ты называешь нас Зверем? Ты видел Европу и, наверное, должен понимать, что в нас куда больше человеческого, чем в вас! Это вы как раз ближе к животным, мака… краснокожий.
— Нет, я не ошибся. Зверем для нас были именно бледнолицые. Вы ведь совсем лишены гармонии. Вы не чувствуете мир, в котором живете… В вашем мире как будто бы нет духов, один про-гресс… Вы забыли о них, но они-то никогда о вас не забудут…
— Именно поэтому в нас больше человеческого. Именно стремление к развитию и отличает людей от всех прочих тварей. Вы же этого желания подчинить себе мир попросту лишены.
— А стали ли вы счастливей от своего прог-рес-са? — Экзальчибуте улыбался, как всегда, очень открыто и располагающе. Твинсу еще никогда не встречались такие улыбчивые и болтливые макаки. — Вы стали задыхаться в тесноте своих огромных селений… Вы теряете связь друг с другом, а медный грош для вас стоит больше верности и чести. Причин расстраиваться у вас теперь куда больше… И вы не видите цели в жизни… Если она у кого-нибудь и есть, то заключается лишь в убийстве или разрушении. Вы льете на головы своим врагам не горящее масло, а кислоту, и заменили справедливую охоту истреблением и убийством всего живого. Сейчас вы опьянены властью, но когда духи опомнятся, когда Природа не сможет уже дышать вольно и воздаст вам за все это, вы задумаетесь над правильностью своего про-грес-са. Быть может, не раньше, чем через век, может быть, даже позже… Но знай, что ни одно племя моего народа, заменившее охоту истреблением, не существовало долго.
Билл молчал. В общем-то индеец был прав, но было как-то непривычно считать свою расу Зверем. «Единственные цели в жизни — это убийства и разрушения», — он горько усмехнулся точности этих слов. Сам Твинс был Великий Мститель, и тот же безобидный вегетарианец, доктор Николай, разбомбивший, наверное, на своей далекой родине не одного и не двух «гнусных угнетателей народа».
— Впрочем, мы отвлеклись… Так вот, о Матери. Понимаешь, мы верим, что весь этот нелепый мир был рожден Ею. Причем не где-нибудь, а именно здесь, оттого тут и остались эти странные камни, исполненные силой хаоса Предсотворения… И на этих самых камнях сейчас стоят ваши города. Мертвый город французов да Сайлент Хилл. Отчаявшись перед лицом Зверя, который забрел сюда, вожди и шаманы решили вернуть Ее… Это не так просто, но мы помнили способ. Мать, создав этот мир, сама оказалась за его пределами, хотя Ей очень хотелось прорваться в него. Но ей мешали сознания людей, противившихся Ее возвращению. И от самых первых шаманов из уст в уста передавался простой секрет… Если сделать жизнь для людей невыносимой, исполненной боли и страдания, если хоть один человек здесь взмолится о бегстве от этой боли, захочет отказаться от собственного сознания и жизни в обмен на быстрое и тихое забвение…Тогда Она вернется… Просочится сюда постепенно, вся, словно вода через маленькую трещину в плотине. Издревле мы изгоняли с этих земель всех грустных от любви юношей и девушек, всех тяжело раненых и всех, переживших смерть близких… Здесь не должно было быть грустных лиц. Но когда пришел Зверь, вожди стали умышленно создавать этих носителей, проводников боли. Пытались очень много раз и мучили молодых, ибо их страдание куда сильнее. Множество людей пали от их злых рук, умерев раньше, чем ими была накоплено достаточное количество Страдания. Один раз они подошли к этому так близко, что им почти удалось. Мать стала проникать в этот мир, изменяя его под себя, и это было ужасно. Основной удар Ее изменения реальности пришелся как раз на Зверя, и бледнолицые в страхе покинули свои дома. Затем шаманы успели умертвить носителя Матери, прежде чем все это стало необратимым. И истории об этих ужасах осталась в нашей памяти надолго. Но следующий Зверь не заставил себя ждать… Это были уже вы, те, что под полосатым красно-белым флагом. Но даже вожди не рискнули прибегнуть еще раз к этой крайней мере, хотя наше оружие, молитвы и добрые слова снова были втоптаны в грязь. И произошло страшное… Этот секрет, секрет Матери, которые нельзя было доверять бледнолицым, он был раскрыт. И теперь кто-то из вас, кто-то из города Зверя, готовит новое пришествие Матери, по всем правилам ритуала Желтого и Красного путей… Бледнолицые! — Экзальчибуте впервые за все время рассказа агрессивно повысил голос. — Кто только вас придумал? Вы произошли не иначе, как из родильной горячки Матери! Если ваши люди берут что-то от нас, то всегда доводят до абсурда. Вы курите каждый день зелье мира, называемое табаком… Научившись снимать скальпы, вы в обход всех законов стали кромсать головы детей, чего себе не позволяли даже кровожадные ирокезы! Наконец, вы превратили Святую Белую Траву в источник удовольствия и повседневной радости, хотя это едва ли не самая серьезна вещь, которую вообще породила эта земля.
— Почему ее называют белой клаудией? Ты ведь о ней говоришь, верно? И что еще за желтый и красные пути?
— Белая клаудия — это название, которое придумал тот торговец, что забирает у нас нужные ему зелья. Наверное, что-то личное… Бывает ведь, что человек называет какую-либо вещь человеческим именем, сам не зная, какую роль это имя сыграет в его жизни потом. — Билл вспомнил об убитом жеребце, которого окрестил Анжеликой. — А что же до двух путей… Есть два способа принести в этот мир боль. Испытать ее самому или причинять ее другим. Первый — это желтый путь, путь Лобсел Виса, именно от него сейчас стоит ждать основной опасности… Второй путь — красный, путь Кзучильбары — с ним ты уже столкнулся лицом к лицу, — наугад ткнул пальцем куда-то в сторону и указал точно на изувеченный, изрезанный на куски труп. — Любое дело может быть направленно как вовне, так и вовнутрь, даже ваши христианские святые все были либо аскетами, либо миссионерами. Здесь тот же принцип. Эти сущности могут вселяться непосредственно в людей, как опять-таки ваши святые иногда вещают от имени Господа. — «А иногда наши святые вещают и от имени Господа, и от имени Кзучильбары одновременно», — посмеивался где-то в уголке сознания Уильям. Твинс твердо решил для себя, что обязательно разберется со спятившим преподобным, который обратился к помощи язычества, чтобы реализовать свой садистский потенциал. Где-то уже ближе снова раздался этот лязг и скрежет металла о землю.
— Я не пойму лишь одного… на кой ляд сдалась ваша Мать нормальным людям? Они же не хотят прогнать Зверя, верно? Они сами Звери, если по-вашему рассуждать…
— А знаешь, сколько на свете людей, которых не устраивает тот мир, в котором они живут? И среди бледнолицых таких намного больше, уж поверь мне. Я не знаю, кто взялся за это безумное дело, но их необходимо остановить. Когда все началось, когда пришли кошмары, я… я пытался объяснить это своим, но те лишь смеялись и радовались, что не придется мучить родных сынов и дочерей. Они связались с торговцем и стали собирать оружие, чтобы ударить в тот самый момент, когда Она вырвется, чтобы все было как в прошлый раз… Святая Белая Трава лишь ускоряет Ее приход в наш мир, и мои соплеменники без всяких угрызений совести скармливали это зелье Зверю, который не знал меры ни в чем… Эти глупцы заткнули уши и не желали понимать, что в этот раз остановить Ее мы не сумеем, ибо нам неведомо, кто же будет проводником… Если мы хоть немного опоздаем, то везде воцарится Ее закон и Ее же порядок, а для нас это означает лишь одно — смерть, и никаких альтернатив… Я… Я пришел в город, но и шериф, и мэр — все лишь посмеялись надо мной. Они были повязаны с ритуалом вызова, хотя, наверное, и не осознавали этого. Я метался от своих к вашим, и везде меня встречала непробиваемая стена непонимания. Пока еще было время, я отправился в Европу, стремясь найти ответ, ключик к сердцам бледнолицых там… Тщетно! Теперь я изгой повсюду. И, пожалуй, я единственный из всех, кто не хочет Ее возвращения… Я соврал тебе насчет того, что у меня нет целей и путей… Просто я беспомощен… Я слеп… — Он опустил глаза. — И я прощу... Ты должен это остановить. Я спас и оберегал тебя все это время не случайно… Ты — последняя надежда Понимаешь? — И он стал ждать ответа… Бесстрастный, способный только на легкую улыбку краснокожий сейчас молчал, опустив голову, так что было ясно, что его слова о последней надежде — не пустой звук. Как ни странно, Билл склонен был верить во весь этот бред. Слишком уж стройно и логично все тогда складывалось. Решался вопрос и о странном поведении индейцев, и о непонятной галлюциногенной чуме, и о уверенности Бернса в близости второго пришествия, ведь для этого сумасшедшего индейская Мать вполне могла воплощать в себе Иисуса, Господа нашего. И еще он теперь знал, кто такая Анжелика, девушка из его кошмаров. Это — проводник. Душа, накапливающая Боль. И опять железный скрежет скользнул по ушам и сердцу — на этот раз совсем близко.
— Смерть целого мира, говоришь? Не знаю… Может быть… Но пока меня интересует всего лишь смерть одного человека…
И будто в подтверждение его словам со стороны площади раздались звуки губной гармошки.
Твинс сорвался с места и так быстро, как только мог, побежал, забыв в один миг об оставленном Экзальчибуте, о страшной Матери, о кошмарах и о долге перед Винсентом. На ходу он проверял исправность кольта.
Громкий хохот Уильяма заполнял собой все пространство в черепе Билла. «Сейчас! Сейчас! Сейчас!» — только и повторял про себя он.
Причудливые тропки заброшенной колонии вывели Твинса к старому кладбищу. Она начал плутать среди могил, но странным образом не находил выхода из лабиринта узких тропок, куда бы он не шел, он все время упирался в ограды и стены склепов, а звуки губной гармошки раздавались совсем рядом.
«Что за чертовщина! Я в двух шагах от своей цели, а теперь заблудился на кладбище, как сопливый малец! Что такое, черт его дери!» - Билл был вне себя от злости. Неожиданно он разглядел в предрассветных сумерках смутные очертания девичьей фигуры, которая скребла когтями стенку одного из склепов. Когда Твинс подошел поближе, он узнал таинственную незнакомку, которая тихо скулила и шатаясь словно пьяная, бродила между могил, временами ложась на землю, словно бы пытаясь достучаться до мертвых. Диана. Это снова была она. Безумная служанка Винсента тоже пришла к французскому поселению, видимо преследуя какие-то свои, одной ей известные цели.
Твинс не слишком то старался скрыть свое присутствие, тем паче сзади к нему уже подбегал тяжело топающий и звенящий на ходу цепями Роджер. И, как оказалось, он зря проявлял такую беспечную неосторожность.
Резко выгнувшись, как дикая лисица, Диана увидела незваных гостей. Резкий взгляд девушки светился оголенной ненавистью, она громко взвыла и одним смазанным движением достала откуда-то из-за спины короткую плевательную трубку и подставила ее к губам. В следующее мгновение Билл почувствовал что-то вроде легкого укола, что-то вроде комариного укуса, поразившего его шею. Руда запоздало метнулась к кольнувшей кожу игле, но та дрянь, которой Диана смазала свой снаряд уже попала в кровь. Все тело Твинса разом онемело и он рухнул на землю как подкошенный. Самое удивительное, что ощущение было даже немножко приятным. Он успел услышать только короткий вскрик Роджера, да ликующий вопль безумицы, и затем все его чувства погрузились в ватную пустоту.
В серых полосах, заполнивших в одно мгновение весь мир, перед Твинсом проступила неясная фигура, словно сотканная из тумана и облаченная в странные одежды. Фигура склонилась над парализованным Биллом, но тот как ни старался не мог разглядеть лицо, только щуплые смуглые руки, да непривычное облачение словно бы сделанное из одного куска ткани. Как саван.
- Вот мы встретились снова. Я же говорил что так будет, - прозвучал откуда-то изнутри фигуры смутно знакомый голос.
- Хафиз? Ты здесь? Что со мной? И как ты можешь быть здесь? Ты умер? Я умер? Неужели мы оба мертвы?
- И да, и нет. Когда-то в детстве у меня было одно сокровенное желание. Я хотел быть могущественным джином, сотканным из стихии огня. Разумеется правоверным джином. Кажется мое желание исполнилось. И еще… Я больше не Хафиз. Отныне я Кукловод. Страж этого места. Твой друг был прав, ни одна земля духов не обходится без своего стража.
- И что теперь? Ты заберешь меня? Не дашь мне пройти дальше? Мы же оба понимаем, что это неправильно!
- Да. Наверное это неправильно. Но поверь, у меня нет никакого выбора. Я лишь сущность охраняющая данную местность. Я должен делать то, что должен. И ты пойдешь со мной. В Бездну… - от последней фразы бывшего суфия повеяло могильным холодом. Твинс неожиданно для себя, вспомнил рассказы Пабло о шахте наполненной кровью и телами грешников. Билл не хотел идти в Бездну, не хотел, но все его конечности и чувства были скованны параличом от проклятой иглы Дианы. Он даже крика из себя не мог выдавить, а смуглые ладони Кукловода нависали уже над самым лицом.
Внезапно движения демона замедлились. Обернутый в саван хозяин кладбища, изрыгнув из себя какой-то недовольный упрек на арабском, поднялся над телом, развернулся и оглядел свои владения. Затем он вытащил небольшой кусочек металла из спины, и в то же мгновение еще два маленьких блестящих острых предмета впились в плоть Кукловода, на этот раз угодив в бок и грудь.
Произнеся еще несколько проклятий на арабском демон-джин отошел от Билла уже на приличное расстояние и стал внимательно оглядывать местность. Из разных точек на него продолжал сыпаться целый град острых металлических снарядов и он даже не успел уворачиваться. Хотя остро заточенные предметы, которые в него метал неизвестный защитник Билла и не убивали демона, но заметно ослабляли его и кажется Кукловоду было в самом деле больно.
- Ладно! Нет времени на игры! – Хафиз вскинул в воздух правую руку и обернулся к Твинсу. – Смотри, какую силу подарили мне мои новые хозяева! Подлинную силу джинна!
От пальцев суфия куда-то вниз потянулись не то сухожилия, не то пульсирующие вены. Они уходили прямо под скрытую в тумане землю и очень скоро на других концах этих отвратительных веревок стали подниматься в воздух фигуры, подобные фигуре самого суфия.
- Мои бойцы! Убийцы! Хашишины! Они были верны мне всю свою жизнь и остались верны после смерти! Смотри, жалкий смертный! – казалось демон распалял криком сам себя. Он управлял движением восставших хашишинов, делая легкие пасы правой рукой. Те полностью подчинялись своему хозяину и уже обнажали острые клинки, замысловатой формы. По одному в каждой руке. – Вперед! Найдите того труса, что прячется в тумане! Вонзите свои катары в него. Растерзайте его, уничтожьте, сомните! А я закончу то, что начал… - сказав это, Хафиз снова подошел к беспомощному Твинсу и протянул к его лицу левую ладонь.
Но суфия ждал новый неожиданный удар. Резкий свист воздуха и вот рука демона уже безвольно болтается на одном жалком куске ткани. Дьявольский нечеловеческий крик раздался над кладбищем, демон отпрянул назад. Твинс, силясь разглядеть своего неожиданного спасителя, никак не мог сфокусировать взгляд, да и движения заступника были слишком быстрыми, почти неуловимыми для человеческого глаза.
Но вот в сером мареве наконец проступили очертания большого синего тюрбана.
«Балу? Здесь? Как? Он следил за мной? Преследовал, чтобы выскочить чертиком из коробочки, в самый неожиданный и нужный момент?» - мысли бежали лихорадочные, быстрые, неуловимые, как движения сикха. И казалось, что паралич начинает потихоньку отступать, во всяком случае Твинс начинал потихоньку ощущать свои онемевшие ноги и руки.
Самое удивительное, что Кукловод потихоньку отступал под градом ударов меча индуса! Непонятным было только то, почему же суфий не призывал своих связанных с правой рукой защитников на помощь. И ответ на этот вопрос не заставил себя долго ждать. Все пятеро хашишинов в этот самый момент сражались с другим человеком, чей меч разил также быстро и яростно как клинок сикха. Разглядев очертания сражающейся вдалеке фигуры, Твинс хотел закричать от счастья, но был еще слишком слаб.
Голубые цвета кимоно не давали себя обмануть, именно этот человек метал свои наводящие ужас на врагов сюрикены и саи в Кукловода из тумана. Это мог быть только он. Акиро. Бесстрашный воин далекого японского клана, самый благородный из всех бандитов Шатерхенда. Его правая рука.
«Если Акиро здесь, значит и Бен неподалеку. Слава богу! Значит ждать и впрямь осталось недолго» - так говорил Уильям, а Билл в это время тяжело дыша поднимался на ноги.
Акиро сразил катаной уже двух хашишинов, а Балу Сингх, одолел третьего, ненадолго отвлекшись от шинкования заводилы призраков.
«Ха! Так-то! Страж проклятой земли, мать его… Сейчас еще краснокожий с Роджером подтянуться, посмотрим тогда чья возьмёт!» - Твинс слегка покачивался на негнущихся ногах. Он был слишком слаб, чтобы идти врукопашную, а о том чтобы потратить на демона именной патрон не могло быть и речи. Впрочем Билл не был уверен, что вся эта катавасия с восставшими джинами и присутствием Балу и Акиры просто не привиделась ему в наркотическом бреду, который мог спровоцировать яд Дианы.
Обернувшись и наконец-то разглядев в серых полосах очертания древних склепов, Билл заметил вдалеке беснующуюся полинезийку и Роджера, который безуспешно пытался ее поймать и обезвредить. На фоне чернокожего гиганта девушка казалась ребенком. Но Роджер был очень осторожен, ведь плевательная трубка все еще была при ней. И еще Твинс заметил стальную корону Анжелики за одной из кладбищенских оград. Где-то вдалеке губная гармошка Шатерхенда слилась со всхлипываниями пленницы собственных снов. Анжелика тихо шептала: «Не надо! Не надо, сестра! Он не твой! Уйди от него, пожалей! Не надо, хватит уже крови!». Кажется Анжелика обращалась к Диане и хотела заступиться за Роджера.
«Точно бред. Все хорошо, мне просто мерещиться всякая чушь. Анжелика никогда не является наяву, все это лишь глупые тени, бесплотные призраки!» - так рассудил Твинс. Но он ошибался.
Оттолкнувшись от стены склепа, в мощном прыжке Диана кинулась на Роджера. Буквально пару минут они боролись, и в следующее мгновение дикарка прокусила шею негра. В тумане блеснул оскал её окровавленных зубов, раздалось очередное завывание и плач Анжелики, почти растаявшей в воздухе, стал громче. Диана же скрылась в тумане, оставляя за собой маслянистый кровавый след.
Стронг тяжело рухнул на колени, расставил руки, словно пытаясь за что-то ухватиться, но опоры не было. Великан истек кровью буквально за несколько минут. В глазах Роджера застыло удивленное выражение, он явно не ожидал окончить свои дни так. А Твинсу уже даже не было его жалко. Вернее он не мог себе позволить эту жалость, его душа и так жалела слишком многих. И на еще одного бессмысленно павшего в этой бойни человека просто не оставалось сил.
«Спи с миром, большой, черный брат. Не твоя и не моя вина, что здесь так много злобы и безумия» - тупо утешал себя Билл. Уильям лишь саркастически хмыкнул где-то на периферии сознания и стал сварливо напоминать, что Шатерхенд близко, а последний патрон все еще не пущен в дело.
Где-то впереди замаячил выход с кладбища. Билл удивился тому, как он долго тут плутал, ведь найти выход было проще простого. Он не стал оборачиваться назад, где все еще раздавались звуки борьбы и лязг мечей. Это был не его бой. К тому же гораздо приятней было думать, что все ему привиделось и не включать таинственных демонов и могучих заступников в свою картину мира.
Твинс зашагал прочь, и с каждым шагом его поступь становилась уверенней.
Он шел на свой последний и самый важный бой. Он больше не хотел терять времени.
Губная гармошка играла совсем близко.

[Zommer]

Скрытый текст - Глава 15. Алхимия:

Глава 15. Алхимия
(Музыкальная тема главы - Zoo York. Paul Oakenfold )

Алиса открыла его - и там оказался пирожок, на котором изюминками была выложена красивая надпись: "СЪЕШЬ МЕНЯ!" - Ну и ладно, съем,- сказала Алиса.

Льюис Кэролл.

Весь путь, до площади Билл убеждал себя в том, что все происходившее на кладбище было бредом воспаленного и одурманенного ядами воображения. Реальна была лишь глупая и нелепая смерть Роджера. Впрочем все это было уже настолько неважным и далеким, что начинало стираться из памяти.
Выбежав на площадь, Твинс застыл как вкопанный. Старая городская ратуша с остановившимися много лет назад часами должна была стать единственным свидетелем его мести… Его расправы… Но в городе был кто-то еще. Скрежет металла стал тише, но Билл все еще слышал этот противный звук, доносящийся откуда-то издалека. «Хотя какая разница, сколько будет свидетелей? Мы бы убили его и в детском приюте, если бы понадобилось, правда, братишка? И если Кзучильбара наблюдает сейчас за нами… Что ж, постарайся поразить его извращенное воображение такими пытками, которых даже этот Красный индейский божок не смог бы выдумать… Ну, где же ты? Где ты, Бен?» — сбивчиво и нервно, словно дрожа от предвкушения, тараторил Уильям. Простенький, веселый мотивчик доносился отовсюду, совершенно невозможно было определить, где же скрывается Шатерхенд, хотя площадь распростерлась перед Твинсом как на ладони.
— Где ты, убийца??? — заорал, раздирая глотку, Билл. Раскатистое эхо безразлично повторило «убийца…убийца...убийца…». Губная гармошка смолка… Послышалось какое-то суетливое шевеление. Пальцы Твинса впились в револьвер, и все мышцы свело от жуткого напряжения. Энергия и ярость просто разрывали его изнутри. Он никогда не чувствовал себя так перед боем. Это был даже не азарт и не страх, просто какой-то багровый дурман, застилающий глаза. «Пять лет… Пять лет без нормального сна и отдыха… Господи, как же я долго ждал!» — отчего-то ему хотелось плакать… Так бывает, когда человек, много лет отбывший на каторге, наконец встречает долгожданную свободу.
Из густого бело-молочного тумана выполз человек.
Билл не узнал его. В этой странной фигуре вообще было мало человеческого. Какие-то рваные полоски грубой грязной ткани, в которых далеко не сразу можно признать ту самую, столько раз снившуюся жилетку. Белые волосы… Даже не седые, у любой седины всегда остается сероватый или благородно-серебряный оттенок. Эти волосы были белы, как первый снег. Все тело Шатерхенда было одним большим, растянутым по всей коже кровоподтеком, множество свежих шрамов, обнажающих мясо, и ни одной целой кости. Его фигура была исковеркана, вывернута наизнанку так, словно Бенджамин Ресуректор был пережеван самим дьяволом. Голова существа, некогда бывшего грозой западных торговых путей, была неестественно плотно прижата к плечам и постоянно дергалась, хотя лицо и было опущено вниз. Он подползал к Твинсу, загребая пыльную землю только правым локтем. Левой руки у него не было, а ноги же были вовсе искрошены в неприятного вида месиво и напоминали скорее пару плоских волочащихся по камням водорослей. В руке измученный человек крепко сжимал губную гармошку.
Билл сглотнул и взвел курок. Это был Шатерхенд, сомнений не было. Он все подползал ближе и ближе, двигаясь очень медленно, как улитка или слизняк. «Точно… Это слизняк… Не воспринимай это как человека, он лишь полное дерьма противное насекомое… Правда, приятно видеть его таким?» — Уильяму была чужда жалость. И сейчас Билл полностью разделял мнение брата. Жаль только, что мучить и пытать человека, перенесшего такое, просто невозможно. Но и быстрой легкой смерти он Ресуректору не подарит. Вдруг слизняк оторвал от земли лицо…
Видавший многое на войне и в кошмарах Твинс невольно отступил на несколько шагов назад. Правая половина лица Шатерхенда была просто мертва. Выбитый вывалившийся глаз болтался на тоненькой, упругой жиле. Вокруг пустой глазницы спеклась тоненькая застывшая корка коросты. Мертвенная бледность мраморного оттенка и выступившие из-под тонкой кожи синие сосуды на лбу. Абсолютное отсутствие даже намека на движение… Другая половина была густо залита кровью. С нее была содрана кожа, и придорожная пыль забивалась в щели между мускулами. Под глазом виднелась белая полоса кристаллизировавшейся соли от слез. Но самое жуткое было то, что эта часть лица была живой. Она шевелилась, и на ней в одну секунду сменялась тысяча настроений, а сверкающий зеленый глаз лихорадочно и затравлено озирался по сторонам. Даже ненадолго проскакивающие в веренице гримас улыбки выглядели ужасающе. Непонятно, как Бенжамин еще продолжал жить, но он с истинно насекомьим упорством продолжал ползти вперед.
Когда Билл случайно попался его бездумно блуждающему по окружающему пространству взгляду, на чудовищном лице отразилось сразу множество совершенно разных, противоречащих друг другу выражений. Удивление… Узнавание… Страх… Отчаяние… Грусть…Боль… Радость… И, наконец, все это сменилось совершенно неуместным здесь и сейчас каким-то поистине блаженным счастьем. Такое счастье можно увидеть только на лицах совсем еще маленьких детей или олигофренов, оно было слишком чистым и концентрированным для взрослого адекватного человека… Но Шатерхенд был счастлив, увидев свою смерть, воплотившуюся в напряженно сжимающего кольт Твинса.
— Биииилл… — хрипло протянул он. Откуда-то из глубины его груди доносился сиплый свист и клокочущее бульканье, словно его легкие были набитым гноем решетом. — Каааак я рад тебя видеть, старина… Старина Билли Твинс, — шевелилась только левая половина его истерзанных губ. Козлиная бородка, предмет нескрываемой гордости Шатерхенда, отчего-то сохранила свой густо черный цвет, но сейчас напоминала измочаленный клок пакли, набитый мусором. — Господи, ты не оставил меня…. Ты услышал мои молитвы, господи! Я приму быструю смерть… Сколько раз я просил Палача о ней… Сколько раз… и теперь все будет быстро и легко. Удар пробьет череп, и я растворюсь.. уйду… Приди ты на два часа позже, и я бы наплевал на то, что самоубийство грех, и запихнул бы себе свою гармошку поглубже в глотку или разбил бы голову об одну из стен… Билл, как же я счастлив, что ты успел… Я уйду чистым…
— Тебе никогда не очиститься, мразь! — эти злые слова с трудом давались Твинсу, настолько его поразил вид Ресуректора. «И ради этого полудохлого куска мяса я столько странствовал? Ради этой твари я потерял пять своих лет? Он сам молит меня о смерти… Разве этого я хотел?» — Билл был в растерянности. Его напряжение сменилось недоуменной растерянностью. А Шатерхенд тем временем уже добрался до середины площади. И он говорил… Постоянно говорил, заполняя гулкую тишину своим всхлипывающим бормотанием.
— Я уйду чистым… Он заставил меня расплатится за все… За все, что совершил, и за то, что не совершил… Я вспомнил все свои грехи… все! А их у меня немало, сам знаешь… Меня уже не страшит ад, ведь я теперь знаю, как он выглядит… Это такой же город, укутанный в туман. Но искреннее раскаяние, раскаяние во всем свершенном и несовершенном, оно ведь даст мне шанс на чистилище? Ведь даст, Билл? Билл? Ведь не зря я не смог наложить на себя руки… Я слышал, что такое не прощается там… наверху… — и снова эта убийственная многоликость, калейдоскоп чувств, отраженных лишь в одном глазе, нервное сокращение обнаженных мышц лица.
— Ты… Ты получил по заслугам! Ты заслуживаешь большего наказания, тварь! Ты ведь знаешь, за что я преследую тебя? Это расплата… За брата и за сотни других погубленных людей.
— Нет… Не сотни… Я убивал в своей жизни только 33 раза… Я вспомнил их всех… Не знал всех имен, но вспомнил лица… Палач заставил меня вспомнить. Я раскаялся даже в том, что воровал в детстве яблоки из сада соседей… Раскаялся в том, что причинил много мук матери, когда появился на свет… Я очистился, Билл, у меня не было иного выхода. Палач не давал мне умереть, и я видел, как погибали они все… Все ребята, с которыми я столько пережил… Весело и грешно провел с ними всю жизнь… И Длинный Джон, и Вик, и Картавый, и малыш Джимми, и мистер Хоскинс, и Арнольд-Крыса, — он все называл и называл имена и клички своих замученных бойцов. Он помнил их всех, и, произнося каждое новое имя, он ронял на открытую щеку обжигающе соленую слезу. Лишенный души Шатерхенд совершенно искренне плакал. И полз вперед, продолжая свой безумный монолог.
- И я молю всевышнего, чтобы Пабло Диабло, чтобы Роджер и чтобы Акиро выжили. Хотя боюсь в этом мире невозможна такая удача…Черт бы побрал этого доморощенного очкарика! Он дал нам денег… Очень много денег. Попросил разобраться с разной грязной работенкой, грохнуть священника, припугнуть шерифа… Я понимал, что это слишком большая плата за такой простой труд, но купился… Купился и поехал сюда, собрав всех, кого смог. Мы заплутали в тумане, лошади начали странно себя вести… И эти дикие невиданные звери… Краснокожие… от этого мы еще могли отбиться, но даже мои ребята ничего не могли сделать со сводившим их с ума отчаянием этих мест… Это отчаяние было не временным смятением чувств… Оно было материально. Оно воплотилось в Палача и его ловких красных прихвостней. И мертвый, пустой город, из которого нет выхода, кроме смерти от веревки или огромного ржавого ножа. Если бы можно было все вернуть… Если бы можно было все вернуть… Я бы послал этого Винсента к дьяволу, и нога бы моя не ступила на эти проклятые болота! — «Винсент?» — ненадолго вспыхнула в голове у Твинса догадка, но тут же погасла, заглушенная новыми речами вбитого в землю Шатерхенда. — Я бы раздал все свои деньги и ушел бы в первый же полевой госпиталь, вынимать пули из раненых… Да, я жил неправильно, но разве я заслужил это? Заслужил этот страх и эту неземную, не оставляющую меня ни на один миг боль? Заслужил ли я встречу с Палачом?
— Ты заслуживаешь большего… — повторил на этот раз шепотом Билл. Хотя в его словах не было прежней уверенности. Вся его вера в святую праведность мести осталась теперь только у Уильяма, и Твинс знал, что брат не позволит ему ошибиться. Металлический скрежет, не прекращавшийся с того самого момента, как он вошел в город, сейчас только усилился и звучал в унисон с тихим голосом Бена.
— Я… Я готов… Я чист… Я приму смерть… сейчас, — главарь западной шайки уже был почти у самых ног Билла, его ладонь разжалась, выронив нехитрый инструмент, а пальцы схватились за край штанов Твинса. — Давай же! Ну, давай! Я ждал этого, я молился об этом! Только не Палач… Хоть сам дьявол, но только не он! Уведи меня из этого города куда угодно, хоть в ад… Давай, Билл, я же прошу тебя! — Твинс брезгливо одернул ногу, и Ресуректор снова упал лицом в грязь. Он плакал и пытался подползти ближе. «Какой же отвратительной и жалкой может быть месть… Избавление избитого калеки от мучений, только и всего… Уильям, это правильно? Так надо? Так должно быть?» — Биллу нужен был сейчас совет и помощь. «Да, брат… Подними его с земли, пусть встречает свою судьбу стоя, глядя тебе в глаза. Я хочу, чтобы он хорошенько запомнил перед смертью твое лицо…Наше лицо…» — ледяным тоном процедил Уильям, и Твинс подчинился, подняв кольт.
— Ты должен знать, за что подыхаешь, животное. Поднимись и скажи это! — приказал распростертому на земле Шатерхенду Твинс. Тот только скулил и всхлипывал, протягивая руку к Биллу, словно тот был спасителем, а вовсе не убийцей. — Встать! — закричал Твинс, распаляя себя перед этим последним выстрелом. Ресуректор пытался оторваться от земли, но в его жалком истерзанном теле просто не оставалось на это сил. Наконец он кое-как подтянул под себя искривленные ноги и приподнялся на колени, опираясь дрожащей рукой о булыжник. Лицо его было опущено вниз, из левого, плотно зажмуренного глаза капали слезы.
— Смотри в глаза! Говори! — не унимался Твинс. Его рука слегка подрагивала, хотя решимости с каждой секундой становилось все больше и больше. Шатерхенд посмотрел на него.
— Прежде чем я уйду, — промолвил он. — Я хочу чтобы ты знал… Я раскаялся во всем… Но не в этом… Я не могу взять на себя чужой грех… Я не убивал твоего брата, Билли. Я даже не знал о нем, до того момента, когда ты спятил и решил меня убить. Я не знаю никакого Уильяма! Мне очень жаль, что он умер, искренне жаль, поверь, но ты мстил не тому человеку. Все эти пять лет нашей бесконечной погони… Ты был одним из нас, может быть, лучшим из нас, но затем спятил. Я не убивал твоего брата… Не убивал брата… Не убивал… — он снова опустил глаза и то ли плача, то ли смеясь, повторял это снова и снова. У Билла похолодело внутри. «Он лжет! Или тронулся умом, бродя по этим гиблым болотам! Ты ведь помнишь! Ты ведь знаешь!» — срываясь на визг, беззвучно верещал Уильям. «Хватит уже этих соплей, стреляй, Билл!» И Твинс послушно нажал на курок…
Вынырнувшая из тумана жилистая смуглая рука отвела карающий выстрел вверх. Когда раздался резкий звук, и из дула вылетел пороховой дым, Шатерхенд дернулся, а затем упал и заскулил еще громче и жалобней. Это было так неожиданно, что Билл не сразу понял, что его руку отвел тихо подкравшийся Экзальчибуте. Он выронил кольт и заторможено обернулся.
— Нет, бледнолицый… Нет. Ты делаешь то, на что тебя толкает Кзучильбара, — строго и сухо говорил он. — В этом городе и так слишком много смерти. Не стоит переполнять эту чашу, ведь для этого хватит одной-единственной кап… — он не договорил, потому что пропустил мощнейший хук Твинса и повалился на землю. В этом ударе была собрана вся ненависть Билла, копившаяся пять лет и предназначавшаяся для Ресуректера. Он с диким остервенением бил индейца снова и снова, так, что на губах у слепца выступила кровь. Твинс словно позабыл о лежащем рядом беспомощном Шатерхенде и снова и снова пинал краснокожего, отбрасывая его щуплое тело все дальше.
— Как… Ты… Посмел… Как??? — он выплевывал сквозь сцепленные зубы проклятия в адрес тупой обезьяны, старался наступить ему на лицо и переломать сапогом пальцы. Уже ничего не видя, кроме багряной, застилающей все и вся, пелены, ничего не чувствуя, кроме злобы, Билл превращал Экзальчибуте в отбивную. И с каждым новым ударом его безграничная ярость только вскипала сильней. Мир стал расплывчатым, и даже туман расступился перед налитым кровью взглядом Твинса. А назойливый лязг раздался совсем рядом и сменился звуком рассекающего воздух меча. Инстинктивно Билл отскочил от поваленного на землю слепого. Он успел увернуться от пронесшегося в двух дюймах от него ржавого лезвия. Когда Твинс обернулся, он увидел хозяина города.
Он не сомневался в том, что видит перед собой того самого Кзучильбару, Красного Демона и таинственного Палача в одном лице. Массивная фигура высотою в семь футов, завернутая в грязный, вафельной формы брезент. В огромной лапище Палач сжимал некое странное оружие, напоминающее скорее гипертрофированный нож, а не меч. Зазубренное туповатое лезвие было настолько огромным, что волочилось по земле, издавая тот самый, уже успевший надоесть, металлический скрежет. На голове этого человека (существа?) возвышалась стальная пирамида, полностью закрывавшая лицо и напоминающая именно колпак Палача, а вовсе не шлем благородного рыцаря. От Кзучильбары исходило едва заметное красноватое сияние, освещающее всполохами туман. Шатерхенд кричал во весь голос и, отползая в сторону, закрывал от этой гротескной фигуры лицо. В отдалении, по краям площади, словно из-под земли вынырнули многочисленные слуги в балахонах, преграждавшие копьями путь к отступлению. Они сняли маски и внимательно наблюдали за действиями своего хозяина.
Твинс выхватил кривой нож, но тот казался деткой игрушкой в сравнении с ржавым монстром Палача. Тот вскинул ржавый тесак с неестественной легкостью и принялся раскручивать его над собой, набирая побольше силы для замаха. Билл шумно выругался и отскочил в сторону от очередного тяжелого, но неспешного удара. Бесполезный кольт валялся на земле, Экзальчибуте выронил свой лук и посох и теперь мог лишь шумно дышать в стороне, потирая ушибы. А Палач с медлительностью крупного хищного зверя подходил все ближе и ближе к мечущемуся по площади Твинсу. Можно сказать, что Кзучильбара был великолепен в своей молчаливой мощи, но у Билла не было ни малейшего желания наслаждаться красотой этой мускулистой фигуры. Он чувствовал свою абсолютную беззащитность.
«Значит, вот ты какой у нас, силач Бернс… Скрывай, не скрывай лицо, я все равно уже знаю, кто ты! И это знание придает мне сил», — Твинс пытался утихомирить проснувшийся в душе дикий животный страх, пытался не делать резких и неосторожных движений, продолжая следить за описывающим круги в воздухе тесаком. «Я выберусь и сдам тебя шерифу со всеми потрохами. А тогда, как бы крут ты ни был, ты не выстоишь перед отрядом вооруженных охранников тюрьмы Толука… Нужно всего лишь выбраться отсюда — только и всего…» — Билл продолжал отступать, пытаясь найти хоть какой-то выход из сложившийся бесперспективной ситуации. Шатерхенд уже успел скрыться в густом тумане. Люди в красных балахонах все так же пожирали глазами площадь. Палач рванулся вперед, выставив перед собой лезвие. От этой неожиданной прыти грузного священника Твинс сделал несколько быстрых, неосторожных шагов назад и споткнулся о тело очередной жертвы фанатиков. Кзучильбара теперь не спешил… Он медленно поднимал свой клинок для решающего удара. Билл впал в некое оцепенение, он не мог пошевелиться, хотя уже ничем не сдерживаемый страх завладел его сознанием полностью. Вдруг метко пущенный слепцом томагавк с шумным хлюпаньем вошел до середины рукоятки в спину Палача. Тот покачнулся… Такой удар не смог бы выдержать никто, даже самый мощный и сильный мужчина. Топорик должен был перебить Бернсу хребет, и Твинс с нетерпением ждал, сжав вмиг вспотевшие ладони, когда, когда же, наконец, тесак выскользнет из ослабевших рук убийцы… Но Палач устоял. Экзальчибуте метнул еще один томагавк. Затем еще… Кзучильбара лишь слегка вздрагивал от этих смертельных попаданий, а затем, не спеша развернувшись, двинулся на дерзнувшего на него напасть краснокожего. Воспользовавшись этой заминкой, Билл подбежал к великану сзади и вогнал кривое лезвие точно между лопаток. Четыре лезвия, торчавшие из спины, не причиняли Палачу никаких неудобств. Он даже не стал отмахиваться от Твинса, лишь продолжил свой путь к слепому, шарящему по земле руками в поисках лука. Еще один взмах и…. Экзальчибуте был рассечен надвое.
На землю хлынули внутренности индейца, и над площадью пронесся полный восхищения вздох слуг. Утреннее тусклое солнце и не думало появляться, мертвый город словно окутала вечная ночь, в которой не было никакого света, кроме красного сияния демона. Постояв некоторое время над трупом краснокожего, Палач развернулся в сторону Билла.
«Теперь я абсолютно безоружен. У меня нет ничего против этого чудовища… Но должен же… Должен же быть выход!» — Твинс подхватил с земли тяжелый булыжник и запустил в Кзучильбару. Тому достаточно было лишь поднять огромную руку, и двадцатифунтовый камень отскочил от нее, как от стальной стены.
«Конец? Сейчас? Нет, это невозможно! Я должен жить… Должен!» — Билл молился всем святым этого мира, надеясь на спасительное чудо. Больше ему не на что было надеяться…
И тут паучок, нарисованный у него на шее незадолго до смерти Экзальчибуте, вдруг неожиданно зашевелил лапками. Твинс почувствовал, как цепкие маленькие крючки, оцарапав его кожу, стали перемещаться от шее к плечу. Несколько раз тряхнув головой, чтобы развеять морок, Билл попытался избавиться от нестерпимого зуда. Но на месте нарисованной фигурки уже ничего не было, и что-то маленькое и очень юркое скользило по его одежде. Он, совершенно ничего не понимая, наблюдал, как оживший рисунок сбегал по штанине вниз. Палач остановился, по всей видимости, тоже рассматривая этого нежданного гостя. Паук же, быстро перебирая мохнатыми лапками, побежал к Кзучильбаре и в мгновение ока взобрался на его мощное тело. Великан попытался смахнуть с себя паука, но тот держался очень крепко и, передвигаясь все быстрее, исчез, скрывшись под ржавой пирамидой… А затем Палач взвыл… Это был крик в котором не было ничего человеческого, в нем не было ничего живого. Даже не бас, а что-то еще более низкое, находящееся на пределе человеческого слуха. Так звучит набирающий силу смерч или прорывающий дамбу селевой поток. Палач выронил свой огромный нож и схватился за края своего металлического головного убора, не то пытаясь его сорвать, не то просто скребя ногтями в бессильной злобе. У Твинса не было времени рассуждать. Он уже убегал прочь от площади, воспользовавшись этим моментом замешательства и на ходу пробив телом оцепление фанатиков. Те настолько растерялись, наблюдая поражение своего командира, что стали кидать копья вслед убегающему Биллу только через пару минут. На шее у Твинса открылась новая рана, но он был рад, что отделался такой мелочью, хотя мог потерять жизнь.
У самого выхода из французского города его поджидал Экзальчибуте… Рассудок Билла отказывался воспринимать действительность. Найдя лишь одно объяснение происходящему, он устало произнес:
— Признайся, это ведь просто очередной кошмар?
— Нет… Это не кошмар. Это хуже… — через все тело краснокожего проходил кривой, рваный, рассекающий туловище надвое шрам.
Утреннее солнце все никак не показывалось на востоке. Ночь словно растянулась во времени, становясь только еще чернее. Густая тьма накатывала на Твинса со всех сторон… Вместе с ней на его тело навалилась страшная, невыносимая тяжесть, усталость, буквально пригибающая его к грязной, рыхлой земле. Билл покачнулся, чуть было не упал, но Экзальчибуте успел подхватить его. Двигался слепец очень медленно, неестественно медленно, будто утопленник под водой или муха в медовой патоке. Летящие со стороны города копья почти зависли в воздухе. Гудящий в воздухе болотный гнус застыл и едва различимо взмахивал крыльями. В наступающей густой, вязкой темноте быстро тонуло все, кроме разрубленного несколько минут назад индейца. «Я сошел с ума… Теперь уже точно… Или умер… Ведь если ты общаешься с мертвецом, значит, ты в царстве мертвых? » — Твинс даже не заметил, что произнес это вслух. Его собственный голос исходил откуда-то извне, он был чужим и незнакомым. Экзальчибуте медленно помотал головой из стороны в сторону и, чудовищно растягивая слова, произнес:
— Нет… Еще рано… Это только граница мира живых и мира духов… Слушай и не перебивай… У нас мало времени, хотя здесь оно и течет по другому… Ты не убежишь от них… Не справишься… У них лошади… У них сила сотен смертей… Они знаю эти места, а ты нет… Ты не убережешь от них свое тело… Можешь спасти только лишь свой дух…
— Как??? Я не способен… Я не знаю… И ты же умер, в конце концов! — Билл снова чуть не распластался по земле. От внезапно накатившей тяжести было тяжело даже дышать, не говоря уже о том, чтобы стоять на ногах. Но индеец держал крепко…
— Не перебивай… Скоро я совсем растворюсь… Меня даже не встретит Остап Синяя рука… Меня просто сожрет Мать… Но ты можешь убежать от Нее… Я берег это зелье для себя, — он запустил руку куда-то во тьму и вытащил небольшой кожаный мешочек. — Его секрет передавался в нашем роду от отца к сыну много поколений… Так же, как и секрет охранного зелья, того, что только что спасло тебя… Мы многое знали о травах и камнях… Но у меня нет детей… Есть только ты… Съешь это! Быстрее… Я не могу держать тебя здесь долго… Я вообще добрался до тебя лишь потому, что проводник боли, тот, кто копит силу для Матери, хотел этого… Ешь!
— Что это? Клаудия? — Билл рассматривал, как белые пылинки медленно высыпаются из мешочка и, не спеша кружа в темноте, словно снег, разлетаются во все стороны.
— Клаудия тебя не спасет… Это сильнее… Это страшнее… И куда опасней… Но другого шанса не будет, прими зелье сейчас, иначе Кзучильбара или Лобсель Вис доберутся до тебя! Они уже вырывают твою душу друг у друга из рук… Красный Демон никогда не простит тебе унижения, а Желтый осознал, что ты можешь задержать пришествие Матери, ведь ты охраняешь все человеческое, что только осталось в проводнике… послушай, это и вправду твой последний шанс… Когда они найдут твое тело, в нем не будет и искры духа, они даже не станут резать тебя на куски…. Просто скормят воде или земле, и тогда ты сможешь выбраться… На языке нашего народа то, где ты окажешься, называется Сомати… По-вашему, просто нигде… И если дух вернется к телу, то ты очнешься, даже если смениться не одна луна… Ну же! Ешь! — невыносимо было слышать этот низкий крик, длящийся целую вечность, невыносимо было видеть выпученные глаза краснокожего, невыносимо было наблюдать за тем, как на его лице вздуваются жилы и мускулы, и черная кровь медленно вытекает из открывшегося шрама на теле… Но Твинс не мог даже поднять руку, хотя был сейчас готов пойти на все, лишь бы спрятаться от Палача… Хоть так… Хоть через практический спиритизм и подозрительную алхимию. И потом, Экзальчибуте ни разу его не обманул. Или все-таки жрать непонятно какую дрянь не стоило? Или под «спасением духа» индеец понимал просто бегство посредством суицида от зверств и пыток фанатиков? На череп Билла словно навалился тугой, сдавливающий все сильней и сильней металлический обруч, сил не оставалось ни на мысли, ни на движения. Пресс тьмы давил все сильней, и ему показалось, что еще чуть-чуть — и он останется в этой неподвижной темноте навечно, как жук, застывший в куске янтаря.
Наконец краснокожий сам с силой сжал его лицо и буквально протолкнул Твинсу в глотку горьковатый белый порошок. Он шумно сглотнул и почувствовал, как царапающие острые крупинки проходили по пищеводу. Затем что-то гулко хрустнуло, и правая верхняя часть туловища Экзальчибуте стала медленно опадать в сторону… Умирая… Растворяясь окончательно, индеец улыбался… Твинс чувствовал, как с каждым мгновением его руки и ноги наполняются энергией и силой… Он провожал странного слепца в последний путь, так и не узнав его точного возраста. Затем…
Затем в животе у Билла разорвался снаряд, и адский, нестерпимый жар прошел через все его тело.

[Винкельрид]

Сообщение от Zommer

Насчет плевков на пол и прочих грубостей - да Билл Твинс редкая скотина. Грубая, эгоистичная и невежливая скотина. Обычный житель Дикого (попрошу заметить - Дикого) Запада.

Проблема в том, что этого не видно, а те моменты, в котором вы, вроде бы, пытаетесь это показать, тут же режут глаз. Пробегитесь свежим взглядам по первым главам. Где там можно увидеть, что он - скотина? С доктором разговаривает вежливо, с девушкой - тоже.

Сообщение от Zommer

В следующей главе герой таки встретиться со священником

Прочитал седьмую главу. Усмотрел опять кусочки квеста (вытащить Винсента из горящего дома, за что он даст письмо), но от этого, видимо, уже не отделаться. Немного не понял, почему Винсент, желая убить священника, стрелял точно в головы остальных поджигателей. Они головами его, что ли, закрывали? Или что-то вроде тридемского ультиматума: убивая прихожан, он хотел выкурить из укрытия священника?

[ersh57]

Автор попросил разбора.

Сообщение от Zommer

Лошадь пришлось пристрелить. В самом деле, рано или поздно это было неизбежно. Прошагать столько с истертыми в кровь копытами смог бы далеко не каждый жеребец. Вороной красавец, купленный у отставного офицера Северян еще три штата назад, явно не ожидал такой глупой и негероической смерти в противно пахнущем болоте. Сжираемый комарами и спотыкающийся от усталости на все четыре ноги, конь последние пару дней не ел траву (видно местная приходилась ему не по вкусу) и шел почти бесшумно, лишь иногда позволяя себе как-то по-человечески тоскливо и жалобно заржать. Билли Твинсу было все равно. Он никогда не питал излишних чувств к лошадям, резонно полагая, что те не более чем средство передвижения, а значит, и не заслуживают «живого» обращения. Твинс даже имен своим скакунам никогда не выдавал, плюя тем самым на обычаи лихих парней с Запада. Он гнал благородного рысака, нещадно хлеща его плеткой и день и ночь и делая остановки лишь на пару часов в день, во время которых взмыленные бока животного поднимались и опадали также быстро, как крылья стрекозы.

Первая неувязка - истертые в кровь копыта. Что это означает? Залезаю в справочник. В Вики вижу:

Копы́то — твёрдое образование вокруг пальцевых фаланг на конечностях у копытных млекопитающих. В анатомическом отношении копыта соответствуют ногтям у человека. Копыто является модифицированной кожей, у которой отсутствует нижний слой, а эпидермис превращён в мозоль.

Таким образом видно, что весь первый абзац теряет свой смысл. Единственное оправдание автору может быть только наличие абсцесса копыта. Но и оно быстро определяется и поддается лечению. Что еще может быть? Подкова отлетела? Или еще какая закавыка? Типа загнанной лошади? Не знаю.

Далее, что это за всадник такой лихой? Гонит с двумя часами передыха в сутки. Зачем? Это в данном абзаце имеет объяснение? Не вижу. Прихожу к резонному выводу - у Билли железная задница. В настоящем, а не переносном смысле. Сколько же миль в день сей железнозадый способен отмахать? Зачем гонка? Особенно исходя из последних двух дней, когда конь и идти толком не мог.

Благородный рысак. В памяти сразу всплывает арабский и орловский скакун. Неизвестно каким макаром очутившийся у некоего Билли. Лошадь, стоящая весьма и весьма приличную кучу денег. С учетом огромного количества диких и полудиких мустангов в прериях. Что-то не очень вяжется все. Жестокое обращение с лошадью благородных кровей, которая стоит, как хорошее стадо мустангов? Нет, не вяжется.

То, что автор с первых предложений взялся за описание явного садюги - понятно. Но очень неубедительно.

Абзац неоднозначен.

Сообщение от Zommer

С одной стороны, это было просто обидно — лишиться коня как раз за пару жалких миль от города, но с другой стороны, это было огромной удачей, что злополучная ямка не подалась им на опасных болотистых тропах столь долго. Когда лошадь ломает ногу, то кость всегда выходит из тела не белой, а уже какой-то розоватой, словно кровь больного лейкемией. Билли часто задумывался над тем, почему цвет людских и лошадиных костей такой разный. Уж чего-чего, а развороченных трупов и первых и вторых он навидался за годы Войны предостаточно. Обычно он останавливался на мысли, что более тонкая структура кости лошади как бы впитывает в себя кровь, оттого и меняет цвет. Но кость, торчащая из ноги его вороного жеребца, была молочного цвета.

Видимо - описка "ямка не подалась им".

Открытый перелом - явление не частое. Даже у лошади. В этом абзаце оно представляется повсеместным.

Болотистые тропы. Заставляет задуматься - где происходит действие? Во Флориде? Но причем здесь Дикий Запад из пред.абзаца. Непонятка.

Кровь больного лейкемией? Автор ее наблюдал? Он так уверен в ее бледнорозовом цвете? И Билли, видимо, тоже постоянно видел такую кровь. Он что, специализировался на убийстве больных лейкемией? Такая странная форма мании? Или все убиенные в упомянутом военном конфликте страдали от лейкоза?

Далее. Более тонкая структура лошадиной кости. Очень спорно. Кость белого цвета. Откуда? А, понял. Бедная коняга тоже лейкемией страдала. В запущенной форме.

Неоднозначность первого абзаца плавно переехала на второй.

Автору следует очень серьезно обращать внимание на мелочи. Всего в двух первых абзацах содержиться огромное количество разнообразных ошибок и неувязок. Или текст не подвергался авторской вычитке, т.е. мы имеем произведение с пылу с жару, либо полагался на то, что неувязки не обнаружатся с первого взгляда. Может быть, конечно, и некий третий вариант. Было бы неплохо, если автор объяснит почтенной публике, что и как.

Ds: Переписать. На мой взгляд - необходима серьезная правка. ОЧЕНЬ серьезная. Хоть и уважаю труд писательский (сам графоманлю потихоньку), но читать текст с таким количеством ошибок, право слово, тяжело. Читателю не понравится. Он, читатель-то, далеко не дурак. И только приведение текста к удобоваримому виду может пробудить в читателе интерес к произведению. Особенно, если это начало.

[Zommer]

Итак... Пробую "отбиться".

Начну с кровоточащих копыт. Тут крыть нечем - грубый фактический ляп. При следующей редактуре изменю на просто "стертые копыта".

Второе - два часа передышки в сутки. Спешка есть и эта спешка оправдана - Билл гониться за Шатерхендом, чтобы совершить свою месть. Посему здесь ничего исправлять не буду.

Открытый перелом явление нечастое, но за годы Гражданской Войны Биллу довелось видеть достаточно много развороченных пушечными выстрелами тел людей и лошадей. Отсюда и некоторый "опыт" в вопросе цвета кости.

Кровь больного лейкимией действительно имеет блдно-розовый оттенок, правда уже на последней стадии болзни. Откуда этот факт известен Твинсу... Не знаю. Не могу пока это обосновать, но в принципе думаю нечто подобное возможно.

Место действия - Северо-Восток США местность в райное Великих Озер. Там действительно кое-где встречаются болота. Что же до Дикого Запада - сам Билл Твинс уроженец Калифорнии, а в эту местность его загнал путь мести.

Более тонкая структура лошадиной кости... Это тоже исключительно на моей совести, источника привести не могу, но где-то я слышал подобный факт.

Это по конкретике. Теперь по общим вопросам. Сцена убийства лошади типична для вестернов в целом. "Загнанных лошадей пристреливают", "Боливар не вынесет двоих" (знаю во втором примере убивают человекА, но ситуация в чем-то похожая) и все такое прочее.

Конкретно в моем произведении эта сцена, первая сцена очень важна. Она несет символическую нагрузку, которая раскрывается в дальнейшем. Кроме того она настраивает (должна настраивать) читателя на определенный лад, грубо говоря "Лошадь пришлось пристрелить. Не ждите от этой истории ничего хорошего и в частности хеппи-энда". Ну как-то вот так.

Хотя не могу не согласиться с тем, что все это нужно еще править, править и править, вычитывать, вычитывать и вычитывать. И я обязательно так и сделаю, но для начала выложу все произведение целиком, чтобы достопочтенная публика смогла бы оценить сюжетую часть в целом.

Благодарю критиков за замечания еще раз!

Когда выкладывать продлжение? Полагаю по текст продвинулся один Винкельрид, но и он еще не перевалил даже за десятую главу.

Да и еще! По поводу Винсента и людей священника. Винсент в первую очередь отбивал свой дом. Поэтому вполне логично с его стороны было расстреливать всех нападающих. Бёрнс был приоритетной целью, но священника от пуль защищало божественное провидение не иначе.

P. S. Любопытный факт для людей не знакомых с миром Сайлент Хилла. Винсент - это персонаж третьей части игры серии Сайлент Хилл. Изворотливый, хитрый, таинственный жрец некоего Культа. Занимается он тем же - продает наркотики и пудрит людям мозги, на чем собственно и наживается. Кстати действие третьей части игры Сайлент Хилл происходит в наше с вами время, приблизительно в двухтысячные.

[Винкельрид]

Для него вопрос о смерти чужака был уже решен.
«Вопрос был решен» - это канцелярщина. Спору нет, такой оборот, как говорится, «на слуху», но это не значит, что ему место в художественном тексте. Избавляться от таких фраз можно и нужно, произведение только выиграет.
Но он почему-то не спешил убрать руку женщины с оружия, хотя вырвать пистолет и привести приговор в исполнение для него не составило бы никакого труда.
«Почему-то» - это значит, что автор и сам не знает почему или не может объяснить читателю (не открытым текстом, а действием и образами)? И опять устойчивая канцелярщина «не составило бы труда». Хочется меньше газетного языка и больше живого литературного.
«Бежать! Пока они тут будут разбираться надо бежать отсюда к черту! А лучше подскочить к Редлоу и вмазать хорошенько ему в челюсть, как я и планировал!» — лихорадочно носились в голове у Билла мятежные мысли.
Да, это проще всего написать «лихорадочно», нежели выразить эту лихорадочность. Действительно, без соответствующей приписки мысли таковыми никак не кажутся.
столько было робости и невыразимой обиды в его грубом голосе. Он смотрел на Дженнифер со странной смесью восхищения, ненависти и… мольбы
Приглядитесь. Меня всегда восхищали подобные обороты речи. Ну объясните мне, пожалуйста, как именно может человек одновременно выдавать и обиду, и робость, и ненависть и далее, и далее? И как наблюдатель может все эти чувства выявить, отделить друг от друга и назвать? Я лично не могу этого представить. Станиславский, пожалуй, выжал бы из актёра все соки, добиваясь соответствующего выражения лица.
В ее руках Твинс успел заметить какой-то блеск. Это были два золотых кольца.
Что за странное стремление вводить в текст эти «неопределённые определения»? Я имею в виду слово «какой-то» и тому подобные.
«Он все равно застрелит. Сейчас, когда она отвернулась, он возьмет и грохнет нас обоих, этот чертов псих! С него станется! Все в этом городе давно уже спятили и без помощи какой-то там белой клаудии…»
Опять неудачная попытка передать лихорадочные мысли. Всё-таки, тут должен применяться соответствующий стиль. Нелогичные и отрывистые фразы, напитанные эмоциями, ругательства, сильные, жаргонные словечки и т.п.
его глаза становились все тускней и тускней
Мне это «тускней» не нравится. Возможно, такое слово и есть, но звучит как-то не очень…
его взор … заволокла мутная пелена глаз мертвой рыбы.
Автор явно заигрался словами.
Ничем не разбавленная злость оживила шерифа. Он снова стал грозным
Я понимаю ,конечно, что они там все психи, но эта резкая смена настроения, по моему, сильно притянута за уши.
Непонятно как свалившаяся на Твинса победа сделала свое дело.
Вот таких неинформативных предложений в тексте полно. Эти предложения – как трамплин для автора. Они не имеют никакого смысла, поскольку за ними всегда идут более точные описания чувств и эмоций. Советую, при дальнейшем редактировании, вылавливать эти трамплины и безжалостно уничтожать.
Наклоняясь за ним, он отчего-то он нисколько не сомневался, что кольт все это время находился там же, где Билл его и оставил…
Странное предложение. Вроде бы я и понял, что хотел сказать автор («Наклоняясь, Билл понял, что нисколько не сомневался: кольт всё это время находился у шерифа за пазухой»), но подана мысль сильно неуклюже. Ещё одна опечатка (дважды «он»). И опять «отчего-то».
«Они ничего не будут с этим делать!» — с ужасом понял Твинс.
Не надо меня убеждать, что это мысли скотины и ублюдка, который плюёт на ковёр Винсента просто из-за того, что он такая скотина.


Читаю дальше.

[Zommer]

Скрытый текст - Глава 16. Дьявол:

Глава 16. Дьявол
(Музыкальная тема главы - Лабиринт. Сплин )

Оставь надежду всяк сюда входящий.

Дантэ Алигьери

Боли не было. Был разрывающий голову изнутри свист и шум, какие-то разноцветные искры перед глазами. Было горячо, очень горячо, кто-то словно вшил под кожу Твинсу ворох углей, но боли не было! Он быстро несся куда-то вверх, через пространство, через мириады блеклых звезд, через заполняющий всю Вселенную туман. Выше… Выше… Быстрее! Билла мчал неуправляемый поток не то воздуха, не то бесплотного эфира, и тяжесть, сдавливающая все тело, осталась далеко-далеко позади, миллионы миль назад. Где-то невозможно далеко был старый французский городок, и в утренних сумерках свистели копья. Где-то выл и дрожал кровожадный Палач. Где-то за ним гнались люди в красных балахонах, может быть, уже тащили куда-то для своих дьявольских ритуалов, но все это было так далеко, так бесконечно безразлично. С каждой секундой Твинс чувствовал, как отделяется от этого мира, от этой не отпускающей проклятой земли, от плена плоти и крови. Он хотел слиться с небом, выйти за пределы. Он не боялся умереть... Он вообще больше ничего не боялся, словно переступил некую запретную черту, за которой все было уже безразлично. «На психов и мертвых нет никакой управы», — внезапно вспомнил он старую техасскую поговорку. «Интересно, а я отношусь к первым или вторым? Или я просто устал удивляться? Устал от страха и отчаяния? А какая, к черту, разница!» Дальше, дальше, дальше…. Его захватил этот восхитительный полет. «Люди должны уметь летать! Это же так просто, так естественно, это у всех с рождения в крови… Люди должны уметь летать», — кажется, он кричал, но это был радостный и ликующий крик. Кто бы не встретил его в конце этого безумного космического путешествия, он знал, что рассмеется и плюнет ему в лицо. Будь там бог или дьявол — не важно. Они никогда не были для Твинса авторитетами, а сейчас в особенности. Он не хотел, чтобы этот полет, этот безостановочный бег по мирам и чужим пространствам прекращался. Ему было хорошо… Как же ему было хорошо! Эта накатывающая волнами мощь наполняла каждую клеточку его тела, каждый мелкий сосудик словно увеличился в размерах вдвое, и кровь бежала по жилам с неописуемой скоростью. Сердце выдавало по тысяче с лишним ударов в минуту, старые раны внезапно исчезли, словно их никогда и не было, а гнойные язвы, покрывшее его душу, зарастали садом благоухающих цветов. Было ли у него еще тело, или все эти образы с пышущей кровью, со спятившим сердцем и словно отделяющимися от тела руками и ногами лишь плод воспаленного воображения его духа? Лишь игра, продолжительная рефлексия сознания, потерявшего в один миг все связи с реальностью? Биллу было все равно. Ничего не имело значение, кроме полета и скорости… Кроме свиста ветра в ушах, кроме пляшущих перед глазами искр… Но что-то подсказывало ему, что это блаженное чувство не может длится вечно. Что рано или поздно его беспечную душу поймает в свои сети какой-нибудь инфернальный рыболов. И оттого он отдавался несущему потоку с максимально возможным упоением, стремясь урвать от этого счастья кусок побольше перед неизбежным падением.
Через какое-то время (минуты? часы? дни? миллионы вечностей? Твинс не мог сказать точно, время больше не имело никакого значения) слева и справа сияющий калейдоскоп звезд стал наполняться гиблой желтизной и неприятно знакомым красным цветом. Бег замедлился, звон и свист в голове поутих, искры скрылись также внезапно, как и появились перед глазами. «Эти два цвета… Видно, близок тот час, когда я их возненавижу. Это не цвета солнца и огня, это цвета венозной крови и густой желчи», — Билл отплевывался и понимал, что поток, сменив направление, несет его именно к ним. И он даже догадывался, куда именно. В долину пламени, ту, что он видел в своем первом сне… Ту, где повстречал существо с голосом родной Матери…
Желтое и красное сияние приближались, расползались по окружающему пространству. Уже можно было различить языки огня и солнечные лучи. Твинс не ошибся, он снова был здесь, правда, теперь не было ни земли, ни неба. В них сейчас не было необходимости, ведь не было ни притяжения, ни привычного чувства тела, ни хотя бы одного кусочка материи. Просто две бесконечные стены жара. Красная и Желтая. Цвета венозной крови и густой желчи.
Жар окутывал Билла со всех сторон, но он не мог причинить ему вреда, ведь сейчас у него не было кожи, которая должна была бы покрыться волдырями. Бесконечность звездного странствия очень быстро сменилась разделенным надвое миром. Где-то в узком промежутке между Красным и Желтым пламенем висело воздухе существо. Его маленькие хилые ножки были раскинуты в стороны и словно бы цеплялись за пустоту. Оно было неподвижным и чего-то ожидающим. Как хищник, затаившийся перед последним прыжком на израненную жертву. Оно стало даже еще огромней, и казалось, что от его макушки к краю ног можно провести средних размеров железнодорожную ветку, но в определении расстояний, так же, как времени, Билл не был особо уверен. Несмотря на его исполинские размеры, несмотря на распахнутую гигантскую пасть с перекатывающимся из стороны в сторону склизким языком, Твинс не боялся его. Он, как и решил прежде, готов был нагло смеяться во весь голос, но у него не было рта и губ, чтобы захохотать. И даже это не пугало его.
Из глубины красной стены выдвинулась вперед широкая дорога из плавящихся на глазах кирпичей. По ней медленно брел Палач, волоча за собой тяжелый тесак. Билл услышал вдали знакомые звуки металлического лязганья. Со стороны желчной стены по такой же кирпичной дороге к существу подползало нечто отдаленно напоминающее человеческую фигуру, раскатанную по земле. Сперва Твинс решил даже, что видит Шатерхенда, настолько похожим был способ передвижения, но затем, разглядев внимательней покрытую струпьями и коростой кожу чудовища, он понял, что это никакой не Ресуректер, а Лобсель Вис, желтый демон, пришедший навестить своего брата и Мать.
— Чудно! Вся семейка в сборе! — раздался откуда-то голос Билла. Он сам не понял, как это получилось, и слегка опешил от этого неожиданного звука. Ведь он не хотел ничего сказать, он только лишь подумал. Но здесь мысли, желания, слова и движения слились в нечто единое целое, и не было уже никаких границ между этими чуждыми в обычном мире понятиями. Твинс удивился тому, насколько же это было естественно и правильно… Как… Как полет… Его смех теперь наполнил все утопающее в огне пространство, в котором он болтался, как осенняя паутина на ветру. И не было никакого страха и боли. Так, наверное, чувствуют себя умирающие старики, только их душа увязает в рабском смирении перед неизбежностью, а Билла переполняла сила.
— Я говорила тебе уйти, мой мальчик… Предупреждала… Хотела, чтобы тебе было лучше… А теперь взгляни на себя, тебя же просто нет! Ты обречен болтаться тут бесконечно долго, и никто тебя к этому не подталкивал. Ты мог уйти. Но ты сам пришел сюда, и уже не сможешь вернуться, мой мальчик… Не сможешь вернуться, мой мальчик… Не сможешь… Не сможешь… Не сможешь… — гипнотические интонации твари вгрызались в то единственное, что осталось у Твинса. В его память и душу… Этот ласковый голос, это ощущение того, что тебя познали всего, до самых сокровенных мелочей… Но он знал, что ответить. И он не боялся, хотя язык Матери неумолимо приближался к нему, а Кзучильбара и Лосбель Вис стали увеличиваться на глазах и совсем скоро почти сравнялись в размерах со своей повелительницей.
— Заткнись, мразь! Заткнись! У тебя нет власти надо мной, я не глотал этой чертовой клаудии. В нашем дерьмовом мире есть что-то, что тебе не по зубам. Есть что-то, чего тебе не выпить и не съесть. То, о чем ты и твои лакеи даже не догадываются. И не пудри мне мозги, ты не хотела меня ни о чем предупреждать. Просто уже тогда ты испугалась меня, поняла, что чужак может сломать всю эту хренову извращенную систему, что вы тут выстроили. И попыталась запугать. Я не твой! Не твой! И я трахну вас всех в задницы, лишь дайте разобраться с Шатерхендом. Я выбью из вас все дерьмо, и меня не остановят ни темнота, ни адский огонь! Я свободен, слышишь, мразь! — он кричал и бесновался, перелетая с места на место. Он хохотал и изрыгал проклятия одновременно. Непонятно откуда, но он знал, что есть вещь, которая хранит и оберегает его, и это вовсе не порошок индейского шамана. Это была маленькая, хрупкая девочка Анжелика, та, что лежала в каком-то грязном подвале с ржавыми трубами, стянутая крепкими кожаными ремнями. Он чувствовал ее присутствие и ее защиту. Даже огромный железный голем, ее охранник и страж, не имел и тысячной доли той силы и воли этого невинного, искалеченного ребенка. Простая человеческая (детская?) привязанность ломала, как тонкую корку льда, все планы и кошмары дьявола. Твинсу даже чудилось (да нет же! Он видел, видел это платьице, черт побери!), как Анжелика стоит где-то между ним и монстрами и, воздев вверх руки, защищает его от нападения.
— Не сможешь вернуться… Не сможешь вернуться… не сможешь вернуться… — все повторяла Мать, и где-то поверх этого голоса звучал утробный булькающий и хрипящий стон.
— Отправляйся к дьяволу, тварь! — пытался перекрыть этот назойливый шепот Билл.
— Я и есть дьявол! — сказала Мать своим настоящим голосом. И тонкая невидимая стена, разделяющая их, лопнула, треснула как стекло. Стоявшие слева и справа от Матери великаны потянулись к Твинсу. Язык обхватил тонкое тельце Анжелики и утащил куда-то вглубь бездонной утробы. И тогда Биллу стало по настоящему жутко. Чувство наглой уверенности вмиг улетучилось, остался только голос Уильяма, который быстро произнес: «Вниз!» И он нелепо рухнул в эту огненную бездну, словно падший ангел. Прямо вниз… К земле… Туда, откуда все вышли, туда, откуда все жадно смотрели на синюю высь.
И опять этот ворох созвездий и ярких искр. Опять свист рассекаемого эфира. Он убегал, драпал, но был ли у него выбор? Какая-то совсем маленькая и слабая часть его сознания хотела вернуться, помочь храброй сильной девушке, пропавшей в необъятном теле Матери. Но сейчас (как и на грешной земле) решения принимал не он сам, а Уильям, который всегда знал, «как надо и как будет лучше». Когда пролетело еще пару тысячелетий, а может быть, всего лишь один миг, он почувствовал, что оторвался от гнавшихся за ним чудовищ. Теперь, кроме звезд, его окружали парящие прямо в пустоте огромные двери. «Они еще могут нас настигнуть. Ты должен скрыться, брат. Выбирай любую из дверей, не столь важно, куда она приведет, лишь бы подальше отсюда», — сказал Уильям, и Билл влетел в первую попавшуюся.
За дверью не было пустоты. Была вполне ощутимая, материальная тьма и тусклый свет коптящих факелов. Твинс очутился в некоем замкнутом пространстве. Приглядевшись повнимательней, он разобрал, что попал в небольшую шахту. Это был старый тоннель. Около стен валялись кирки, в полутьме двигались мрачные бородатые потные люди. Он немного покружил в нерешительности под потолком и, убедившись в своей невидимости для окружающих, направился исследовать это угрюмое место. В общем-то, ничего интересного: пыль, грязь, усталая тупость в глазах крепких, жилистых работяг. Так выглядит любая шахта в мире. Но один из дальних заброшенных тоннелей заинтересовал его. Оттуда доносилось хоровое пение. Пролетев вдоль него, Билл с удивлением обнаружил знакомые ему фигуры в красных балахонах. Они теснились вдоль стен и распевали какие-то гимны на непонятном языке, странной смеси латыни, санскрита и индейского наречия. Некоторые из слуг Кзучильбары тащили по тоннелю завернутые в грубую ткань трупы. Из многих мешков вытекала на пол кровь. Некоторые тела были изуродованы, на других вовсе не было никаких признаков насильственной смерти. В самом конце туннеля, перед уходящим вертикально вниз стволом шахты, стоял сам Палач. Он не был так огромен, как казалось Твинсу ранее, но все же вид его ржавой пирамиды сильно напугал невидимку. Ведь Кзучильбара мог знать… Мог видеть… Но он был слишком занят. Когда к Палачу подносили очередное тело, он неуклюжим движением сталкивал несчастного вниз. Это было погребение по обычаям Сайлент Хилла. Твинс продолжал наблюдать за этим кровавым, безумным ритуалом до тех пор, пока слуги не подтащили хозяину его тело. Тело Билли Твинса, избитое, порезанное в некоторых местах ножами и копьями, но это, вне всяких сомнений, был он, только неестественно, мертвенно-бледный. «Значит, я все-таки умер? И они добрались до меня? А теперь будут «скармливать мое тело земле»? Или Экзальчибуте не наврал мне, и я смогу через какое-то время очнуться? Если так, то только не сейчас… Только бы они не спихнули меня туда… и только бы не четвертовали… Черт! Я сам не знаю, чего пожелать! Не станут же они укладывать меня в теплую постельку и терпеливо дожидаться того момента, когда я приду в себя!» — пока Билл осматривал свое тело со всех сторон, один из «красных» решился подойти к Палачу поближе и сказал:
— Стивен, этот чужак оказался крепким орешком. Может быть, нам все же стоит его сжечь, хотя бы из уважения к…. — слуга не договорил. Палач одним взмахом исполинского тесака отрубил ему ногу. На пол и стены брызнула кровь. Слуги, не сговариваясь, быстро упали перед разгневанным хозяином на колени и склонили к земле головы. Затем Палач притянул дрожащего, но не смеющего даже пикнуть юношу к себе и отчетливо произнес. — Не смей никогда называть меня Стивеном! — голос был таким знакомым, но сильно искаженным из-за железного колпака. Оглядев всех присутствующих, Кзучильбара столкнул ногой фанатика в черный зев шахты. Только лишь тогда тот не смог больше сдерживать крика. И кричал он очень долго, надрывая до хрипа глотку. Звук его голоса становился постепенно тише, но Билл сумел оценить как следует глубину этого темного длинного ствола. — Как меня зовут? — спросил он у трясущихся слуг. — Как???
— Кзуличбара, Кзучильбара, Кзучильбара… — хором произносили они.
— У меня нет больше человеческого имени. Нас могут услышать даже здесь, и тогда все пойдет наперекосяк. Вы что, хотите, чтобы то, что мы так долго строили в одночасье, рухнуло? У стен есть уши… Я сам отрезал их не раз… У стен всегда есть уши… особенно в Сайлент Хилле, — и Билл пулей вылетел из этого коридора, потому что Кзучильбара уставился прямо на него. Даже из-под пирамиды он ощущал этот тяжелый взгляд. Назад… Назад… К спасительной двери. Оказавшись в обволакивающей пустоте, Билл только тогда понял, насколько сильно он ошибался относительно лидера культа. «Бернс тут ни при чем! Этому тупому быдлу абсолютно все равно, кому помогать разрушать и убивать. Красные балахоны служат шерифу, хотя кто-то из них вполне может быть и помощником преподобного! Ну конечно, у кого бы в городе еще нашлось столько лошадей… Как же это просто, черт побери! И эта необычайная скорость Редлоу, и его мощная комплекция… Шрамы на голове, наконец! Наверняка именно пирамида оставила все эти глубокие следы порезов на его лысине…» — внезапно в рассуждения Твинса ворвался Уильям. «Не время сейчас думать об этом. Где-то тут все еще бродит Мать… Пока не поздно, зайди в другую дверь, может быть, за ней будут еще двери… Спрятаться в лабиринте между мирами и временами — это лучшее, что мы сейчас можем сделать». И Билл ушел в странствие по этому скоплению дыр в пространстве.
Он заходил в новые двери множество раз. Ему показалось, что прошли годы, так много всего он успел увидеть. Понятней ситуация с городом от этого ему не становилась, впрочем, он и так уже знал, все что необходимо было знать. Он видел то, как жители страдали от Гражданской войны. Эти высасывающие все соки денежные поборы на нужды армии, эта длинная вереница все новых и новых каторжников. Даже военный лагерь Толука не мог переварить их всех, и поэтому почти все наказания сводились к одному. Высшему. Палачи работали, не покладая рук, и уносили в день жизни десятков разных людей, а ненасытная военная машина все поставляла и поставляла новых пленных. Немудрено, что шериф, бывший по совместительству и начальником тюрьмы, просто спятил от всех этих ведер, до краев наполненных кровью, от перетирающихся за пару дней веревок для виселиц и разжиревших от выклеванных глаз ворон. Война превратила его в Кзучильбару. Война искалечила множество судеб и жизней. Война стала причиной голода. Именно от ее ужасов эти несчастные люди и прятались в дурмане клаудии. Иногда он забредал в темную комнату, где не было никого, кроме всего одной комнаты и одного человека. Чаще это были незнакомые ему бедные люди, бормотавшие о чем-то своем, но иногда он пересекался и со старыми знакомыми. «В живом мире деревья разговаривают. Я полез через ограду из деревьев и на полпути понял, что они живые, они разумные, они разговаривают между собой, обсуждают меня, смеются, хотят подшутить надо мной, — развернуться, чтобы я слез на той же стороне, с которой взобрался...» — поведал ему разваливающийся на части Экзальчибуте. Когда он встретил его в лабиринте миров и отражений еще раз, слепец добавил: «Я знаю, как нарисовать реальность, но не умею рисовать». Бернса он видел трижды, и всякий раз заставал священника за одним и тем же занятием. Карл усерднейшим образом порол самого себя, с такой силой, что на стены его каморки отлетали целые куски кожи. Иногда он ненадолго отрывался, чтобы прочесть очередную молитву, и снова принимался за дело. Дженнифер лежала на кровати, спрятав лицо подушкой, и когда она поднимала заплаканные глаза, то начинала что-то неразборчиво шептать, один раз Твинс прислушался и разобрал следующие слова: «Здравствуй, брат, зимы не будет. Выбрось пальто! Закопай сапоги! Лето всегда и везде и повсюду, мы не способны жить взаперти!» Он ничего не понял и оставил женщину наедине с желтыми обоями. Из всех встреченных людей, казалось, лишь она ощущала его присутствие. У нее ведь был дар... Винсент, встретившийся Биллу всего раз, рассматривал рисунки Кэрролл (те, что были сделаны во время первого, «огненного» сна Твинса) и, напевая простенький мотивчик, спрашивал сам у себя: «Так кто же это — бог, подаренный вселенской любовью одного сердца, или дьявол, спрятанный в астрономической шкатулке разума мирового сознания? Хотя это и не главное. Главное, чтобы он не мешал делу. А он мешает!» Доктора Николая он тоже видел лишь однажды, тот писал в дневник совершенную околесицу, с трудом верилось, что это единственный здравомыслящий человек в городе. В состоянии бестелесного духа Билл легко мог разобрать русские каракули Морозова. «А если из всех людей на земле сделать фарш, то он поместится в куб со стороной 750 метров… Жаль, что я вегетарианец», и сразу за этим: «Капля влаги спасает умирающий цветок…» Эти объемы непонятной информации были не менее страшной пыткой, чем уже, казалось, привычный страх. Как-то раз ему встретились Пабло и Роджер. Они шли по бескрайним болотам и не могли выбраться из тумана к свету. Должно они оба находились еще только в предбаннике ада, но им обоим было страшно, холодно и одиноко. Биллу было очень обидно, что он не способен указать им путь отсюда В другой комнате он увидел Балу Сингха, который общался с одним из красных балахонов. Фанатик благодарил сикха, за то что тот спас некоего «пришельца» от Кукловода, ведь некий «хозяин» хотел разобраться с ним лично. Должно быть они говорили именно о Билле и Кзучильбаре, выходит заступничество индуса вовсе не было благородным спасением. Балу только молчал и разглядывал старый дешевенький медальончик, который носил на шее. Иногда он раскрывал его и подолгу смотрел на прядь черных волос, находившихся внутри. Балу так ничего и не сказал фанатику, весь увлеченный разглядыванием чьей-то пряди. Даже Акиро попался на глаза Биллу в его странствиях. Японец играл на флейте и сотавался безучастным к царившему вокруг безумию. Казалось ничто не может вывести его из равновесия. Твинс с радостью для себя отметил, что самурай пока по прежнему оставался в мире живых, хотя музыка его была нестерпимо, как никогда грустна и задумчива. Билл даже видел Соломона Трумана, который писал сбивчивое письмо за письмом и отправлял его вместе с курьерами куда-то на восточное побережье. Его письма были зашифрованы и Твинс таинственным образом не мог разобрать ни строчки. Он даже не онимал куда именно отправляются все эти отчеты еврея, засевшего уже в другом городе, за много миль от Сайлент Хилла. Но более всего его поразила Диана. Он нашел ее в индейском племени. Шаманы танцевали и пели вокруг нее, поили ее горькими отварами, а сама девушка только выла и кричала как безумная. Индейцы оставляли на ее теле порезы, которые складывались в замысловатый узор. Это было отвратительно и красиво одновременно. Должно быть краснокожие готовили Диану к какой-то миссии, но их цели оставались непонятными для Билла.
Он искал Анжелику и не мог ее найти. Он искал выход и не мог его найти. Он вообще ничего не мог найти, неподконтрольный ему поток случайных переходов окунал его то в прошлое, то в настоящее, а порою, возможно, что и в будущее. Он видел и нападение столетней давности индейцев на французский городок. Видел, как огромный железный корабль тонет посреди озера Толука, видел, как эту махину буквально утащили под воду тысячи высунувшихся из тумана мокрых, распухших рук.
Еще он видел людей в странных, непривычных одеждах — белобрысого хлюпика в зеленой куртке, какого-то мужественного господина в черном плаще, девушку, сжимающую меч и забрызганную кровью с ног до головы, еще длинноволосого парня, который пытался догнать другого человека и его раненую подружку, и человека с военной выправкой, который тоже потерял брата. Их он едва мог различить, слишком сильная была между Твинсом и этими людьми пропасть. Но он чувствовал, что все они тоже искали что-то в этом туманном городе. Кто-то любовь, кто-то дочь, кто-то правду, а кто-то — просто спасение. Они были так же смешны, как и он сам, так же напуганы и нелепы. Месть — ничуть не лучшая и не худшая, чем все прочие причины оказаться в этом царстве абсурда.
Он чертовски устал бродить по эти коридорам, устал от пустоты и бесплотности. Ему захотелось ощутить тяжесть своих мускулов, чувствительность кожи… Ему хотелось даже боли. Но он не мог очнуться от этого бесконечного морока. «Может быть, Мать была права, и мне действительно никогда уже не выбраться отсюда?» — думал он, открывая очередную дверь.
Но однажды что-то изменилось.

Скрытый текст - Глава 17. Башня:

Глава 17. Башня
(Музыкальная тема главы - Born again. Rootwater )

Многие нас хоронили, а мы все же не умирали.

ДДТ. Мы

Перед тем, как войти в эту комнату, Твинс не сделал ничего необычного. Просто в очередном расплывчатом коридоре слился с некой длинной железной веревкой. Билл мог легко переходить из одного состояния в другое, и ему не составило труда обратиться в поток чистой энергии звука. На конце странной веревки кто-то окликнул его, а он, балуясь, отвечал: «Здравствуй! Сегодня твой день рождения, и у меня есть для тебя подарок. Что ты хочешь, причинить боль себе или окружающим?» — после этих нелепых, непонятно откуда взявшихся слов, Твинс вновь скрылся в безвременной пустоте. Он поступал глупо, но ведь даже призраки могут позволить себе такие маленькие радости, как доведение до бешенства незнакомых им людей. Кроме этого нехитрого развлечения, у Билла вообще не оставалось никаких дел. Зато у него была в запасе тысяча вечностей. Но следующая дверь привела его в странное место. Здесь он впервые за долгое время ощутил свою кожу, руки, ноги, тяжесть костей и мяса. Это был большой зал, стены, пол и потолок которого были покрыты ослепительно-белым мрамором. Помимо вновь обретенного тела, в этом пространстве было еще несколько сюрпризов. Во-первых, дыра, заманившая его сюда, оказалась наглухо завалена гладкими камнями. Во-вторых, тут не было ни одного человека, который бы вел свой внутренний монолог. Только лишь огромное, круглое зеркало без рамы, висевшее посредине комнаты. И в этом зеркале Билл увидел Уильяма. Сложно объяснить, каким именно образом Твинс понял, что перед ним брат, а не его собственное отражение. Возможно, все дело было в том, что в этой комнате Билл перестал ощущать в своей голове присутствие другого человека. Словно в его черепной книжной полке освободилось сразу несколько полок с воспоминаниями, желаниями и мыслями Уильяма. Брат даже не пытался сделать вид, что зеркало настоящее, он не собирался копировать движения Билла. Уильям неспешно прохаживался по ту сторону гладкой ртутной поверхности и криво ухмылялся.
— Ну, чего стоишь, как не родной? — окликнул он Билла. — Как-никак, мы с тобою вышли из одной утробы, мог бы хоть немного обрадоваться, встретив меня!
— Как ты здесь очутился? — выдавливать из себя слова у Твинса получалось с трудом. Он отвык от использования языка и гортани. Его голос был такой сиплый, такой слабый, такой непривычный и жалкий.
— Как… Как… Как… Тебе не надоело задавать все эти вопросы? Ты ведь уже сам понял, что никто, ни одна сволочь тут не будет тебе ничего объяснять. Давай принимать все вещи как данность, я ведь тоже знаю не больше, но и не меньше твоего, — Уильям не казался растерянным и потерявшимся, хотя этого можно было бы ожидать от призрака, столько времени прожившего где-то на задворках сознания Билла. — Ну, подойти же ближе к любимому брату! Давай обнимемся, что ли, неужели ты не соскучился по мне за эти пять лет? — Уильям протянул Биллу руку, прямо сквозь зеркало. Оно было лишь тонкой иллюзией, игрой ума, и не представляло для мертвеца никакой преграды.
Твинс против собственной воли, как кролик, загипнотизированный удавом, подходил к зеркалу ближе, но у него еще оставалась капелька воли, чтобы успеть задать мучивший его вопрос:
— Подожди, Уильям. Я хочу разобраться. Послушай, Шатерхенд говорил, что он не знал тебя, что ты…
— Нет уж, это ты послушай! — повысил голос брат. — Благодаря этому чертовому обезьяньему шаману мы сбежали от всего мира на целых сорок дней! Я знаю, ты не имеешь ни малейшего понятия о том, сколько мы тут болтаемся, но я считал удары нашего сердца. Сорок дней пустоты — тебе не кажется, братец, что это слишком много? И пока я, наблюдая, ищу выход, а не страдаю от безделья, ты, погрязнув в бесплотной праздности, начинаешь размышлять над той дурью, что выдал тебе спятивший убийца? Мой убийца??? Не стой на месте, подходи ближе! — Уильям был почти разъярен. Для него такой тон означал крайнюю степень недовольства и напряжения. Билл это знал. Он ненавидел этот тон. Он физически не мог ему не подчиниться, ноги, не слушаясь хозяина, несли Твинса прямо к центру комнаты. Потому что Уильям всегда прав. Потому что Уильям знает, как надо. Потому что Уильям всегда был старшим, хотя братья Твинсы и появились на свет с разницей всего в пару минут.
— Уильям! Зачем? Зачем ты… ломаешь… меня? Я просто хочу хоть что-то понять! — Билл чувствовал странную смесь унижения, страха и истинной братской любви. Что-то в глубине сердца (память об Анжелике?) гнало его прочь от зеркальной глади, но упрямое тело шагало и шагало вперед.
— Тебе не нужно ничего понимать. Ты можешь только действовать. Ты ничтожество, пустышка, безмозглый сопляк. А мне приходится даже после смерти вытягивать нас обоих из всех передряг. Кто спас нас, когда мы пересеклись с големом? Кто нашел способ уйти от Матери и ее демонов? Наконец, кто обнаружил выход отсюда? Тот самый, который спрятан за этим зеркалом? Билли? Черта с два, это снова сделал Уильям! Уильям, Уильям, Уильям и еще раз Уильям!!! Ты не умеешь самостоятельно ходить и вытирать сопли, братец. Все, на что ты всегда был способен, это только с заплаканным лицом объяснять мамочке, что, дескать, шалил вовсе не ты, а Уильям.
— Я был тогда еще маленьким ребенком, — Билл и впрямь чуть не плакал от осознания своей беспомощности и рабской покорности. Брат не обращал на него ни малейшего внимания.
— Слишком уж часто ты перекладывал на меня ответственность, отдавал мне частичку своей воли. Так что теперь не скули, а сожми зубы и подчиняйся. Я никогда не ошибался за все время, которое мы знаем друг друга, а это очень долгий срок. Так что выкинь из головы весь этот бред Шатерхенда и прочих местных психов. У нас с тобою есть цель. Это человек, который пять лет назад грохнул меня. Если очкарик будет настаивать, то разберемся и с этими Кзулчилвисами или как их там… Помни о главной задаче. Помни о том, ради чего ты вообще сюда приехал.
— А как же Анжелика? Я… Мы… Должны же мы что-то сделать для нее! Отыскать, освободить и…
— Оставь свои рыцарские замашки, братец. Кто-кто, а я уж знаю, какой ты на самом деле ублюдок. Делай, что ты должен, а об остальном думай после или не думай совсем. Смотри, тебе остался всего один маленький шажок до пробуждения… Ты готов? — Уильям схватил Билла за рукав и резко потянул на себя. Твинс не удержался на ногах и рухнул в обволакивающий лед зеркала. Где-то очень далеко, за тысячи миль отсюда, грянул гром, и сверкнул отблеск молнии. Стеклянная поверхность лопнула со звонким треском, и Уильям разлетелся на тысячи острых осколков.
Сияние залило всю комнату, стены пропали, пол ушел вниз, потолок умчался куда-то ввысь. Билла скрутило от предчувствия неожиданного — вот сейчас высунется лапа голема, или вопьется в мясо тесак Палача, или захлестнет потоком Материнского пламени... Но ничего такого не произошло. Из сердцевины самого большого из кусков зеркала выпучилась тяжелая маслянистая струя, медленно потекла вниз, ударила в нос страшным сладко-васильковым запахом, кошмарной вонью разложения и крови. Струя падала далеко, туда, куда провалился мраморный пол, и откуда поднималось вверх целое море маслянистой жижи, бурлило, вздымалось, ползло.
Твинс тщетно пытался ухватиться хоть за маленький кусочек утекающей сквозь пальцы реальности. Откуда-то ударила еще одна маслянистая струя. Черная жижа добралась до коленей Билла, до груди, коснулась подбородка. Он попытался подпрыгнуть, задержаться на поверхности еще хотя бы один миг. Но сорвался, соскользнул, ушел с головой в черно-бурую жидкость, начал захлебываться, рваться вверх… Но чем сильнее он бился, тем сильнее его засасывало в беспросветную жуткую пучину, тем больше жижи проникало в легкие и тем меньше оставалось надежды.
Обезумев от страха, от удушья, от ощущения приближающейся смерти, он рвал на себе рубаху, засовывал пальцы в рот, оттягивал нижнюю челюсть, будто это она мешала вздохнуть, царапал ногтями лицо... Кричал, кричал, кричал! Но ни звука не вырывалось из его горла. Выкарабкался он поистине чудом. Когда последние пузырьки воздуха вырвались из его груди, когда от беззвучного крика заледенел мозг, и, казалось, предсмертному безумию удалось овладеть им, вдруг промелькнуло несуразно-спокойное, но личное, собственное, а не нашептанное братом: «Надо прощаться с жизнью, тихо и без истерики. Пускай тело бьется в непереносимых муках, содрогается в предсмертных судорогах, пускай! А душа должна быть безучастна, спокойна. Она должна смотреть на все сверху, лишь созерцать эти биения — созерцать, подчиняясь воле, недоступной и все определяющей. Только так!» — кажется, Твинс молился. Это был очень короткий миг просветления. Но сознание не успело смеркнуться, и душа не успела покинуть тело. Билл вырвался-таки на поверхность. В последней, отчаянной попытке организм, помимо воли владельца, изверг целый фонтан ярко-алой крови. Потом еще один… И еще… В легкие словно воткнули десяток ножей, но они сделали свое дело, Твинс вдохнул, сморгнул пару раз, и в голове сразу прояснилось, он обрел зрение. Но лучше его было бы и не обретать. Лишь инстинкт самосохранения заставлял Твинса бороться за жизнь. Он вел его. А вокруг... Вокруг была спокойная и вязкая красная гладь, целое море. Надо всем этим кровавым океаном нависали исполинские мрачные своды. Кажется, Биллу повезло очнуться в шахте, в том самом длинном столбе, куда культовики сбрасывали раненых. Над ним простиралась огромная вертикальная полая башня, отвесная пропасть, из которой еще как-то нужно было выбраться. Он барахтался на поверхности, борясь за жизнь, боясь хоть на миг, на долю мига опять погрузиться в ужасную пучину. Он чувствовал, что силы понемногу возвращаются в тело. Но плыть еще не мог, лишь удерживался на одном месте, прочищал легкие.
— Ооох! — раздалось вдруг сзади.
Твинс обернулся. Футах в восьми от него из кровавой глади торчала чья-то бритая голова — лицо было залито клейкой и густой жижей. Рот зиял на нем черной дырой. Воздух со свистом врывался в эту дыру и с хрипом вырывался обратно. Билл отвернулся. Но тут же почти рядом с ним из глубины высунулась рука, потом еще одна. Руки были скрючены, и они тянулись вверх, будто пытаясь уцепиться за что-то, потом опять пропадали на время и снова рвались вверх.
— Оох! Ооох! Оох! — стало раздаваться со всех сторон.— Уооох!!! Ох!!!
Билл не успевал перевести взгляд — десятки, сотни голов, рук, спин появлялись над поверхностью этого жуткого моря. Казалось, из самого ада вырвались мучимые там грешники, тянулись вверх, пытались спастись, выбраться из кровавой трясины. Но та их не отпускала, засасывала в себя, проглатывала. Многие скрывались уже навечно — лишь пузырьки воздуха, разрывающие мутную пленку, напоминали о них. Все пространство под исполинским каменным куполом заполнилось стонами, вздохами, бессвязными воплями.
Что-то скользкое и холодное дотронулось до Билла, ухватило за ногу, потянуло вниз. Он дернулся, высвободился. И почти сразу рядом с ним вплотную всплыл бритый человек. Твинс увидел сначала только спину, затылок, плечи. И он уже вытянул руку, чтобы отпихнуть незнакомца от себя. Но тот поднял голову — и прямо в глаза уставились кровавые мутные бельма, из распахнутого рта дохнуло смертным смрадом. Липкие ладони легли Биллу на плечи, надавили, но он сбросил их, отплыл подальше. С ужасом наблюдал, как захлебывается это непонятное бритое существо, как оно борется с кровавой жижей. Наконец, бритый погрузился совсем, даже скрюченная рука его ушла куда-то вниз, ушла, сжимаясь и разжимаясь судорожно, словно пытаясь уцепиться за воздух.
— У-о-ох!!! А-а-ах.
Страшней всего были эти вдохи и выдохи, от них несло чем-то нечеловеческим, жутким. И Твинс не стал выжидать, он поплыл к ближайшей каменной стене. В тягучей липкой крови плыть было невыносимо тяжело, каждый фут давался с трудом. Но он плыл. Он не хотел опять погружаться в этот жидкий ад. Сотни, тысячи бритых тянулись к нему. Каждый плыл, как умел: кто-то по-собачьи, кто-то, широко и уверенно размахивая руками. И чувствовалось, что эти трупы или полутрупы неистово и страстно желают продлить свое существование, что они готовы до последнего издыхания бороться за каждую минуту бытия. Многие топили друг друга, взбирались на плечи, погружая несчастного вниз, карабкались по спинам, наступали на головы, некоторым удавалось даже почти вырваться из жижи. Но, сверкнув в мрачном воздухе мокрым, обагренным кровью телом, они тут же погружались в море. Кто-то из них тонул сам, без всякой помощи извне. Твинс старался держаться подальше от бритых, но это удавалось не всегда. Он увертывался, выскальзывал, не делая даже временной задержки. «Пусть эти нелюди сами выкарабкиваются, пусть сами плывут. Я не плот!» — вертелось у него в голове. Стена вырастала прямо на глазах. Это была какая-то неестественная, ненормальная стена. Ее будто слепили из той же загустевшей сукровицы и коросты. Билл видел крутые скользкие обрывы, видел плоскую площадку далеко наверху. И еще он видел, как пытаются выбраться первые из подплывших к ней. Они изо всех сил цеплялись за болотистые берега, карабкались вверх, тянулись, рвались, но соскальзывали, уходили с головами в жижу. Гладкая каменная поверхность возвышалась ледяной неприступной горой над красным морем. Кто-то совсем рядом забился в судорогах, пошел ко дну, обдавая всех вокруг брызгами, которые попали Твинсу на лицо, и он утерся рукавом, стараясь не облизываться. Он ненавидел этот сладко-соленый, металлический привкус густой крови. Его чуть не вывернуло наизнанку. Но, наверное, уже нечем было выворачивать, все-таки Билл, если верить брату, ничего не ел последние сорок дней. «Прямо как хренов Иисус в пустыне», — истерично засмеялся он, вспомнив, как городской священник когда-то, еще в детстве, показывал ему Евангелие с иллюстрациями.
Подплыв ближе, он, не щадя пальцев и ногтей, со всей силы ударил руками в слизистый багровый ил покрывший стену толстым слоем. Пальцы погрузились глубоко, но тут же что-то там, внутри, зачмокало, зачавкало, вытолкнуло пальцы обратно, и Твинс сорвался вниз, прямо на подплывающих бритых. Оттолкнулся ногами от холодных скользких тел, снова погрузил пальцы в ил. Полез наверх. Это была невыносимая пытка. Каждый дюйм давался с боем. Четырежды он срывался, соскальзывал, погружался с головой в кровь. И всякий раз его захлестывал ужас. Он выныривал. И опять лез. Вверх. Вперед, на штурм этой неприступной башни. На пятый раз он дотянулся рукой до плоской площадки уступа, вцепился в край. Но в это время кто-то ухватил его за щиколотку. И он опять полетел вниз — полетел спиной, размахивая руками и ногами, крича, разбрызгивая красную, пузырящуюся слюну. Он долго отдыхал, держась на поверхности, стараясь не попадаться под руки бритым, выскальзывая из их мощных объятий. Потом полез снова. На этот раз он сам вцепился в тощую лодыжку одного из забравшихся высоко стонущих людей и рванул ее на себя. И этого рывка хватило: несчастный полетел вниз, а Билл забросил обе руки на край площадки, подтянулся…
Все! Наконец-то он был наверху. Отдышавшись и откашлявшись, Твинс попытался приподняться, но колени мелко подрагивали и не могли разогнуться. Он плашмя рухнул на землю. Все волосы слиплись, кожа покрылась смрадной пленкой. Из глубокой шахты продолжали доноситься крики и стоны тысячи глоток. «Бритые… Это заключенные… Конечно, тюрьма Толука… Местные добрые надзиратели и спятивший шериф выкидывали их туда целыми пачками… Они уже мертвы… Или еще только будут мертвы… Не важно, главное что я здесь. И я не мертв… И мне надо срочно отсюда убираться, ведь люди в красных балахонах могут появится здесь в любую секунду… сейчас…» — Билл так и не смог оторвать тела от земли, на подъем ушло слишком много сил. Тогда он просто пополз по длинному, освещенному лишь тусклыми факелами коридору, оставляя за собой алый склизкий след. Так как ему уже довелось побывать здесь в виде призрака, он без труда вспомнил расположение всех ходов и поворотов. Блуждая по узким туннелям, потихонечку вставая на ноги, опираясь на стены, Твинс так и не встретил ни одного шахтера или фанатика. И он был несказанно этому рад. Периодически ему подсказывал верное направление снова очнувшийся Уильям. Сейчас он не давил на брата, а просто тихо советовал, куда свернуть на очередной выдолбленной в горе развилке. Тоннели сперва шли горизонтально, затем Билл вышел к штольне, и шахтерская дорога резко поднялась градусов на двадцать. Ему пришлось приложить все силы, чтобы одолеть эту последнюю в подземном замкнутом царстве высоту. Поднимаясь, Твинс опирался, словно на посох, на найденную где-то в бесконечных темных коридорах крепкую стальную кирку. Не считая ее, у него совсем не было оружия. Его одежда износилась и размокла до состояния лохмотьев. Но впереди брезжил свет. От этого света тянуло свежестью.
«Никогда бы не подумал, что буду рад вновь увидеть этот чертов туман и этот чертов город!» — с каждым шагом, приближавшим его к выходу, Билл чувствовал себя все лучше и лучше. «Шатерхенд наверняка уже мертв, Палач не стал бы терпеть эту мразь так долго… «Не торопись с выводами, братец! Если бы старик Бен умер, я бы давно уже покинул тебя, Билли», — резко вмешался в ход его мыслей Уильям. Неважно! Я все равно понятия не имею, где его искать. Значит, мои главные цели на данный момент — это тот самый маньяк Кзучильбара и загадочный Лобсель Вис… Что ж, по крайней мере, я знаю, кто в городе исполняет обязанности Красного Демона. Значит, с шерифа и начнем. Жаль только, нет ружья…Ну ничего, что-нибудь придумаю. Он все-таки ответит мне за тот удар», — Билл улыбался. Его мистическое, алхимическое странствие подошло к концу, теперь дела надо было решать по привычным, земным законам. По законам быстрого выстрела…
Однако улыбка быстро сползла с губ Твинса, когда он вышел из шахты. Его дыхание выпускало в воздух белые облачка теплого пара. Мокрая одежда неприятно липла и примерзала к коже. На многие мили вокруг болота были покрыты толстым слоем пушистого белого снега...
Снега, который не выпадал в Сайлент Хилле никогда.
А еще у входа в шахту сидел Акиро.
Японец играл на флейте и был погружен в свои мысли.

[Zommer]

Скрытый текст - Глава 18. Звезда:

Глава 18. Звезда
(Музыкальная тема главы - Звери. Tequillajazzz )

Путь длинною в тысячи ли начинается с одного шага

Китайская поговорка

Как ни странно, туман и не думал рассеиваться. Вопреки всем природным законам, снег не был для него помехой.
Акиро отложил в сторону флейту, подошел к старому приятелю и первым делом протянул Твинсу кусок ткани, на котором ровно нарезанными ломтиками лежала сырая рыба, любимое лакомство самурая. В другое время Билла вывернуло бы при одной мысли о том, что это можно есть, но голод воистину был самой лучшей приправой. В конце концов он не питался полноценно сорок дней! Когда Твинс закончил свою импровизированную трапезу, Акиро, словно не давая ему опомниться протянул сверток пергамента, перевязанный грубой веревкой.
- Что? Тоже нашел это где-то на болотах?
Японец сделал неопределенный жест рукой, который можно было трактовать как и да и нет. Записка на разных языках повествовала следующее:
«Если кто-то скажет тебе будто бы зло можно победить ненавистью – рассмейся ему в лицо. Этот человек глуп и не понимает самого главного. Зло питается ненавистью и с каждым ударом, с каждым проклятием становится только больше и сильнее. Запомни. Если ты хочешь победить демона – ты должен возлюбить его как брата, ты должен обнять своего врага и простить его. Зло может победить лишь любовь и теперь мне больше не страшно, ибо я знаю, что прекрасный образ моих снов не суккуб. Это Ангел. Она просто Ангел, посланный нам самим Аллахом, дабы мы могли одолеть эту желто-красную рать Палача и его слуг. Я должен помнить о ней, помнить о ней каждое мгновение совей жизни, чтобы мы справились, чтобы мы смогли одолеть. Если я хотя бы на секунду поддамся ненависти – мою душу уже будет не спасти, я стану демоном, таким же как и каждый второй житель этих проклятых мест. Зло можно одолеть любовью и только любовью. Тот кто скажет тебе это воистину мудр, поклонись ему и назови Учителем.»
- Прекрасно, - проговорил Билл. – Значит тогда, во французской колонии – ты не привиделся мне? Все это было реальным?
- Поверил наконец, скептик? – Акиро слегка улыбнулся, хотя его улыбка была как всегда мимолетной и легкой, как дуновение весеннего ветерка.
- И тогда… на болотах… мы с Пабло слышали как ты играл. Ты следил за нами?
- Да. Хотел оградить от чего-то страшного. Но как видишь не сумел.
- А индус? Он тоже следил за нами и тоже оберегал нас? Помнишь, ты еще боролся с ним плечом к плечу!
- Тот кого называют Балу Сингхом действительно сражался с демонами на французском кладбище. Но поверь мне, он защищал не тебя, а её. Девушку. Ту безумную дикую девушку. Ты просто попался под руку. И кажется сам Палач просил у индуса за тебя, он хотел расправиться с тобой лично.
- Выходит Балу тоже член Культа?
- Да. И не из рядовых. Он охраняет дикарку, потому что ее жизнь очень важная для каких-то сил внутри этого туманного Города. Он уже давно работал не на Винсента, а на культ.
- Откуда ты знаешь все это?
- Я ушел из банды как раз после Роджера. Мне тоже многое не нравилось в происходящем вокруг. Я скрывался на болотах и вел свою собственную войну со служителями Красного Пути. Я подкрадывался и убивал их по одному. Иногда я брал их живыми и вытягивал сведения. Так я узнал многое.
- Ты знаешь кто прячется за маской Палача?
- К сожалению нет. Я могу только предполагать.
- Это шериф Редлоу?
- Твоя версия ничуть не хуже и не лучше чем все мои догадки. Я даже не стану произносить их вслух, они ничем не подкреплены.
- Интересно… А почему ты не ушел? Ты тоже заблудился, как Роджер? И почему ты стал вести войну с культистами?
- Знаешь, когда у меня на родине мой родной клан уничтожали, потому что мы не хотели идти путем западных перемен, наши враги носили одежды как раз красного и желтого цветов. Для меня это продолжение личной и общественной мести. Считай, что я продолжаю свою войну.
- А что Шатерхенд?
- Мертв. Палач терзал его достаточно долго, но теперь Бенжамин Русеректор мертвее мертвого.
- Не поверю, пока сам не увижу его тело. Я знаешь ли тоже был мертв сорок дней и как видишь еще трепыхаюсь, - от Акиры Билл узнал все или почти все, что его интересовало.
- А погодка-то… Хм… Странная. Не находишь? Как нам теперь выбраться назад к городу? Ты знаешь путь?
- Да. Я знаю путь, но город не пускает меня назад к себе. Ты наверное уже привык к местным странностям Билл. И странная топография местности лишь капля в море, не правда ли? Впрочем, я готов последовать за тобой, если тебе удастся прорваться сквозь завесу из этого тумана. Мой бой еще не закончен.
- Хочешь достать Палача?
- И да и нет. Палача я оставлю тебе, Твинс. Меня куда больше интересует та дикарка, которая убила Роджера. Думаю наш друг должен быть отомщен. К тому же в своих снах я видел, как эта девушка приносит горе в мир. Много горя. Ее надо остановить. Но я не знаю, как нам снова попасть в город.
«И что теперь? Помирать? Стоило ли выбираться из этого ада, чтобы заплутать где-то в этих промерзших болотах?» — Билл чувствовал, как холод пробирался под кожу до самых костей. «Я ведь даже не знаю, куда нужно идти… В какой стороне находится этот чертов Сайлент Хилл! И долго ли мне до него добираться? Если я не успею дойти до города засветло, опустившая ночная тьма убьет меня. И из ее лап не удастся выскользнуть, как мне до сих пор удавалось теряться от всех этих порождений сновидений. Холод и тьма на этот раз будут реальными и осязаемыми. Твою мать…» — Твинс тихо злобно взвыл. «Сопли в руки, братец… Мы доберемся до города засветло, я обещаю… У нас ведь просто нет выбора. Гарантированная смерть в этом каменном мешке от голода или вероятная гибель по дороге в город. Я бы предпочел умереть на ходу… И потом, ты ведь понимаешь, что я просто не дам тебе умереть, пока ты не свершишь нашу месть… пока мы не убедимся, что наша месть совершена», — Уильям был поражен не меньше Билла, но его решительности с лихвой хватало на обоих братьев.
Первый шаг в хрустящее, накрывшее всю землю одеяло. Первые следы на сугробах. Первые лужицы чужой крови, остающиеся позади. Твинс утопал в ледяном покрывале, ему приходилось цепляться за камни киркой, чтобы выкарабкаться из этих снежных пут. Акира шагал по снегу легко и быстро. Почему-то японец даже не думал подавать Биллу руку помощи. Возможно гордый самурай расценивал такое поведение как оскорбление Твинса, как неверие в его силы. Билла очень радовал тот факт, что в город он приехал, не снимая куртки, приехал «утепленный», а не в обычной хлопковой рубашке, которую предпочитал всем другим видам одежды. Казалось, что снег лежит ровным слоем, но иногда Билл проваливался в овраги с головой. В основном же ему приходилось опускать ногу в белую, холодную взвесь почти до колена. Он очень быстро перестал ощущать пальцы ног. Хотя трудность пути и помогла ему согреться. Пробиваясь сквозь снежные тропки, Твинс напрягал все силы, чтобы ни на секунду не остановиться, не упасть. Его дыхание стало тяжелым и хриплым, а на лбу выступили капельки быстро замерзающего пота. В то время как нижняя часть его туловища горела от нестерпимого холода, верхняя замерзала от исходящего изнутри жара. Пройдя по болотам с пару миль, он рухнул, обессиленный, прямо на мягкий сугроб. Акиро лишь безучастно стоял рядом.
«Я не смогу… Не смогу…» — грудь Билла часто вздымалась и опускалась. — «Это выше моих сил… Ноги… Я их не чувствую, я не могу ими шевелить… Энергии не осталось даже на то, чтобы поднимать эту чертову железку, а без нее я точно сдохну… Не смогу…» «Вставай, ублюдок! Вставай, слабак! Ты должен! Если у тебя откажут ноги — падай на землю и ползи, загребая камни руками. Если отмерзнут и руки, тогда цепляйся за дорогу зубами и подтягивайся. Ползи!» — понукал его Уильям, как жестокий дед из старой сказки, что всю жизнь проездил на горбе у своего сына. И Твинс вставал. И шел дальше. Потому что надо идти… а куда — это уже не так важно, надо было просто двигаться, несмотря на то, что желание прилечь и уснуть хотя бы на час было нестерпимо сильным. «Если я усну… Если закрою глаза, то я умру… Это знают все, кто хоть раз попадал в метель. Нет, я выстою, я справлюсь, доберусь, вот только куда идти?»
— Куда нам идти! — закричал Билл на припорошенное высокое дерево. Он просто хотел выплеснуть из себя злость, разумеется, он не ожидал ответа. Но тяжелый снег на ветках на глазах стал рыхлым, затем начал стекать вниз журчащими ручейками. Деревянный исполин слегка покраснел, словно раскалился изнутри, и Твинс жадно приложился к нему всем телом, пожирая, втягивая в себя это так необходимое ему тепло. Вместе с теплом к задубевшим конечностям вернулась и боль. Билл лишь крепче сжимал зубы и прижимался к дающей силу и жизнь коре. «В живом мире деревья разговаривают… В живом мире деревья разговаривают…» — металась у него в голове беспокойная мысль. Когда он был уже не в силах терпеть, когда забрал столько огня, сколько только был способен взять, он тяжело отступил на несколько шагов в сторону. На одной из веток он заметил тряпичную фигурку. Она висела там, одинокая и лишняя, повешенная, точно как несчастный на воротах французского поселения. Присмотревшись, он узнал в ее чертах Дженнифер. К кукле была приколота записка, и буквы на ней выступали ярко-бордовыми пятнами даже сквозь туман. «Я больше не хочу ее жалеть. Я больше не хочу ее терпеть. Я слишком устала… И если ты не вернешься, я поступлю также со всем этим миром. Он этого заслуживает. А.»
«Анжелика… Господи, мой ангел… Только на тебя я могу надеяться, только от тебя ждать помощи… Прости, что оставил тебя, прости, что бросил там, на растерзание Матери… Прости. Я вернусь, я вернусь, я обещаю!» — мгновенно застывающие в полоски льда слезы заволокли его взор. Он стал так часто плакать… Наверное, из-за расшатанной кошмарами психики. Твинс поймал себя на мысли, что рад был бы оказаться простым шизофреником, валяющимся в углу в какой-нибудь вонючей палате в казенной провинциальной клинике, полной клопов. Так было бы проще и легче. Столько ужасов не могло случиться ни с одним из людей за столь короткий срок. Он жаждал безумия даже больше, чем лета и солнца. «Черт бы побрал этот город! Черт бы побрал эту месть, которая меня сюда привела», — он провел по лицу ладонью и тяжело выдохнул. Снова взглянув на куклу, он по какому-то смутному наитию перевел взгляд чуть выше той ветки. И он увидел звезду. Ее тонкий луч пробивался и сквозь плотный туман, и сквозь кривые черные ветви. Это была его звезда. Звезда Анжелики. И теперь он знал, в какой стороне его ждет Сайлент Хилл…
— Туда-сюда, туда-сюда, Время утекает. Тук-тук-тук стуки в дверь. Это сон пришел — он тихо-тихо пропел вдруг вспомнившуюся ему рождественскую колыбельную, которую миллионы вечностей назад пела у его люльки мама. — Туда-сюда, туда и сюда, ты увидишь сны о нас с тобой. Не кричи, ногами не стучи, слушай мою песнь. — с каждым шагом к звезде, к городу, эта детская песенка звучала все громче, все сильней. Она давала ему силы. Она вселяла в него надежду. Рождество! Рождество! Праздник жизни до рассвета! Тише, тише, только снег укроет землю в ночь. Призраки выходят из могил, в звоне колоколов. Тише, тише, тише, не будите деток, уходите прочь. — последнюю фразу Билл уже чуть не прокричал. Он больше не чувствовал холода, он не хотел уповать на милость живых деревьев. Он шел к своей звезде.
Так, то громко крича, то тихо насвистывая, он легко прошагал еще несколько миль. Затем заряд полученного тепла стал иссякать. Но в небе все также горела его путеводная звезда. Зубы уже начинали стучать, колени подгибаться, а в глазах темнело и мучительно хотелось спать. Но Твинс и не думал останавливаться и продолжал двигаться вперед, даже без помощи хлестких злых фраз брата. Каждая новая миля казалось длиннее предыдущей, а снег все валил и валил, словно разверзлись хляби небесные. Больше всего сейчас Биллу хотелось глоточка хорошего бурбона. Если бы прямо из-под земли сейчас вылез дьявол, он бы, не задумываясь, продал тому душу за пару бутылок обжигающего напитка. Кирку Твинс выронил, когда провалился в очередной раз под снег с головой. Когда Билл выбрался из-под него, он уже не рискнул окунуться туда снова. Так и оставил под снегом свой необычный походный посох. Отчасти он был даже этому рад: обледенелый металл жег руки не хуже пламени. «К черту кирку! У меня есть звезда…» — подходя все ближе к Сайлент Хиллу, Твинс ни на один миг не вспомнил о Шатерхенде. Перед его глазами стояла маленькая, хрупкая девушка со стальной, впивающийся в череп короной и невыразимой болью в глазах.
— Динь-динь-дон, ди-ли-ди-ли-дон, спи спи спи мой мальчик, все желания, все мечты станут явью в ночь Чертенята, гномы, звери хороводят вокруг люльки, ведьмы, эльфы, гоблины – добро со злом вступят в бой! Страшные созданья, злы и опасны, попытаются тебя забрать. Но маленькие ангелы порхают над тобой. Вот уж полночь, вот уж полночь, и смеются твари мрака! Но малыш мой спит так тихо, славный мой малыш. Динь-динь-дон, ди-ли-ди-ли-дон, спи спи спи мой мальчик, все желания, все мечты станут явью в ночь— Он и не подозревал, что помнит эту колыбельную так хорошо. Сколько ему тогда было лет? Три? Два? Наверное, даже меньше. Почему-то он помнил этот ласковый голос, помнил все фразы наизусть, но никак не мог вспомнить лежащего рядом с ним в люльке Уильяма… Слова вылетали изо рта все неохотней, все медленней. Билл пел срывающимся, осипшим голосом эту песнь уже по двадцатому кругу. Ему было необходимо петь. Петь, чтобы жить. Жить, чтобы дойти.
Снег скрипел под ногами, сугробы завлекали прилечь, тусклое солнце в белесом тумане не грело совсем и казалось просто желтой ледышкой. Когда Твинсу нестерпимо захотелось справить нужду, он бережно собрал ладонями мочу и втер чуть теплую жидкость глубоко в кожу. Этому способу согреться его научил один старый матерый охотник из далекой северной Канады. До сих пор он никогда бы не смог подумать, что когда-нибудь воспользуется им. Но ему было необходимо урвать еще кусочек тепла любым, даже самым неприятным, способом.
Когда Билл вышел с заброшенных петляющих троп на широкую, но такую же не расчищенную дорогу он шумно выдохнул. Он был почти у цели, кажется, ему даже вспомнилось, как он въезжал в этот город первый раз, по этому самому пути. Но он не был уверен, ведь сейчас вокруг было так много снега…
«Какой все же странный снег», — задумался Твинс, разглядев повнимательней падающие снежинки. «Он какой-то ненастоящий… Слишком холодный… А снежинки будто какой-то малыш вырезал из бумаги. Они слишком симметричные и большие, таких не бывает вовсе!» Его рассуждения прервал громкий шорох, раздавшийся из чащи. Потом еще один — сзади и чуть слева. Билл насторожился. «Звери? Не похоже на поступь человека, скорее уж это волк… Не очень крупный, если один — то ничего опасного, напасть не рискнет… Но я, как назло, потерял свою последнюю опору и жалкое оружие… Черт!» — Твинс зашагал по дороге быстрее, стараясь не обращать внимания на доносившиеся со всех сторон шумный хруст снега. Сколько бы ни было этих зверей, какой бы маленькой ни была стая, они двигались достаточно нагло и, видимо, не боялись никого. «Только не бояться… Страх отнимет у тебя последние силы, а животные его всегда чувствуют. Ты очень измотан - могут и цапнуть», — Уильям был спокоен, чего к сожалению Билл никак не мог сказать о себе. Бояться и впрямь было очень тяжело, это давалось ему с трудом, но отчего-то вспомнились кривые грязные желтые зубы, которые он часто видел у индейцев в амулетах. «Каково ж это, когда такая вот челюсть вонзается в твою плоть? Надо же, меня ни разу не кусали ни волки, ни даже собаки… Так что я понятия не имею, каково это… Длинный тупой зуб вонзается под кожу, затем зверь начинает мотать головой, не желая выпускать изо рта свою добычу. И красная кровь брызгает на белый снег. Когда волки голодны, они нападают даже на небольшие караваны…» — он пытался ступать твердо и крепко, искал глазами поблизости камень потяжелей или просто большую палку. Как назло, ничего подобного не было. И на дорогу выпрыгнул волк… Желтые глаза животного уставились на Твинса. Только сейчас Билл вдруг осознал, что Акиро куда-то запропастился.
В этом звере чувствовалась истинная красота хищника: мощные мускулы, густая шерсть, даже какое-то подобие человеческого благородства во взгляде. Билл напрягся и развел руки в стороны, готовясь просто отбросить от себя вожака стаи и, если понадобится, с силой бить кулаками по его голодным глазам. Затем из леса вышло еще семь порыкивающих матерых самцов. Где-то в чаще еще таились волчицы, скулили волчата. «Ну уж нет! Не дамся! Мне осталось-то пройти всего две-три мили… Нет, зверюшки, я не побегу и не дам вам возможности гнать свою дичь. Я буду стоять тут, пока не переломаю хребты вам всем», — Твинс, не отрываясь, смотрел в глаза вожаку и органически ощущал, как в нем вскипает злость, наблюдал, как медленно задирается его верхняя губа, обнажая слюнявую пасть…
«Главное, не беги! Сейчас набросятся… Всем скопом. Не давай им повалить тебя с ног, иначе все… Береги лицо и горло, ели искусают руки и ноги — как-нибудь еще оклемаемся», — давая наставления брату, чеканил фразы Уильям. Билл был очень сильно напряжен. Волки тоже. Но они не торопились нападать. Наконец, вожак задрал голову и громко, протяжно завыл. Твинс зажмурился…
Волки сорвались с места. Но ни один из них не укусил Билла. Они просто побежали куда-то вперед, тоже к городу, на ходу очень по-человечески оглядываясь в сторону одинокого путника. Он не мог понять, что так напугало животных. Недоуменно оглядываясь по сторонам, он заметил, как с разных концов леса из тумана выступали все новые и новые очертания. Звери. Сотни, тысячи мохнатых лап неслись по дороге вперед. Будто спасаясь от лесного пожара, будто стремясь найти спасение за городскими стенами. Туман рассекали фигуры каких-то оленей, рысей, лис и все тех же волков. Утопая в снегу, к дороге пробивались мыши и, совсем уж неясно, как здесь очутившиеся, крабы и змеи. Холод должен был бы убить хладнокровных существ, но они ползли по белым, заснеженным топям и, не обращая внимания друг на друга, неслись к одной точке. Их тоже вела своя, невидимая Биллу, звезда. Воздух взорвался от хлопанья крыльев. Чайки, совы, вороны и еще множество невиданных птиц заполонили своими телами небо. «Они бегут к новому миру… Они бегут к своей Матери… К той, о которой помнит их кровь, чей голос так давно уже забыт людьми. Откуда они только взялись? В этих местах ведь не было никаких диких животных!» — грандиозный исход зверей испугал Твинса даже больше, чем преградившие дорогу хищники. Постояв еще немного, он влился в эту чудную колону, в этот шевелящийся поток спин, хвостов и морд. Снег будто расступался в стороны перед животными. Они втаптывали его в землю так плотно, что нельзя было различить ни одного из многочисленных следов.
Акиро снова появился рядом, так словно и не исчезал никуда.
Дойдя со странным мохнатым кортежем до городских ворот, Билл увидел, что звери совершенно беспрепятственно заполняют город, увидел эти, как всегда, пустые, тонувшие в тумане улицы. Животные собирались у главной площади, где мирно ложились на снег. Там рядом спокойно спали волк и олененок. Ни один человек не пытался хоть как-нибудь этому воспрепятствовать. Газовые фонари все до одного были погашены. Город был завален чуть ли не до самых крыш, но люди все также сидели по своим норам, забив щели деревянных стен каким-то тряпьем, чтобы не докучал морозный воздух. «Как можно так жить? Они что, не видят, что творится? Или они уже все тут передохли? Их перерезали красные фанатики? А может быть… Мать уже пришла в этот мир? Черт!» — Твинс зашагал быстрее, огибая уверенной поступью то одного, то другого попавшегося ему на пути зверя. Птицы плотно облепили крыши и беспокойно галдели. С разных улиц доносился волчий вой. Это не было бы так невыносимо, если б раздавался хоть один звук, напоминающий о том, что тут живут (жили?) люди. «Может быть, они все и умерли, но мы с тобою, братец, точно бессмертные. Нас не берет ни пламя, ни холод, ни тьма, ни копья фанатиков, ни зубы волков! Похоже, что мы теперь в одном клубе с Мафусаилом и Винсентом! А? Впрочем, по-другому и быть не может, ведь пока не завершена месть, мы не имеем права покинуть этот спятивший мир», — вид долгожданного города веселил Уильяма. Билл же не был сейчас так весел. «К черту бессмертие! К черту месть! Сейчас надо думать о спасении… Надо найти шерифа и грохнуть его, но перед смертью он должен выдать расположение Анжелики. Совсем скоро этот спятивший мир треснет, как переспелый арбуз… Куда идти? Звезда уже не в силах мне помочь, мне нужно обратиться к людям. К влиятельным в городе людям. И еще мне нужно оружие», — Твинс заметил, как из тумана выплывают верхушки городской ратуши и собора. «Отлично! Мне нужен мэр или Бернс… Впрочем, я ничего не знаю о первом и слишком уж хорошо понимаю, чем меня встретит второй. Но официально первое городское лицо — все же именно мэр, а не преподобный, стало быть, надо заручиться его поддержкой. А если не поверит? Не важно, стоит попробовать. К тому же отыскать у него оружие будет куда проще, чем в храме. Надеюсь, не все надзиратели встали на сторону Редлоу… Твою мать, какого черта я не знаю, где сейчас Винсент!» — и он почти бегом направился к ратуше.
- Стой! – окликнул Твинса Акиро. Японец молчал так долго и вел себя так тихо, что Билл почти успел забыть о его существовании. – Нам необходимо разделиться. Спасибо что вывел меня к Городу, но я с твоего позволения еще немного поброжу по улицам, а не стану бежать в ратушу. Я хочу найти девушку-дикарку. И остановить ее. Думаю, ты понимаешь, что сейчас наши пути расходятся, - Акиро вытащил из ножен свою катану и несколько раз рубанул лезвием воздух.
- Да… Конечно… Удачи тебе в твоем бою, храбрый сын востока!
- И тебе тоже, сын запада!
Так они и разошлись, очень быстро потеряв друг друга из виду в вездесущем тумане.
Звери все метались по площади из стороны в сторону, мирный сон напал далеко не на всех. Переступая через крабов и прочую ползающую мразь, Твинс, чертыхаясь, подобрался к массивным, но сейчас едва держащимся на петлях, дверям городского собрания. Войдя, он сильно удивился, обнаружив внутри разруху и запустение, даже большую, чем во всем остальном Сайлент Хилле. Мэр, по всей видимости, очень завидовал королю белой клаудии и пытался обставить свое жилище на изысканно-роскошный манер, но средств, фантазии и вкуса у безымянного мэра хватило лишь на то, чтобы обтянуть громоздкую мебель ярко-кричащими тканями да подвесить под потолок главного зала массивную хрустальную люстру. «Как его хоть зовут-то? И что я скажу? Здравствуйте, мистер мэр! Я — бродяга Билли Твинс, дайте мне, пожалуйста, многозарядную винтовку и вооруженный отряд, а еще позвольте свернуть шею вашему шерифу-демону, иначе мир сожрет кошмарная, всесильная Мать… Бред! Но что еще остается? Не к пастору же бежать?» — но с каждым шагом по пыльному залу второй вариант казался Биллу все более привлекательным. Он несколько раз окликнул слуг, громко спрашивал: «Есть кто живой? Есть кто дома?», но гладкие грязные стены отвечали равнодушным молчанием. В зале было так темно, что едва можно было различить очертания мебели. Все окна были закрыты плотной материей, а камин не поджигали уже лет сто. В этой давящей тьме Твинсу то и дело мерещились какие-то надписи на стенах, чей-то жалкий шепот, отчаянно лебезящий: «Я не буду никому мешать… Я не буду никому мешать, только дайте еще этого вашего зелья… Я не буду вмешиваться… Не буду мешать…» Казалось, что ему слышится голос хозяина, чью душу впитал в себя дом.
Около холодного камина Билл ненадолго задержался. Прямо над ним висела картина, которая даже в темноте поразила его своей узнаваемостью. На этом широком полотне в грубой раме был изображен он. Палач. Кзучильбара. Тот, кого в городе называли Стивен Редлоу. За его спиной болтались на кольях люди, и серое небо безучастно наблюдало за их агонией. Та же ржавая пирамида, тот же огромный, остро зазубренный тесак — сомнений быть не могло. Картина называлась «День правосудия». Твинс невольно отшатнулся от нее, настолько точно и ясно передавала она саму суть Красного Демона. «Не отвлекайся. Не сейчас: слышишь, воют волки? Это знак, сигнал, совсем скоро все будет по-другому. Та ночь, что опускается сейчас на город, может быть, не закончиться для него никогда. Ты должен найти мэра, пока луна не взошла над крышами. Пока еще светит звезда надежды», — Билл метался по комнате, стараясь отыскать признаки человеческого присутствия. Тщетно! На одной из стен под стеклом висел позолоченный именной кольт. Твинс знал, что такие выдавались особо отличившимся офицерам конфедератов. Это было именное оружие, и на ручке тонкой огранкой было выбито: «Джону Смиту от губернатора свободного штата Нью-Мексико». «Да этот Смит, видно, совсем ошалел!» — так нагло на памяти Билла еще никто не расписывался в своей приверженности к южанам. Хотя политические взгляды мэра сейчас волновали его меньше всего. Он, не особо церемонясь, схватил со стола массивное пресс-папье и разбил стекло. К счастью, револьвер оказался исправным. Это было отличное оружие, достойное настоящего бойца, жаль только, что патронов к нему прилагалось всего шесть.
Покрепче сжав кольт, Твинс обыскал весь первый этаж и, не найдя никого, пошел к ветхой лестнице.
— Мистер Смит! Мистер Смит! Пожалуйста, отзовитесь, мистер Смит! — кричал он, но ничто, кроме звериных шагов за стеной, не нарушало этой мертвой тишины. На втором этаже он нашел мэра почти сразу.
Джон Смит сидел в своем кабинете. Билл узнал его по слишком дорогому для кого бы то ни было еще пиджаку. Мэр был развернут лицом к широкому окну. Так же, как и все прочие окна в доме, оно было завешено плотной шторой. На черной ткани остались засохшие следы его мозгов... Из глаз Смита торчали две тонкие железные палки, нижняя челюсть была оторвана. Из кишок на столе позади него был выложен причудливый символ. Все стены были исписаны кровавыми надписями «Новый порядок» и еще какими-то символами, отдаленно напоминающими иероглифы.
А еще в комнате сидел шериф. Он целил из пистолета в сторону входной двери.

[Zommer]

Скрытый текст - Глава 19. Луна:

Глава 19. Луна
(Музыкальная тема главы - Ядерная зима. Дом кукол)

Ночью все кошки серы.

Английская пословица

Редлоу не торопился стрелять, хотя при желании мог легко пробить Твинсу череп. Их разделяло всего несколько шагов. Взгляд шерифа был мутным и размытым, глаза его были стеклянно-равнодушны ко всему окружающему. Сперва Биллу показалось, что Стивен мертв, как и растерзанный мэр, сидевший рядом. Затем Твинс решил, что шериф находится под воздействием клаудии или вовсе спит с открытыми глазами. Но Редлоу был просто пьян. «Повезло! Легкая добыча. Я думал, что добраться до него будет куда сложнее… Теперь надо осторожно и незаметно отойти в сторону, прострелить ему руку, и тогда уж поговорим! Он все мне выложит, этот хренов садист», — Билл понимал, что направленный в его сторону взведенный пистолет не лучшим образом способствовал допросу Стивена, но сам выстрелить пока не решался. Гулкую тишину молчания нарушил шериф:
— Вернулся? — слегка заплетающимся языком проговорил он, после чего бесшумно икнул и потянулся левой рукой к висевшей на поясе стальной фляге с дешевым виски. Несмотря на то, что от шерифа сильно разило сивухой, пистолет он сжимал крепко и не сводил дула с головы Билла. — Странно… Я думал, что ты уже давно сгинул, бродяга… Черт, запамятовал твое имя. — Стивен поморщился и, поднеся флягу ко рту, сделал несколько быстрых, больших глотков. Его речь сбила Твинса с толку. «Какого черта он еще пытается мне что сказать? Разве можно вообще говорить с человеком, которого собственноручно заживо скинул в заполненную трупами шахту?»
— Проходи, бродяга, пообщаемся, — Редлоу кивнул в сторону ближайшего стула. Это любезное приглашение как-то слабо вязалось с по-прежнему нацеленным на Билла оружием, но Твинс все же вошел в комнату и сел на такой же безвкусный, как и вся мебель в доме, стул. Он расположился таким образом, что позолоченный кольт также уставился между глаз Стивена. Теперь их положение было равным. Шериф со скептическим равнодушием оглядел револьвер:
— Будешь стрелять? Черта с два, тогда мы оба просто вышибем друг другу мозги. Полагаю, что ни тебя, ни меня такой исход дела не устраивает… Так что продолжаем жить, недовольные друг другом, — он как-то неискренне посмеялся своей не такой уж забавной остроте.
— Где Анжелика? — спросил Билл, придавая голосу всю жесткость и жестокость, на которую он только был способен.
— Анжелика? О чем ты? Не помню такой, — шериф сделал еще несколько глотков. Он сидел долго, у дальней стены виднелась целая батарея пустых зеленых бутылей.
— Девушка. Темноволосая красивая девушка… С вживленной в голову железкой… — Твинс начинал терять терпение. Он уже рассчитал, как именно ему нужно резко отпрыгнуть и положить Редлоу одним выстрелом. Он не собирался терять время, ведя праздные, пьяные беседы с этим бессердечным убийцей.
— Кажется, я знал одну Анжелику… Правда, она умерла несколько лет назад, еще совсем ребенком. Сгорела. Я сильно переживал, она могла оказаться моей дочерью… Впрочем, как и дочерью Винсента, Смита и еще целой дюжины мужчин… Ох уж эта потаскуха Кэрролл! Почему она выбрала тебя? А, не отвечай, сам знаю. Чтобы от нас отвязаться… — Стивен помолчал. — Железка, вживленная в голову… Слушай, бродяга, тебе явно нужно меньше пить! — сказав это, он поднес флягу ко рту снова. — Удивительно, как сильно выросло в цене виски с уходом Винсента… Да… Простым людям надо как-то спасаться от этого тумана и скотской жизни, ничего не попишешь. Зато они разом вспомнили про церковь. Бернс все нарадоваться не мог. Да здравствует христианский алкоголизм!
— Прекрати нести чушь! Где Анжелика? Где она? Я тебя спрашиваю, хренов демон! — Твинс не выдержал и вздернул руку с кольтом вперед и вверх. Шериф в ту же секунду инстинктивно повторил это движение, но стрелять оба не стали. Потом Редлоу громко расхохотался.
— Демон? Я? Да ты, видно, бредишь, дружок! Меня называли в этой жизни по-всякому, но «хреновым демоном»…Иди, проспись! — на этот раз Стивен смеялся открыто, без напряжения, его хриплый голос даже стал ненадолго мягче, но смех прервался так же резко, как и начался. Казалось, что вместе с хохотом шериф изрыгнул из себя разом весь хмель. Его глаза резко прояснились и стали холодными и цепкими. — Что ты знаешь о демонах, бродяга? Что? А я их видел. Вот этими самыми глазами. И не одного, не двух демонов, а целые легионы, неисчислимые армии, которые только и ждут своего часа. Они обступили этот город со всех сторон. Они невидимы, но они уже здесь. Все люди в страхе позапирались в своих домах. Они надеются скрыться от них за гнилыми деревянными стенами. Дураки! А может быть, просто трусы… Не так приятно встречаться по семь раз на дню с сатаной… Видеть его кривой оскал в этом проклятом тумане. Это уже не галлюцинации, это не ломка после белого порошка. Винсент так и не появлялся больше, клаудии в городе теперь нет, но демоны остались. И когда пошел снег, они перестали прятаться. Они стали нападать на людей, а безумцы в красных балахонах кричали и радовались этому новому порядку. Все надзиратели, слышишь, все переметнулись к ним. Они начали с того, что вывели всех заключенных одною колонной куда-то в болота. Кажется, в шахты. И те сгинули там. Я пытался все это остановить, пытался их образумить. Даже палил в воздух — они не слушали. Я не мог стрелять по своим ребятам, а они были достаточно сильны и властны, чтобы позволить мне жить. Чтобы я не сильно мешал им, они связали и приволокли меня сюда, и я видел все, что они сделали со Смитом. Он был порядочным лицемером и трусом. Джон пошел им наперекор всего лишь раз… Они выпотрошили его, как свиную тушу. Не знаю, почему эти фанатики до сих пор не тронули Бернса. Видимо, преподобный им не по зубам, но и это лишь до поры до времени. Улицы опустели, голод и чума достигли своего апогея. Я бродил по Сайлент Хиллу один, то тут, то там натыкаясь на кошмарных созданий и зверей… И я ничего не мог сделать. Мне часто снился один и тот же сон, будто я сижу высоко на дереве, а под ним бродит кто-то огромный, жуткий и сильный. Корни дерева подрывают два зверя — белый и черный. На дереве рядом со мной сидит змея, готовая в любой момент ужалить. И мне страшно, я боюсь этой змеи и того, что ждет меня внизу. Но я держусь крепко. А сегодня мне приснилось, будто дерево, наконец, рухнуло. Приснилось первый раз за двадцать с лишним лет. И я уже не боялся. Я вытащил из винной лавки столько вискаря, сколько мог унести, и засел здесь. Стал ждать. Я сидел, пил и гадал, как же будет выглядеть моя смерть. Оказывается, у нее будет твое лицо. Но не бойся, я заберу тебя с собой, поскольку решил держаться до последнего. Ни Палач, ни железный истукан, ни какая бы то ни была тварь еще не сможет взять меня легко, — произнеся эту долгую речь на одном дыхании, Стивен взвел пистолет. — Ну! Стреляй же! Давай стреляй! Чего ждешь?
— Не ори, — Билл не испугался этого угрожающего крика. Он прекрасно знал, что тот, кто кричит, всегда чувствует свою слабость. — Ты совсем спятил. Опьянел от крови так, что не можешь вытравить этот хмель из себя даже пойлом. Ты же сам Палач! Ты сам демон! Очнись, Кзучильбара! Откуда, по-твоему, взялись эти шрамы у тебя на голове? Вспоминай, вспоминай! Скажи, наконец, где Анжелика — это единственный способ вытащить из этого дерьма всех и разом.
— Да, я палач, но я всегда убивал только во имя закона. Я карал виновных, потому что имел на это право. Шрамы достались мне в память от милых краснокожих макак, они не всегда были такими тихими. А этот Кзучильбара… Я слышал о нем… Я видел его… Он даже не над, он просто вне любого закона. Он разрушил закон в этом городе, а я ничего не смог сделать. Теперь я могу только лишь достойно умереть, — «Врет, но больше ничего дельного не скажет. Надо убивать», — констатировал рассудительный Уильям. Вдруг что-то щелкнуло у Твинса в душе, и он, не медля ни секунды, оттолкнулся ногой от пола и рухнул прямо на стуле в сторону. В тот же момент шериф выстрелил, и у дальней стенки позади Билла разлетелась на осколки фарфоровая ваза. Предчувствие выручило Твинса, но его ответный выстрел лишь чуть оцарапал Стивену плечо. Даже будучи сильно пьяным, Редлоу двигался с нечеловеческой скоростью. Он отпрыгнул от пули, как дикая кошка. Движение получилось очень ловким и гибким, несмотря на его мощное телосложение.
И они пустились в беспощадно красивый танец смерти. Они ни на секунду не останавливались, рывками описывали круги по комнате и стреляли снова и снова, не способные поразить друг друга наповал. Пули застревали в стенах, едкий дым застилал глаза. Один раз Твинс случайно попал в Смита. Тело мэра слегка дернулось, когда пуля вошла ему в шею с глухим мерзким хлюпаньем. Где-то под ногами болтался хлам, все предметы в кабинете были перевернуты их размашистыми выпадами. Стивен был самый достойный из всех когда-либо встречавшихся Биллу противников. Но он все же был пьян. А посему — обречен. Четвертая выпущенная из кольта пуля оставила во лбу на секунду задержавшегося шерифа аккуратную ровную дырочку. Он ошибся первым. Кровь брызнула из пробитого черепа, словно из опрокинутого стакана. На лице Стивена застыла гримаса отчаянной ярости, но он не падал. Он стоял, слегка покачиваясь на месте, абсолютно не меняя своего выражения лица, и даже снова и снова пытался поднять подрагивающую руку с оружием. Он продолжал целиться! Твинс стрельнул ему в голову еще раз, и еще. Лицо превратилось в кровавую кашу, раздробленные кости выпирали из-под кожи тут и там, нос будто провалился вовнутрь. Но шериф стоял!
— Сдохни же, наконец, тварь! Сдохни! — Билл пытался выстрелить снова, но револьвер только беспомощно щелкал у него в руках. Редлоу медленно прошел вдоль комнаты, все так же направляя на Твинса свой пистолет. Его сильно трясущая, теряющая силы рука все-таки смогла надавить на курок еще раз, но этот выстрел оказался уже неточным, и пуля пробила зашторенное окно. Словно идя на звук, Стивен тяжелыми шагами повалился в сторону занавесей, раскачиваясь так, будто он находился на корабле во время сильного шторма. Билл с содроганием смотрел на его лопнувший, изрешеченный выстрелами затылок, но все же в глубине души он чувствовал ликование: «Ответил! Ответил! Ты все-таки ответил, гад, за все. За Гудбоя. За Пабло. За Роджера. За то, что выкинул меня в шахту. За тот удар по лицу».
Редлоу рухнул в окно, оставив красные следы на выпирающих отовсюду кривых осколках. Обмотавшееся вокруг его тела черное покрывало смягчило звук удара о камни, но было уже ясно, что шериф не сможет больше подняться. За окном была непроглядная, темная ночь. В окно сразу устремился обжигающе-холодный ветер. В кабинет полетели снежинки. Эти странные, большие и красивые снежинки… Несколько волков с площади кинулись к свежему мясу и принялись терзать труп шерифа с истинно звериным равнодушием. Они отрывали куски посочнее, выплевывали толстую ткань. А над всем этим висела луна. Спелая полная луна цвета желтого яда. Трещинки и пятна на ней складывались в ее лицо. В лицо Анжелики, девушки с глазами, в которых жила боль. Со стороны собора часто и громко звонил колокол, словно Бернс решил возвестить всему городу о смерти последнего служителя закона. Этот мерный звон погружал Твинса в какое-то оцепенение, он смотрел на далекую, едва различимую сквозь снежный туман фигурку священника на колокольной башне церкви, и в голове его было абсолютно пусто. Только гулкий звон. И луна. «Это панихида по всему этому миру. Я не смогу найти Анжелику… Я не смогу вернуться к ней… Теперь…Господи...» И колокол бил все сильней и яростней. Даже отсюда был слышен мощный бас Карла, призывающий всех сынов и дочерей церкви выходить на улицы, ибо «близок час гнева его». Он кричал, что нужно покаяться, оставить все грехи и ошибки в прошлом, кричал, что настало время отделения зерен от плевел. А на площади выли волки.
С одной из улиц донесся топот множества копыт. Билл перевел взгляд в ту сторону и разглядел целый отряд «слуг Кзучильбары». Они ехали прямо по городу, озаряя свой путь коптящими факелами. Человек тридцать-сорок, а может быть, и больше. Их красные одежды развевались на встречном ветру, и даже самые крупные звери в страхе разбегались перед их колонной. Он различил крестообразные вырезы на их масках. Наверное, Культ за эти сорок дней подчинил себе город настолько, что прятать лица больше не имело смысла. «Палачи… Это одежды палачей… Палачей и жестоких чудовищ. Они хотят во всем походить на своего могучего лидера, который теперь стал просто куском мяса для голодного зверья. Сейчас они захотят мести. Ничего страшного, с местью, как и со смертью, я давно уже на «ты», хотя обе они лживые подлые суки», — Твинс отошел от окна. Ему нужно было снова убегать, поскорее скрыться где-нибудь от этих фанатиков. «Эх… Было бы у меня хотя бы двадцать патронов! Эти психи ведь не признают огнестрельного оружия. Я бы остался прямо здесь и снял бы уже половину отсюда. Черт!» Он кинул прощальный взгляд на завернутый в черное полотно, раздираемый слюнявыми челюстями труп. Но какое-то чуждое, не звериное движение в тумане зацепило его взгляд. Это было нечто медленное и неотвратимое, нечто с хорошо знакомой поступью смерти. Еле слышимый отсюда скрип металла о мостовую Билл не перепутал бы ни с чем. Где-то рядом в тумане брел Палач… Живой и невредимый. Твинса пробил сильный озноб, и причиной тому был вовсе не холод с улицы. В какой-то нервной лихорадке он зажал рот, чтобы не закричать. Первая возникшая в голове мысль была: «Смерть нельзя убить… Смерть невозможно убить… Можно уничтожить жизнь, можно принести в этот мир новую смерть, но саму смерть уничтожить нельзя!» «Успокойся! Не паникуй! Помни, что сказал Экзальчибуте. Он ясно дал понять, что у этих демонов есть люди-наместники на земле. Помнишь, о говорил еще о каком-то… О втором… Наверное, это и есть Желтый Демон, а мы только что расправились с Красным. А если мы смогли убить Стивена, значит, и этот красавец вполне себе смертен. Не паникуй!» — успокаивал его Уильям.
— Нет! — все-таки не сумел сдержать крика Билл. Он знал, что это тот самый Палач, тот самый Кзучильбара, и дело было даже не в том, что он помнил по последнему астральному странствию, как выглядит Лобсель Вис. Нет. Он узнал Палача, и ошибки быть не могло. Кзучильбара направлялся к нему, чтобы завершить начатое. Чтобы убить, покарать, и теперь на шее не было спасительного паука-заступника. И не было мудрого индейца, который бы помог во всем этом разобраться. Только колокольный звон. И луна.
— Я убил не того! Я убил невинного человека! Я ошибся! — бормотал он, быстро метаясь по комнате. Убегать? А разве можно убежать от смерти? Смерть достанет тебя везде… Может, стоит принять ее с честью, как поступил Редлоу? Бедный, убитый за чужие грехи Редлоу? «Нельзя убежать от смерти, но можно убежать от Палача. Однажды мы уже сделали это. Значит, сможем и еще раз. Шериф — слабак, он сломался и отказался от борьбы. Просто сидел на месте и глушил виски. Ты хочешь идти этим путем?» — раздался в голове голос Уильяма. И сразу за этим тихий шепот Гудбоя: «Теперь ты знаешь, бандит, каково это — убивать невиновных… Но виновны все». А после еще заговорил еще один призрак. Это был Эказльчибуте: «Многие вещи не такие, какими они кажутся». И еще целый поток голосов и звуков пронесся сквозь уши Твинса. Голова раскалывалась от невыносимой острой боли, в глазах начало темнеть. В этой какофонии он мог различить только тонкий голосок Анжелики, тихо поющий свою колыбельную: «Красные листья падают вниз, и их заметает снег…»
— Будьте вы все прокляты! Моя голова — не проходной двор! — Билл упал на колени и принялся тереть виски. Тяжелые шаги и скрип тесака раздавались уже на первом этаже. Шепоты призраков смолкли, боль отступила. Остался только уверенный, сильный голос брата: «Беги!»
И Твинс побежал. Он резко сорвался с места и, не разбирая комнат, кинулся к выходу так быстро, как только мог. Палач уже ждал его на лестнице. Старое сухое дерево угрожающе скрипело под его тяжелым, мощным телом. «Не смотри на него, не смотри на него, не смотри на него», — слились в Билле его испуганный голос и приказ брата. Пулей пролетев мимо занесенного для удара тесака, Твинс случайно оступился на скользких ступенях, и пол с потолком несколько раз поменялись местами. Распластавшись на ковре, он сильно ушибся, но сейчас было не до этого. Воздух со свистом рассекал меч Палача, и Билл подскочил с ворсистого ковра, как ошпаренный, разминувшись с лезвием всего на долю секунды. Палач не выл, не ревел. Из-под пирамиды не доносилось ни звука, и это было ужаснее всего. Еще несколько футов! Входная дверь уже виднеется в полумраке, у нее даже не стоят, преграждая проход, фанатики! «Но почему, чем быстрее я бегу, тем ближе эта тварь подбирается ко мне? Он же еле шагает! Как это возможно?» — Твинсу казалось, что весь этот дом стал вдруг живым и что он помогал Кзучильбаре настигнуть свою жертву… Твинс всей кожей ощущал, как легко может перейти этот противный холодок страха, пробегающий по телу, в холод ржавого стального лезвия, впивающегося в спину. Бежать, бежать, бежать, даже не думать об ответных ударах — Палач этого не прощает. Бежать так, что сердце готово вылететь из груди. Бежать так же отчаянно, как бегут от смерти.
Комья снега ударили в лицо. Теперь морозный воздух наполнял не только звериный смрад, но и запах гари. Культовики поджигали дома… В затянутом тучами небе кружился черный пепел. Бежать! Он все еще рядом… Скрыться, спрятаться, слиться с землей, с камнем, с деревьями, с домами… Бежать! Наверное, Кзучильбара не хотел его убивать. Другого объяснения того, что ему удалось вырваться из дома, Билл не находил. Он был почти счастлив, когда сумел потеряться в лабиринте узеньких улочек, наполненных дикими животными. В разных частях города вспыхивали все новые и новые дома. Постройки в Сайлент Хилле располагались очень плотно друг к другу и были в основном деревянными, как и в любой американской провинции. При сильном ветре от города за считанные часы могло остаться одно пепелище. Люди, в чем было, выходили на улицу: кого-то привлек бой колокола, кто-то пытался понять, почему загораются рядом стоящие дома. Дети плакали, многие женщины крестились, небритые мужчины решительно сжимали в руках кирки и другое нехитрое оружие.
— Что происходит? — окликнул Твинса кто-то, как будто он сам мог что-то понять.
— Мир сходит с ума! — выкрикнул на бегу он. Словно в подтверждение его слов, бродящие по мостовой звери стали меняться. Это были чудовищные метаморфозы, каждое животное покрывалось какой-то коричневой гнилью и жутко деформировалось. Уже нельзя было отличить рысь от волка, но каждый новый рожденный монстр был уникален в своем уродстве. Вместе с ужасным внешним видом, ко всем животным пришла и некая бешеная агрессивность, бывшие олени и даже безобидные мыши нападали на людей, особенно старательно пытаясь добраться своими огромными лапищами до детей. Кто-то из чудищ был знаком Твинсу по прошлым кошмарам, кого-то он видел впервые. С крыш домов спикировали огромные полунетопыри-полустрекозы. Они метили своими длинными острыми клювами в глаза, и Билл отмахивался от них руками, как ветряная мельница. На теле быстро стали кровоточить как старые, так и новые раны. В царапины заливалась стекающая с кошмарных существ вонючая жижа. Туман вокруг ожил — он больше не изводил людей постоянным взглядом, он пожирал их своими адскими легионами. «Это уже не галлюцинации…» — откуда-то из другого мира, как сквозь плотную вату, доносился голос Стивена. Женский визг и мужские крепкие словечки заполнили улицы. Кто-то спешно уводил детей… Люди сбивались в стаи, в отряды, и они не торопились бежать прочь. В их пыльных лицах сверкала какая-то дикая, отчаянная и безнадежная решимость, как у загнанных в угол зверей. Они отгоняли чудовищ от себя палками, валили монстров на землю, ломали им хребты и шеи. Где-то вдалеке небольшой отряд культовиков также не мог совладать с клокочущим живым морем тварей. Многие фанатики падали с лошадей, и их накрывала с головой волна этой шевелящейся нечисти. Пожары вздымались все выше. Луна безучастно наблюдала за развернувшимся в городе адом.
Со стороны церкви доносились ружейные выстрелы. Подняв голову, Твинс разглядел, как преподобный Бернс, хохоча, палит из многозарядника в чудовищ и поджигателей прямо со своей колокольни. Точно так же, как расстреливал его приспешников Винсент не так давно. В меткости он сильно уступал библиотекарю, но, видимо, патронов и времени у него хватало, а от дьявольских птиц его берегла святая вера. И то тут, то там громко ржала лишившаяся всадника лошадь, или долго выл накормленный свинцом сын скверны.
«Что делать? Куда бежать? Где Анжелика? Как остановить это безумие? Как???» — даже брат не мог помочь Биллу найти ответы на эти вопросы.
— Дженнифер! Доченька, Дженнифер, куда же ты бежишь! Туда нельзя, там эти твари… — закричала какая-то женщина, выпустив из рук вырвавшуюся девочку.
— Какие твари, мама? Это же всего лишь лисичка и енот, смотри, какие милые! — отвечал обиженный детский голосок.
«Ну, конечно! Боже, как просто! Я должен найти Дженнифер! Ее и только ее, она должна знать об Анжелике все… Пока еще… пока еще не слишком поздно», — Твинс вспомнил повешенную куклу на том самом «живительном» дереве. «Где же был ее дом? Где же ее дом?» — он перешагивал через мертвых чудовищ и людей, неловко отбивался вырванным из рук павшего шахтера железным ломом. Отбросив от себя волну монстров, мужчины обступили плотным кольцом жен и детей, затем двинулись к главной площади, подбирая на ходу новые растерянные семьи. Несколько шахтеров отделились от общей толпы и с криками: «Безбожники!» стали стаскивать с лошадей на мостовую встречных культовиков. Те отбивались и разили своими кривыми ножами наотмашь, но их было гораздо меньше, чем разъяренных жителей. Повалив на землю, шахтеры избивали поджигателей сапогами до тех пор, пока у «слуг» не оставалось ни одной целой кости, и не шла багряная пена изо рта.
Звери терзали не только людей, но и друг друга, брызгая из открытых ран на землю потоками мутной, черной крови. Вспыхивали, как спички, все новые и новые дома. Мольбы женщин, обращенные к небу, сливались с грубыми выкриками мужчин, животным рычанием тварей и каким-то ритуальным пением фанатиков. Воздух наполнился странным гудением, переходящим сперва в невыносимо высокий визг, а затем в бьющий по ушам бас. Мрачный бой колокола казался музыкой по сравнению со звуками этой сирены.
Твинс пробивался сквозь плотные стаи, уходя все дальше от первой, самой большой толпы. Всем встречным он кричал, чтобы они шли к главной площади, полагая, что, сбившись вместе, люди увеличат свои шансы на выживание. Плакавшие поначалу дети гораздо быстрее привыкали ко всем окружающим странностям и совсем не шарахались в сторону от инфернальных существ. Некоторые даже смеялись и тыкали во все стороны пальцами, будто суровые родители просто вывели их на ночную прогулку. Взрослым же было не до смеха. Сирена выворачивала уши наизнанку, звери становились все яростней и наглей. А любая встреча «красных» и шахтеров уносила еще несколько жизней. Люди и сами ничем не отличались в этой неразберихе от животных, они хватали с земли камни и палки и просто шли убивать. Убивать жутких чудовищ и, с куда большим наслаждением, себе подобных.
В одном из темных переулков Твинс различил неясную тень, которую все же смог опознать по небесно голубому цвету кимоно. Сейчас Акиро был не в лучшем виде, он еле передвигал ноги, весь был перемазан кровью, а на его лице застыло очень странное выражение. Его лицо искажала гримаса не то боли, не то отчаяния. Билл никогда за всю свою жизнь не видел, чтобы хладнокровный японец позволил бы себе такую слабость.
- Акиро! – окликнул старого друга Твинс. Тот лишь тяжело присел у одной из каменных стен, упершись в нее спиной. Кажется самурай уже не мог подняться самостоятельно.
Билл спешно подбежал к другу, надеясь, что еще можно успеть. Он хотел помочь, хотел перевязать раны, но Акиро отстранил Твинса от себя одним резким жестом.
- Билл… Рад тебя видеть… Как твоя миссия? Успешно завершилась?
- Нет. Я ошибся и убил невиновного. Но это сейчас не важно. Твои раны нужно срочно перевеять.
- Не утруждай себя. Мертвым не нужна помощь. Я тоже потерпел неудачу, Билл. Ибо она непобедима. Она несет разрушение в этот мир, она так долго копила в себе ненавсить, что теперь может обрушивать здания одним движением бровей, - Акиро зашелся полубезумным булькающим смехом. Кажется у него было пробито легкое.
- Что ты говоришь, глупый узкоглазый! Сейчас я вынесу тебя отсюда подальше, все еще образуется…
- Ничего не образуется Билл. Мы оба проиграли. Этот мир уже принадлежит этим демонам, а мы оба ничего не смогли сделать. Чертов индус не дал мне до нее добраться. Он отсек мне руку по локоть, Билл! Я устал проигрывать. Больше не хочу. Настало время сделать то, что я должен был сделать давно, еще тогда когда мой клан полностью уничтожили. Каждый день жизни с того момента покрывал мою душу пятнами позора. Но я больше не буду проигрывать. Хватит! Теперь я сделаю то, что предрешено.
И прежде чем Твинс успел хоть что-нибудь предпринять, самурай перерезал себе горло коротким мечом вакидзаси. Когда агония прекратилась, и Акиро перестал дергаться, его лицо странным образом разгладилось, словно бы душа японца обрела долгожданный покой.
«Какого черта! Глупый узкоглазый… Что же ты наделал… а ты ведь был самым смелым из всех нас… И ты тоже сдался. Все сдались… Все сгинули…» - думал Твинс обнимая ушедшего навсегда друга. Его тела била мелкая дрожь. Но он ничего не мог сделать здесь, самурай сам выбрал свой путь. А найти Дженифер все еще было возможно. С трудом приподнявшись Билл заставил себя отойти от тела Акиро и побежал по городу дальше, на поиски своей жены.
Подле одного из домов с широкой плоской крышей Билл остановился, чтобы перевести дух. Он заплутал и не мог вспомнить, где же находится этот чертов дом Кэрролл. Он ведь был такой неприметный, такой обычный… Боже, как же сейчас миру не хватало той самой обычности. В подтверждение этих мыслей с крыши донеслись звуки расстроенного рояля. Он не стал удивляться. В самом деле, почему бы не затащить на крышу рояль и немного не поиграть? Наверное, это даже лучше, чем убивать все, что движется…
Твинс чуть не расхохотался, когда понял, что слышит сквозь перепады нот фальшивое пение Винсента. Именно он забрался на крышу с роялем! «Как это, черт побери, аристократично. В духе этого сукина сына!»

«Мой город был и велик, и смел…
Но однажды сошел с ума…
И, сойдя с ума, придумал чуму,
Но не знал, что это чума…
Мой город устал от погон и петлиц,
Он молился и пел всю весну…
А ближе к осени вызвал убийц,
Чтоб убийцы убили войну…»

Протяжный мотивчик сменился бравурным маршем.

«Убийцы сначала убили войну
И всех, кто носил мундир…
И впервые ложились в кровать одну
Солдат и его командир…»

Снова сильные, тягучие удары по клавишам.

«Затем они устремились на тех,
Кто ковал смертельный металл…
На тех, кто сеял пшеничный хлеб,
И на тех, кто его собирал…
А когда убийцы остались одни
В середине кровавого круга,
Чтобы чем-то заполнить тоскливые дни,
Они начали резать друг друга…
И последний, подумав, что бог еще там,
Переполнил телами траншею.
И по лестнице тел пополз к небесам,
Но упал и сломал себе шею…»

«Какая точная и сильная песенка… Винсент снова бьет, не промахиваясь… На этот раз в сердце, а не в лоб», — Билл залез наверх по свешенной с крыши веревочной лестнице. Внизу, на мостовой, метались звери, и один из них обхватил длинным сизым щупальцем его ногу. Но сокрушительный удар лома отбил у твари всякое желание тянуть свою добычу вниз. А Винсент все продолжал петь, только на этот раз мелодия была очень хорошо знакома Твинсу.

«Красные листья падают вниз,
И их заметает снег…
Красные листья падают вниз,
И их заметает снег…»

Большой черный лакированный рояль, засыпанный снегом, в свете пожарищ отбрасывал на крышу дрожащую тень. Библиотекарь на этот раз был полностью облачен в черное. Его строгий, выглаженный фрак казался чем-то траурным. «Это его траур по городу, он слишком уж хорошо здесь жил, и, возможно, даже пропитался некими чувствами к этому мерзкому месту», — догадался Билл. С крыши открывался великолепный вид на творящийся внизу хаос.
— Тебе нужно оружие, не так ли? — без всяких объяснений и приветствий, небрежно отвернувшись от инструмента, бросил щеголь. — Знаешь, сейчас наступила удивительная пора. Ты можешь получить все, что только пожелаешь, стоит лишь очень сильно захотеть. Я вот захотел, чтобы прямо тут, на крыше, оказался этот прекрасный инструмент… Жаль, что он расстроен, но и на том спасибо. Вера и желание сейчас творят истинные чудеса. Мир стал изменчив и податлив, как пластилин, и ты можешь кроить его, как пожелаешь, только лишь силой своей воли. В разумных пределах, разумеется…
— О каких к черту, разумных пределах ты говоришь? Ты что, не видишь, что мир спятил, окончательно и бесповоротно! Я выяснил для тебя все, что ты просил, я знаю, как остановить этих дрессировщиков больших и сильных духов. Но если у тебя есть ствол, то будь добр — выручи меня, а не неси чушь о пластилине, если, конечно, хочешь, чтобы я смог до них добраться! — Билл был вне себя от ярости. Даже сейчас Винсент не мог оставить свой вечный выпендреж.
— Ничему ты не учишься… И ничего, по большому счету, не хочешь… — библиотекарь раздосадованно покачал головой. Затем вытащил из-под рояля револьвер и пригоршню патронов. Твинс мог поклясться, что это тот самый кольт, с которым он въехал в город! Небрежно бросив их в его сторону, он лениво произнес. — Если ты ищешь дом Дженнифер, то это в ту сторону, — он махнул рукой на север. — Только поторопись. Ее искать будут многие… Очень многие… Да… И еще, если хочешь все-таки выжить, научись не убегать от своих страхов, а смотреть им в лицо. Как я… И тогда даже в спятившем мире ты останешься трезв и рассудителен. А теперь пошел вон, меня ждет музыка, — и он снова принялся бренчать по клавишам, затянув что-то проникновенное на французском. Билл торопливо подбирал патроны, заряжал пистолет и, не задерживаясь, прыгнул прямо с крыши на лежавшую рядом кучу песка. «Пусть музицирует, аристократ хренов! У меня есть дело, с которым я не имею права не справиться. Я должен вернуться к Анжелике», — Твинс поднял глаза на желтую луну с ее лицом. Луна присосалась к его душе, как пиявка, и не хотела отпускать. «Потерпи еще чуть-чуть, совсем чуть-чуть, милая… Я уже в пути!»
А потом были длинные вереницы улиц. Он видел множество невообразимых, истекающих слизью и гноем существ. Видел, как христиане и культовики рвут друг другу глотки. Видел, как Бернс, спустившись с башни, воодушевлял народ на «расправу с детьми сатаны», видел, как священник с одинаковым усердием орудовал и святым словом, и уже липким от крови топором. Видел, как некоторые мужчины кидались насиловать вопящих женщин и разбивать окна домов. Видел, как грабили магазины и пили дрянную бормотень прямо рядом с трупами. Все чуяли, что наступает что-то… Что-то, что за краем. Последняя ночь, за которой уже не будет света. Преподобный карал как красных безбожников, так и впавших в грех и разврат сынов церкви. Пригвождал к земле с одинаковой силой и насильников, и культовиков, читая над павшими христианами короткие молитвы, а над павшими врагами изрыгая басом проклятия. Люди слушали его и боялись. Он умел и хотел вести за собой толпу.
А еще он видел на улицах индейцев. Непонятно, когда они успели пробраться в город, но все краснокожие были отлично вооружены. Нелепая картина — сжимающие ружья дикари и целый обезумивший город белых, вернувшийся к временам раннего средневековья. Их молчаливая пестрая колонна держалась особняком, поодаль как от фанатиков, так и от христиан. Стреляли редко, только когда кто-то из жителей подходил слишком близко. Они не тратили пуль на и так прекрасно истребляющих друг друга белых. В середине их немаленького отряда шествовала маленькая девушка, чье тело было исписано шрамами. Сейчас Диана чем-то неуловимым, наверное, болью в глазах, напоминавшая Анжелику. Там, куда падал ее взгляд, земля начинала набухать, и на поверхность из самой преисподней лезли все новые и новые твари. Если же она смотрела на дома, то они рушились сами собой. Дикарка несла в город разрушение. Подле Дианы спокойно вышагивал Балу Сингх. Если кто-то из жителей города неосмотрительно подходил к процессии слишком близко, индус метал в наглеца выкидной коротенький нож и все его выпады попадали точно в цель. Краснокожие не теряли надежды вернуть свою землю. Они умели ждать и разбирались в духах.
Когда до дома Кэрролл оставалось пройти всего пару кварталов, Твинсу преградил путь Палач. Он перерубил на части множество шахтеров, справляясь с этими неорганизованными толпами лучше, чем все его слуги вместе взятые. С огромного тесака капала дымящаяся кровь. На его грязной одежде было много следов от пуль, много вмятин и порезов. Но ни капли крови. Смерть нельзя убить. Он двинулся в сторону Билла, неотвратимый, как горная лавина. На пирамиде лежал снег, густо перемешанный с черным пеплом. Обойти его Твинс не мог, на узкой улочке для этого просто не оставалось места. «Надо смотреть в лицо своему страху… Да, я боюсь тебя, демон, да, я слабее тебя… Но, чтобы выжить, надо смотреть в лицо собственному страху!»
Издав громкий крик («кричат всегда только те, кто чувствует свою слабость»), Билл понесся на него, высоко подпрыгивая на ходу. Он даже пару раз стрельнул, но, как и ожидал, пули лишь звонко отскочили от красной пирамиды. Выставив вперед тяжелый лом, прежде, чем Палач успел занести свое чудовищное оружие, он буквально вскочил ему на плечи и что есть духу огрел Кзучильбару ломом по голове. Раздался гулкий звук, будто ударили по пустому ведру. Демон не привык получать отпор, он даже слегка покачнулся. А Твинс, продолжая упираться ногами, держась дрожащей рукой за край железного шлема, бил еще, и еще, и еще… Он напряг все тело, не давая Кзучильбаре двинуться, не давая ему поднять руку, несущую смерть.
Наконец, ему удалось сделать то, чего он так хотел… Он сорвал с его головы пирамиду и сам рухнул вниз.
Когда Билл поднял глаза, чтобы взглянуть на лицо демона, у него перехватило дыхание.

[Винкельрид]

Буду краток, как говорится.
Сон удался. Абсурдность и трёхмерный страх передан неплохо.
Крючок, в виде прикованной девушки, работает - а как же?!
Немного скомканной показалась концовка, ссора с Дженнифер и разговор с капитаном.

[Винкельрид]

Что ж, концовка с рассказом Гудбоя удалась, хотя мне по прежнему кажется, что у произведения какой-то странный, неплавный ритм (вот прицепилось-то)). Возможно, требуется как-то перестроить главы, сделать мысли героя более последовательными. Впрочем, конкретных советов по этому поводу я дать не могу, а, возможно, это и вовсе моё сугубо субъективное мнение. Впервые обратил внимание на музыкальное сопровождение главы, ради этого даже скачал соответствующую песню и прослушал, но задумку как-то не оценил, не увидел связи между песней и текстом, разве что опять возвращаясь к концовке, там они перекликаются.
По мелочи: было что-то про сверток, наполненный фляжками с водой и прочим - несколько странно звучит.
И ещё. Думал, гринго - так латиносы американцев называют. Разве нет?

[Zommer]

Скорее наоборот. Словом "гринго" белые американцы называют латиносов. Это что-то вроде неуважительного и неполиткоректного слова "нигер". Любопытно впрочем то, что сами латиносы так могут обращаться друг к другу или сами себя могут так идентифицировать. Это что-то вроде шутки грубой получается.

Кстати по поводу музыкального сопровождения... Десятая глава в этом плане едва ли не самое худшее попадание. Для сравнения скачайте и прослушайте музыкальную тему хотя бы прошлой главы.

Ваш коментарий заставил меня задуматься и поменять музыкальную тему десятой главы на другую вовсе. В других главах прослеживается куда более четкая связь с повествованием, как музыкальная, так и смысловая.

P. S. Спасибо за то, что продолжаете читать и комментировать. Это очень важно для меня.

[Snake_Fightin]

Сообщение от Zommer

Словом "гринго" белые американцы называют латиносов.

Нонсенс.

[ersh57]

Сообщение от Zommer

Словом "гринго" белые американцы называют латиносов.

С каких это пор? Если мне не изменяет память, то так называют исключительно англосаксов. Латиноамериканцы и индейцы называют. Но наоборот? В первый раз такое читаю. Откуда, хоть, взяли-то?